- Засада? - Жильбер нахмурился и напрягся.
- Нет, - покачал головой я. - Похоже, это наши ополченцы.
Так оно и оказалось. И выяснили мы это, не выходя из леса. Мы пошли по тропе вокруг громадного столетнего дуба и увидели их: с десяток крестьян в зелено-коричневой одежде с луками и кинжалами вместо кос.
- Разбойники! - заорал Жильбер и потянулся за мечом.
- Спокойно. - Я удержал его, схватил за руку и не дал выхватить меч из ножен. - По-моему, они хотят с нами переговорить.
Это точно. Глава отряда вышел вперед - мужчина с грубыми чертами лица и усталым взглядом.
- Мы хотим до дому вернуться, - пояснил он. - Но не можем, покуда правит эта гадкая королева и ее палачи.
- Это поправимо, - ответил я. - Может быть.
- Это что же за "может быть"?
- Армия, - ответил я. - Будь у нас побольше народу, риска было бы меньше. Нам помогает Король-Паук, а ему дают советы отличные специалисты.
И мы пошли дальше по дороге, а вслед за нами потопала дюжина вооруженных мужиков.
Долго мы не прошагали: из-за кустов на дорогу выскочила какая-то старуха. Она еле держалась на ногах, опиралась на суковатую палку, а свободную руку протягивала к нам. Разбойники завопили:
- Ведьма со Скалы! - и бросились врассыпную.
- Я больше не служу Сюэтэ! - слабым голосом проговорила старуха, подойдя поближе, и страшно закашлялась.
Запах ее дыхания долетел до меня, и меня передернуло. Что она ела на завтрак? Силос, что ли?
И ведь направлялась прямехонько ко мне! Я попятился.
- О, не отталкивай меня! - возопила ведьма, сделала еще несколько шагов, и ее снова начал бить жестокий кашель Она не удержалась на ногах, упала на колени, подняла руки и взмолилась: - Излечи меня. Разве ты не тот, кто не брезгует лечить ведьм?
- Ну, так про меня... говорят, - промямлил я и посмотрел на брата Игнатия. - Но я это делаю только тогда, когда ведьма готова покаяться и отказаться от занятий колдовством. Ты должна понять, что мое лечение не поможет, покуда ты служишь Дьяволу. И потом, какой мне прок лечить ту, которая в следующее же мгновение швырнет в меня пламенем?
- О, нет, я такого не сделаю! - выпалила ведьма и снова раскашлялась. Кашель у нее был лающий, все тело ее сотрясалось от его приступов. Откашлявшись, старуха прохрипела: - Я никогда не отплачу злом за добро.
- Тогда какая же ты ведьма?
- Не ведьма я! Я не хочу больше быть ведьмой! Я боюсь огненной пасти Ада, откуда вырываются языки пламени! - Старуха снова раскашлялась и обернулась к брату Игнатию. - А ты не священник ли? Тогда исповедуй меня, умоляю! Пусть я умру, пусть он меня и не вылечит даже, так хоть душа моя не будет вечно гореть в Аду!
Брат Игнатий долго не спускал с меня глаз, потом кивнул.
- Отойдем в сторонку, - сказал он. Старуха попыталась встать, но ее снова разбил кашель, и она не смогла подняться с колен. Она упала на спину, брат Игнатий подхватил ее, помог выпрямиться, дал нам знак рукой отойти и вынул из рукава епитрахиль. Перебросив полотнище через шею, он и сам опустился на колени рядом с рыдающей грудой лохмотьев. Он перекрестился и проговорил:
- Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. В чем ты желаешь исповедоться, чадо?
Слово "чадо" изумило меня не меньше, чем епитрахиль. Я наклонился к самому уху Фриссона и сказал:
- А он, выходит, побольше чем "брат", а?
- Но он никогда и не говорил, что он не священник, - вполголоса отозвался поэт. - А какой болезнью страдает эта ведьма, чародей?
Я внимательно пригляделся к старухе, которая исповедовалась через час по чайной ложке - между приступами кашля.
- Трудно сказать без опроса и простукивания грудной клетки, но можно догадаться, что у нее туберкулез. Может быть, и воспаление легких, только сомневаюсь, что тогда она смогла бы ходить.
- Разве ее демон-покровитель не должен был защитить ее от таких страданий?
