Шумилин между тем продолжал изучать и проверять. В
хмыканье его было больше восклицательных знаков, нежели
вопросительных. Наконец он удовлетворенно выпрямился на стуле.
Мягко упрекнул Андрея Николаевича в недостаточности информации.
Тот с достоинством ответил, что именно поэтому применил
регрессивный анализ.
-- Я вас поздравляю, коллега...
Пользуясь моментом, Андрей Николаевич выдернул из портфеля
бутылку водки. Смотрел на Шумилина прямо, жестко, немигающе. Не
попросил, а потребовал рекомендацию.
-- Об чем речь!.. С превеликим удовольствием! Завсегда к
вашим услугам, коллега!
Вышла небольшая заминка: чернила! Да, те самые,
обыкновенные, какими писали в школе, окуная в них перьевую
ручку. Но именно такими пользовались при написании
рекомендаций, о чем Шумилин доверительно сообщил Андрею
Николаевичу. Обескураженный Сургеев напомнил о химическом
карандаше: если стержень его растворить в воде, то... Но и
такого карандаша не нашлось, хотя огрызок его валялся, уверял
Шумилин, на столе еще позавчера. Исходя из горького опыта своей
холостяцкой жизни, Андрей Николаевич предположил, не в мусорном
ли ведре огрызок, и, засучив рукава, полчаса копался в ведре,
пока Шумилин тут же, на кухне, пил водку из грязной чашки.
Договорились: как только Шумилин найдет чернила с особыми
химико-идеологическими свойствами, он немедленно позвонит
Сургееву.
Названивая из разных автоматов, Андрей Николаевич узнал
наконец, где сейчас коммунист Игорь Васильевич Дор, и погнал
"Волгу" в Институт машиноведения. Вместе они переводили
курьезную книгу одного взбалмошного бунтаря и шарлатана,
активного борца за мир и профессора Эдинбургского университета,
отвергавшего не только классическую механику, но и все
традиционные способы изложения, для чего ему уже не хватало
греческого алфавита и для чего он ввел знаки из древнееврейской
письменности, разбавленные, как казалось Андрею Николаевичу,
шумеро-вавилонскими загогулинами. Соавтора по переводу он нашел
в конференц-зале, попал на диспут под видом семинара, шло
обсуждение головотяпского доклада, на экране мелькали картинки,
полученные несомненно электронным микроскопом, из разных концов
конференц-зала лентами серпантина швырялись выражения,
изобилующие узорами типа "эффект Джозефсона", "киральная
симметрия", "сверхтонкая структура", "асимптотическая свобода",
и весь этот декорум сразу не понравился Андрею Николаевичу,
убежденному давно уже, что настоящий ученый -- не туземец с
островов Фиджи и не пристало современному мыслителю таскать на
шее бусы, а в носу -- кольцо. Громосверкающие словеса летели
между тем в докладчика, похожего на медведя; неуклюжий и
кудлатый, он тыкал указкой в картинку на экране, уворачиваясь
при этом от летящих в него стрел. Игорь Васильевич восседал не
за столом президиума, а по-хозяйски расположился в центре зала,
особнячком, никого не подпуская к себе, внутри круга,
образованного пустыми креслами. В этом институте он возглавлял
отдел, давно уже был доктором, оброс титулованными учениками,
за что выпестованные им кадры созидательно трудились над
членкорством Игоря Васильевича, славили научные заслуги
коллектива, руководимого им, пустили в обращение и долгожданное
словосочетание: школа, школа Дора.
