б) просить по второй тарелке еды;
в) при входе в камеру высоких посетителей противоречить начальству тюрьмы
или жаловаться на него;
г) брать без спросу со стола папиросы "Казбек".
Всякий, кто нарушит одно из этих правил, будет подвергнут пятнадцати
суткам холодного карцера-строгача и сослан в дальние лагеря без права
переписки. Понятно?
И едва лишь майор окончил речь -- не гремящие вагонетки выкатили из
прожарки бельё и драные телогрейки арестантов, нет! -- ад, поглотивший
лохмотья, не возвращал их!
но вошли четыре молоденькие кастелянши, потупясь, краснея, милыми
улыбками подбодряя арестантов, что не всё ещё для них потеряно, как для
мужчин, -- и стали раздавать голубое шёлковое бельё. Затем зэкам выдали
штапельные рубашки, галстуки скромных расцветок, ярко-жёлтые американские
ботинки, полученные по ленд-лизу, и костюмы из поддельного коверкота.
Немые от ужаса и восторга, арестанты в строю парами были проведены вновь
в свою 72-ю камеру. Но, Боже, как она преобразилась!
Ещё в коридоре ноги их ступили на ворсистую ковровую дорожку, заманчиво
ведущую в уборную. А при входе в камеру их овенули струи свежего воздуха, и
бессмертное солнце сверкнуло прямо в их глаза (за хлопотами прошла ночь, и
воссияло уже утро). Оказалось, что за ночь решётки покрашены в голубой цвет,
намордники с окон сняты, а на бывшей бутырской церкви, стоящей внутри двора,
укреплено поворотное отражательное зеркало, и специально приставленный к
нему надзиратель регулирует его так, чтоб отражённый солнечный поток всё
время бы падал в окна 72-й камеры. Стены камеры, ещё вечером
оливково-тёмные, теперь были обрызганы светлой масляной краской, по которой
живописцы во многих местах вывели голубей и ленточки с надписью: "Мы -- за
мир!" и "Миру -- мир!"
Деревянных щитов с клопами не было и помину. На рамы кроватей были
натянуты холщёвые подвески, в них лежали перины, пуховые подушки, а из-за
кокетливо-отвёрнутого края одеяла сверкали белизной пододеяльник и простыня.
У каждой из двадцати пяти коек стояли тумбочки, по стенам тянулись полки с
книгами Маркса, Энгельса, блаженного Августина и Фомы Аквинского, посреди
камеры стоял стол под накрахмаленной скатертью, на нём -- ваза с цветами,
пепельница и нераспечатанная пачка "Казбека". (Всю роскошь этой волшебной
ночи удалось оформить через бухгалтерию и только сорт папирос "Казбек"
нельзя было подогнать ни под одну расходную статью. Начальник тюрьмы решил
шикнуть "Казбеком" на свои деньги, оттого и кара за него была назначена
такая строгая.)
Но более всего преобразился тот угол, где прежде стояла параша. Стена
была отмыта добела и выкрашена, вверху теплилась большая лампада перед
иконой Богоматери с младенцем, сверкал ризами чудотворец Николай
Мирликийский, возвышалась на этажерке белая статуя католической мадонны, а в
неглубокой нише, оставленной ещё строителями, лежали Библия, Коран, Талмуд и
стояла маленькая тёмная статуэтка Будды -- по грудь. Глаза Будды были
немного сощурены, углы губ отведены назад, и в потемневшей бронзе чудилось,
что Будда улыбался.
Сытые кашей и картошкой и потрясённые невместимым обилием впечатлений,
зэки разделись и сразу заснули. Лёгкий Эол колебал на окнах кружевные
занавеси, не допускавшие мух. Надзиратель стоял в приотворенных дверях и
следил, чтобы никто не спёр "Казбека".
Так они мирно нежились до полудня, когда вбежал чрез-вы-чайно
разгорячённый капитан в белых перчатках и объявил подъём. Зэки проворно
оделись и заправили койки. Поспешно в камеру ещё втолкнули круглый столик
под белым чехлом, на нём разложили "Огонёк", "СССР на стройке" и журнал
"Америка", вкатили на колесиках два старинных кресла, тоже под чехлами -- и
наступила зловещая невыносимая тишина. Капитан ходил между кроватями на
цыпочках и красивой белой палочкой бил по пальцам тех, кто протягивал руку
за журналом "Америка".