- Защитил бы, если бы у него была веская причина сохранять ей жизнь. А так - она ведь не из тех, кто заправляет политикой и вовлекает тысячи душ в служение Злу. Кто она такая? Мелкая сошка. С какой же стати продлевать ей жизнь? К тому же и душа ее так быстрее демону достанется.
По крайней мере объяснения такого сорта устроили Фриссона. Сам я не верил ни единому своему слову. Зато верил он, вот и приходилось говорить на понятном поэту языке.
- Легкие у нее полны жидкости, - продолжал я. - В них поселились крохотные существа, из-за них ее тело стало плохо работать, и в легких образуется гной. Скажи, мог бы ты что-нибудь такое сочинить, чтобы убить этих пакостных существ и осушить место их обитания?
Глаза у Фриссона слегка разъехались в стороны. Через пару мгновений он вынул кусок пергамента и принялся что-то черкать. Я услужливо подставил поэту спину и сказал:
- Как допишешь строчку, сразу произноси "Медлить нельзя".
Фриссон сопровождал написание стихотворения бормотанием. Я едва улавливал слова. Что-то там было насчет "чисто" и "сухо", но зато я своими глазами видел, что происходило с бывшей ведьмой.
Приступы лающего кашля, мешавшие ей исповедоваться, становились все реже и реже, к коже начал возвращаться румянец. Глаза утратили лихорадочный блеск, но не потускнели. Они сверкали здоровьем. Конечно, она не прибавила в весе - для этого ей надо было несколько раз плотно поесть. Несколько раз каждый день. Несколько раз каждый день в течение нескольких недель.
Наконец она замолчала и, дрожа всем телом, склонила голову. К тому времени у нее уже был такой здоровый вид, что я заключил: дрожит она от страха, что вдруг брат Игнатий не отпустит ей грехи.
А у брата Игнатия вид был очень и очень суровый. И нечему удивляться, если хотя бы половина из того, что он сейчас выслушал, была так ужасна, как я догадывался. Но Игнатий кивнул и завел со старухой тихий разговор. Она кивала, односложно отвечая ему, и с каждым ответом все больше теряла присутствие духа. Наконец монах довольно кивнул и начал короткий монолог. Я ничего не слышал, но догадывался: брат Игнатий наставляет бывшую ведьму в том, что ей следует делать в качестве наказания за грехи. Надо отдать старухе должное, она даже не дрогнула. Игнатий договорил, а старуха изумленно подняла глаза. А потом, к удивлению брата Игнатия, старуха начала молиться. Монах закрыл глаза, запрокинул голову и сам принялся молиться. Его молитва продлилась чуть дольше, чем молитва старухи, потом он произнес последние слова, перекрестил старуху, а она - вот это да! - сама перекрестилась! Склонила голову, что-то прошептала, встала на ноги, отвернулась, побежала...
Жильбер успел схватить ее за руку.
- Погоди минутку, дай ногам привыкнуть, а то упадешь!
- Ноги у меня окрепли! - восхищенно воскликнула старуха. - Слыхала я, что исповедь душеполезна, но чтобы она и для тела полезна была... - Потом, видно, до нее дошло, и она повернулась ко мне. - Это же ты, верно? Ты вылечил мое тело, как он - душу?
- На этот раз не я. - Я покачал головой и указал на Фриссона. - Благодари этого человека.
- О, благодарю, благодарю тебя! - запричитала старуха, бросилась к Фриссону и упала к его ногам. - Тысячу раз благодарю тебя, добрый человек, тысячу раз! Ты мне жизнь вернул, ты дал мне шанс покаяться!
- Я... я рад, - пробормотал смущенно Фриссон. - Но это все вот он меня научил! - И он указал на меня. - Мне бы самому никогда до такого не додуматься! Восхваляй мастера Савла!
- Восхвалю, восхвалю его! - Бывшая ведьма развернулась ко мне, прижав руки к груди, и мне пришлось здорово поторопиться, чтобы не дать ей впиться поцелуем в мои ботинки. - Мне никогда не отблагодарить тебя, никогда не восславить, как подобает! О, как же мне тебя благодарить?
- Помогай другим людям, - автоматически отозвался я. - Ступай по деревням и ищи тех, кому нужна помощь.
- Но я же больше не умею колдовать! Ох, если бы могла!