Смело преодолев минное поле из пустых кресел, Андрей
Николаевич примостился рядом, спросил, разобрался ли тот с
вавилонской шушерой, не типографская опечатка ли. Дор ответил
полушепотом: да, опечатка, значок же, условно именуемый
"кутой", в том же начертании приведен в рукописи, он звонил
туда, в Эдинбург, так что -- полный порядок, седьмая глава
переведена? Он сунул Андрею Николаевичу перевод шестой главы
для стыкования и восьмой для ознакомления, попросил девятую
дать не позднее следующей недели (Сургеев переводил нечетные
главы, Дор -- четные; Андрею Николаевичу нравилось так вот
работать, через чужой язык постигая вечно неизвестную науку,
консультируясь попутно с ведущим специалистом). Внимательно
читая седьмую главу, Игорь Васильевич не терял контакта с залом
и после какой-то запальчивой реплики оборонявшегося докладчика
предостерегающе поднял указательный палец левой руки. Тут же
кто-то из школы набросился на какую-то формулу, лаял умеренно,
ему и отвечали без свирепости. Андрей Николаевич всмотрелся в
картинку, в формулы на пяти досках, и смутное беспокойство
овладело им. Повытягивав шею и поерзав, он неуверенно спросил:
-- А ты убежден, что...
-- Не убежден, -- без колебаний ответил Игорь Васильевич,
оттопыриванием мизинца бросая в бой более крикливого ученика,
яростно вцепившегося в шкуру докладчика-медведя.
-- Примеси? -- предположил все так же неуверенно Андрей
Николаевич.
-- Они самые, -- подтвердил Игорь Васильевич,
переворачивая страницу. -- Ровно на порядок больше, на грязном
германии и не то получиться может.
Андрей Николаевич никак не мог прийти в себя, таращил
глаза на бессмысленные формулы. Получалось так, будто в
загаженной предыдущими опытами колбе смешали два реактива,
изучили осадок и по нему пытаются откорректировать теорию
химического взаимодействия.
-- А почему бы не...
-- А зачем? -- парировал Игорь Васильевич, дочитав до
конца и согласившись с переводом. -- Пусть шебуршатся,
гомонятся и гоношатся.
-- Ну, пусть, -- с неохотой согласился Андрей Николаевич.
-- Пусть. Но -- с девицами на пикничке, за столом с выпивкой. А
здесь наука.
-- Да знаю, что наука. -- В бархатном баритоне Игоря
Васильевича заскрипела досада. -- Да жаль мне людей. Жалость у
меня к ним. Я, Андрюша, людей стал жалеть на старости лет.
Понимаешь?
-- Вообще -- понимаю. Но применительно к переходным
процессам...
-- Тогда поясню.
Чтоб пояснениям никто не мешал, Игорь Васильевич ввел в
сражение свежие силы -- мужика с рогатиной. Потом развернулся к
Сургееву:
-- Ну, сам посуди, какие из них ученые. Обыкновеннейшие
кандидаты наук, то есть прилежные регистраторы явлений.
Диссертации -- все сплошь дерьмо собачье, защита их --
потворство проходимцам и усидчивым дурачкам. И ведь, мерзавцы,
все прекрасно понимают, хотя и не признаются, вернее, боятся
признаться, их ни в коем случае нельзя наедине с собою
оставлять, они до такого додумаются, что... Нет уж, лучше не
надо, пусть уж на овощной базе вкалывают, а то, не ровен час,
мерзость потечет из них.
Забывшись, Игорь Васильевич почесал висок -- и
председательствующий ляпнул ни с того ни с сего: "Перерыв!.."
Амфитеатром выпученные ряды вмиг опустели.
-- С другой стороны, -- рассуждал Игорь Васильевич, -- их
ли вина? Им с детства подбрасывали авансы, сулили, давали
обещания и заверения. Всем в наш стремительный век хочется
стремительно жить. Сегодня ты в Дубне, завтра в Брюсселе на
симпозиуме, дел всего-то -- чуть больше копулятивного органа
комара, а движений, перемещений, рева, шума... Но не могу я
всех обеспечить симпозиумами. А надо бы. Потому что вместо
мерзости из них другое может выдавиться -- талант
неподконтрольный, дерзость, ум непредвиденный, душа
всечеловеческая. А это уже опасно. Наука, как и власть, живет
пожиранием строптивцев. Все наши научные споры -- не поиски
истины, а попытки доказать, что такая-то теория противоречит
чему-то или кому-то...
Никогда еще Игорь Васильевич не был таким откровенным. И
злость к недоумкам сквозила в его исповедальной речи, и жалость
к ним, и смирение перед странными коллизиями бытия. То ли в
семье у него творилось что-то неладное, то ли грязный германий
подействовал.