В томительной тишине арестанты слушали. Как вам хорошо известно по
собственному опыту, слух -- это важнейшее чувство арестанта. Зрение
арестанта обычно ограничено стенами и намордником, обоняние насыщено
недостойными ароматами, осязанию нет новых предметов. Зато слух развивается
необыкновенно. Каждый звук даже в дальнем углу коридора тотчас же
опознаётся, истолковывает происходящие в тюрьме события и отмеряет время:
разносят ли кипяток, водят ли на прогулку или принесли кому-то передачу.
Слух и донёс начало разгадки: со стороны 75-й камеры загремела стальная
переборка, и в коридор вошло много людей. Слышался их сдержанный говор,
шаги, заглушаемые коврами, потом выделились голоса женщин, шорох юбок, и у
самой двери 72-й камеры начальник Бутырской тюрьмы приветливо сказал:
-- А теперь госпоже Рузвельт, вероятно, будет интересно посетить
какую-нибудь камеру. Ну, какую же? Ну, первую попавшуюся. Например, вот
72-ю. Откройте, сержант.
И в камеру вошла госпожа Рузвельт в сопровождении секретаря, переводчика,
двух почтенных матрон из среды квакеров, начальника тюрьмы и нескольких лиц
в гражданской одежде и в форме МВД. Капитан же в белых перчатках отошёл в
сторону. Вдова президента, женщина тоже передовая и проницательная, много
сделавшая для защиты прав человека, госпожа Рузвельт задалась целью посетить
доблестного союзника Америки и увидеть своими глазами, как распределяется
помощь ЮНРРА (Америки достигли зловредные слухи, будто продукты ЮНРРА не
доходят до простого народа), а также -- не ущемляется ли в Советском Союзе
свобода совести. Ей уже показали тех простых советских граждан (переодетых
партработников и чинов МГБ), которые в своих грубых рабочих спецовках
благодарили Соединённые Штаты за бескорыстную помощь. Теперь госпожа
Рузвельт настояла, чтоб её провели в тюрьму. Желание её исполнилось. Она
уселась в одно из кресел, свита устроилась вокруг, и начался разговор через
переводчика.
Солнечные лучи от поворотного зеркала всё так же били в камеру. И дыхание
Эола шевелило занавеси.
Госпоже Рузвельт очень понравилось, что в камере, выбранной наудачу и
застигнутой врасплох, была такая удивительная белизна, полное отсутствие
мух, и, несмотря на будний день, в святом углу теплилась лампада.
Заключённые поначалу робели и не двигались, но когда переводчик перевёл
вопрос высокой гостьи, неужели, щадя чистоту воздуха, никто из заключённых
даже не курит, -- один из них с развязным видом встал, распечатал коробку
"Казбека", закурил сам и протянул папиросу товарищу.
Лицо генерал-майора потемнело.
-- Мы [боремся с] курением, -- выразительно сказал он, -- ибо табак --
это яд.
Ещё один заключённый пересел к столу и стал просматривать журнал
"Америка", почему-то очень торопливо.
-- За что же наказаны эти люди? Например, вот этот господин, который
читает журнал? -- спросила высокая гостья.
("Этот господин" получил десять лет за неосторожное знакомство с
американским туристом.)
Генерал-майор ответил:
-- Этот человек -- активный гитлеровец, он служил в Гестапо, лично сжёг
русскую деревню и, простите, изнасиловал трёх русских крестьянок. Число
убитых им младенцев не поддаётся учёту.
-- Он приговорён к повешению? -- воскликнула госпожа Рузвельт.
-- Нет, мы надеемся, что он исправится. Он приговорён к десяти годам
честного труда.
Лицо арестанта выражало страдание, но он не вмешивался, а продолжал с
судорожной поспешностью читать журнал.
В этот момент в камеру ненароком зашёл русский православный священник с
большим перламутровым крестом на груди -- очевидно, с очередным обходом, и
очень был смущён, застав в камере начальство и иностранных гостей.