- Нет-нет, никакого колдовства, никакой магии, - поспешил я отговорить старуху. - Ты сама поймешь: достаточно всего-навсего самого обычного труда. Ну, конечно, можно выслушать чьи-то жалобы и постараться утешить страждущего А встретишь других ведьм - расскажи им, насколько улучшилось твое самочувствие после того, как ты отказалась от колдовства.
Бывшая ведьма удивленно посмотрела на меня, медленно поднялась на ноги. На лице ее застыло выражение твердой решимости.
- Что ж, да будет так, - сказала она. - Пока я дышу, я сделаю то малое, на что еще способна. Прощай, целитель! Каждое утро и каждый вечер я стану благословлять тебя в моих молитвах!
Она отвернулась и пошла по дороге, держась куда прямее, чем раньше. Вообще впечатление было такое, будто бы с каждым шагом сил у нее прибавляется.
Брат Игнатий встал рядом со мной и проводил старуху глазами.
- Прекрасная работа, мастер Савл, - сказал он. - Ты сегодня на славу потрудился. Я пожал плечами.
- Просто не могу смотреть, когда кому-то больно, а я хоть чем-то могу помочь, святой отец. Но и вы, как мне кажется, потрудились славно.
- Я только выполнил свой долг. - Брат Игнатий сложил епитрахиль и убрал в рукав, покачав головой. - Она пришла ко мне, потому что боялась вечного проклятия. Как многие, она никогда не задумывалась об адских пытках, считала их ненастоящими, выдуманными - не задумывалась, пока смерть не подошла к ней вплотную.
- И тут она захотела продлить свою жизнь, чтобы успеть отречься от Ада.
- Да, но как только она подумала, что Ад - это нечто настоящее, она поняла, что страх никогда не покинет ее, что настанет день, и она окажется в Геенне огненной, в лапах у демонов.
Брат Игнатий покачал головой.
- Не сказал бы, что это самая лучшая причина, чтобы отказаться от колдовства и отречься от Сатаны, но хотя бы так.
- А вы бы предпочли, чтобы она захотела исповедоваться из чистого покаяния, да?
- Да. Поэтому я с болью в душе вынужден был напомнить ей, что Чистилище похоже на Ад. Там тот же огонь, те же муки, только душа, прошедшая Чистилище, в один прекрасный день становится свободной и взлетает в Рай, а та душа, что томится в Аду, будет мучиться вечно. В Аду нет надежды.
И тут я вспомнил о дантовых вратах Ада, на которых было написано: "Оставь надежду всяк сюда входящий", - тут же мне припомнилось и то, как Данте описал Чистилище. Оно у него выглядело куда менее пугающе, чем в описании брата Игнатия. Но в любом случае уж лучше так, чем нескончаемые пытки.
- Я могу понять, - сказал я, - почему ведьма предпочла Чистилище, как бы долго ей ни пришлось там оставаться.
- Ведьма, да и любой грешник, - кивнул брат Игнатий. - А все те, кто правит этой страной, все их прислужники - это либо ведьмы, либо грешники.
От мысли обо всех тех людях, которых я мог отправить в Ад, пытаясь сохранить собственную жизнь, мне стало худо.
- Знаете, святой отец, какая у меня мечта? Я мечтаю, что вы в ближайшее время будете заняты по горло!
ГЛАВА 29
Но уже на следующий день я думал по-другому. Ведьмы и колдуны-бюрократы повалили к нам толпами, дрожа от страха и умоляя брата Игнатия исповедовать их. Кроме того, большинство из них были больны, поэтому я предложил, чтобы мы с монахом разделили обязанности таким образом: сначала он их исповедует, потом я занимаюсь их физическим излечением. Фриссон быстренько набросал целый каталог стихотворений. Мне только и нужно было что описывать видимые симптомы, а потом дрожащий, но радующийся покаявшийся грешник или грешница рассказывали о симптомах, глазу невидимых, после чего Фриссон перелистывал пергамента и вручал мне соответствующие стихи. Стихи порой попадались очень замысловатые, но помогали все.
- Просто поразительно, как это ты всякий раз подбираешь стихи к каждому конкретному случаю, - сказал я поэту, когда у нас выдалась редкая передышка.
Фриссон пожал плечами.
- Когда меня охватывает вдохновение, господин Савл, я пишу то, что мне приходит в голову, и не думаю, как это будет использовано. Тем не менее не могу избавиться от мысли, что, наверное, это очень плохие стихи, раз они получаются так легко и служат таким прозаическим целям.