Сама судьба посылала Андрею Николаевичу понятливого
слушателя и рекомендателя. Он четко изложил свою просьбу --
рекомендация в партию!
-- Что-что? -- не понял Игорь Васильевич.
-- Считая, что только нахождение в рядах партии честных
ученых может предотвратить гибель советской науки, я решил
стать членом партии и прошу вас дать мне рекомендацию!
Игорь Васильевич не вздрогнул и не повернулся к Сургееву.
Он продолжал сидеть как ни в чем не бывало, на него не глядя,
показывая свой профиль, который вдруг стал хищным: нос выгнулся
клювом орла, а подбородок вытянулся.
-- Не дам! -- отрезал Дор, не меняя позы.
-- Но почему?
Не поворачивая головы, Дор левым глазом глянул на Андрея
Николаевича -- остро, насмешливо, вызывающе и дерзко, и при
последующем разговоре, когда Дор смотрел на какую-то точку
прямо перед собою, Андрей Николаевич продолжал ощущать на себе
этот полный издевки и понимания взгляд; выражение левого глаза
как бы приклеилось к столу, к трибуне, к потолку, и Андрей
Николаевич зябко поводил плечами.
Совершенно сбитый с толку, он спросил, можно ли курить.
-- Можно. Кури. Разрешаю. Если приспичит по малой нужде,
то милости прошу к трибуне, там помочишься. Но рекомендации --
не дам!
Свернув для пепла козью ножку из разового пропуска в
институт, Андрей Николаевич огорошенно подбирал в уме слова,
которые могли бы убедить соавтора по переводу в его
искренности.
-- Не знаю, как тебе объяснить...
-- Объяснять ничего не надо. Принеси из КГБ справку, что
ты не агент ЦРУ. Тогда и напишу.
-- А что такое ЦРУ?
-- Хорошо законспирировался, собака, -- ответил Дор тоном,
который соответствовал театральной ремарке "в сторону". --
Может, ты еще скажешь, что не слышал ничего об Ю-эс-эй?
Поняв, что слова бессильны и решения своего Дор не
отменит, Андрей Николаевич церемонно простился, и когда шел к
выходу, левый глаз Дора преследовал его и отстал только на
институтском дворике. Андрей Николаевич вздохнул с облегчением.
Девятую главу решил отослать по почте: он не намерен
участвовать в дурацких розыгрышах!
Неожиданное препятствие: пропуск! Скрученный в конус, он
валялся в урне, и бдительный вахтер вызвал Дора. Игорь
Васильевич избавил Сургеева от очередной неприятности, проводил
до машины и здесь, на улице, прояснил свою позицию:
-- От тебя за версту, Андрей, пахнет неприятием
социалистических ценностей, меня ты не обманешь, поэтому скажи
как на духу -- зачем тебе вступать в партию?
Тяготясь разговором, не теряя бдительности, напуганный
непонятным ему словечком "цэрэу", Андрей Николаевич соврал:
-- Я хочу, чтобы в стране появилось много хорошей колбасы
и чтобы за нею не стояли в очереди. Чтоб люди досыта ели.
Кадык Дора задвигался, пропихивая несъедобную информацию.
-- Ты террорист! -- убежденно заключил Дор. -- Ты
посягаешь на святая святых -- на голодный желудок.
Социалистический идеал родился в мозгах полуголодных, и
культивировать его можно только в миллионах недоедающих,
поддерживать же -- несправедливым распределением продуктов. Ты
не любишь людей, Андрей, ты хочешь лишить их цели жизни, смысла
существования, и кончишь ты плохо, костлявая рука голода
тянется уже к твоему горлу. Твою террористическую деятельность
разоблачат, ты понесешь справедливое наказание, но меня-то --
зачем подставляешь?
Теперь Андрей Николаевич был полностью убежден в том, что
Дор находится в плену фантасмагорий. Как, впрочем, и все
участники диспута. В зале он слушал споры о природе округлых
пятен среди черных диагональных полос на экране и, слушая, ушам
своим не верил. Обычный дефект оптики, описанный еще в конце
прошлого века, а взрослые люди морочат друг другу головы!