Он хотел было уже уйти, но скромность его понравилась госпоже Рузвельт, и
она попросила его выполнять свой долг. Священник тут же всучил одному из
растерявшихся арестантов карманное Евангелие, сам сел на кровать ещё к
одному и сказал окаменевшему от удивления:
-- Итак, сын мой, в прошлый раз вы просили рассказать вам о страданиях
Господа нашего Иисуса Христа.
Госпожа Рузвельт попросила генерал-майора тут же при ней задать
заключённым вопрос -- нет ли у кого-нибудь из них жалоб на имя Организации
Объединённых Наций?
Генерал-майор угрожающе спросил:
-- Внимание, заключённые! А кому было сказано про "Казбек"? Строгача
захотели?
И арестанты, до сих пор зачарованно молчавшие, теперь в несколько голосов
возмущённо загалдели:
-- Гражданин начальник, так курева нет!
-- Уши пухнут!
-- Махорка-то в тех брюках осталась!
-- Мы ж-то не знали!
Знаменитая дама видела неподдельное возмущение заключённых, слышала их
искренние выкрики и с тем большим интересом выслушала перевод:
-- Они единодушно протестуют против тяжёлого положения негров в Америке и
просят рассмотреть этот вопрос в ООН.
Так в приятной взаимной беседе прошло минут около пятнадцати. В этот
момент дежурный по коридору доложил начальнику тюрьмы, что принесли обед.
Гостья попросила, не стесняясь, раздавать обед при ней. Распахнулась дверь,
и хорошенькие молоденькие официантки (кажется, те самые переодетые
кастелянши), внеся в судках обыкновенную куриную лапшу, стали разливать её
по тарелкам. Во мгновение словно порыв первобытного инстинкта преобразил
благообразных арестантов: они вспрыгнули в ботинках на свои постели, поджали
колени к груди, оперлись ещё руками около ног и в этих собачьих
телоположениях с оскаленными зубами зорко наблюдали за справедливостью
разливки лапши. Дамы-патронессы были шокированы, но переводчик объяснил им,
что таков русский национальный обычай.
Невозможно было уговорить арестантов сесть за стол и есть мельхиоровыми
ложками. Они уже вытащили откуда-то свои облезлые деревянные, и едва лишь
священник благословил трапезу, а официантки разнесли тарелки по постелям,
предупредив, что на столе -- блюдо для сбрасывания костей, -- единовременно
раздался страшный втягивающий звук, затем дружный хруст куриных костей -- и
всё, наложенное в тарелки, навсегда исчезло. Блюдо для сбрасывания костей не
понадобилось.
-- Может быть, они голодны? -- высказала нелепое предположение
встревоженная гостья. -- Может быть, они хотят ещё?
-- Добавки никто не хочет? -- хрипло спросил генерал.
Но никто не хотел добавки, зная мудрое лагерное выражение "прокурор
добавит".
Однако, тефтели с рисом зэки проглотили с той же неописуемой быстротой.
Компота же в этот день не полагалось, так как день был будний.
Убедившись в ложности инсинуаций, распускаемых злопыхателями в западном
мире, миссис Рузвельт со всею свитой вышла в коридор и там сказала:
-- Но как грубы их манеры и как низко развитие этих несчастных! Можно
надеяться, однако, что за десять лет они приучатся здесь к культуре. У вас
великолепная тюрьма!
Священник выскочил из камеры между свитой, торопясь, пока не захлопнули
дверь.
Когда гости из коридора ушли, в камеру вбежал капитан в белых перчатках:
-- Вста-ать! -- закричал он. -- Становись по два! Выходи в коридор!
И заметив, что слова его не всеми правильно поняты, он ещё подошвою
сапога дополнительно разъяснял отстающим.
Только тут обнаружилось, что один хитроумный зэк буквально понял
разрешение писать мемуары и, пока все спали, с утра уже накатал две главы:
"Как меня пытали" и "Мои лефортовские встречи".
Мемуары были тут же отобраны, и на ретивого писателя заведено новое
следственное дело -- о подлой клевете на органы госбезопасности.
И снова с пощёлкиванием и позвякиванием "веду зэка" их отвели сквозь
множество стальных дверей в предбанник, всё так же переливавшийся своею
