нелицеприятную, объективную, ну, словом, вполне послушную твоей воле.
Нержин, сбросив внизу ботинки, сидел у себя на верхней койке. С каждым
часом проходившего воскресного дня он всё больше отчуждался от утреннего
свидания и всё больше соединялся с привычным арестантским миром. Призыв
Рубина нашёл в нём поддержку. Он подтянулся к торцевым перильцам кровати,
спустил ноги между прутьями и таким образом оказался на трибуне, возвышенной
над комнатою.
-- Ну, кто ко мне в заседатели? Залезай!
Арестантов в комнате собралось много, всем хотелось послушать суд, но в
заседатели никто не шёл -- из осмотрительности или из боязни показаться
смешным. По одну сторону от Нержина, тоже наверху, лежал и снова читал
утреннюю газету вакуумщик Земеля. Нержин решительно потянул его за газету:
-- Улыба! Довольно просвещаться! А то потянет на мировое господство.
Подбери ноги. Будь заседателем!
Снизу послышались аплодисменты:
-- Просим, Земеля, просим!
Земеля был талая душа и не мог долго сопротивляться. Раздаваясь в улыбке,
он свесил через поручни лысеющую голову:
-- Избранник народа -- высокая честь! Что вы, друзья? Я не учился, я не
умею...
Дружный хохот ("Все не умеем! Все учимся!") был ему ответом и избранием в
заседатели.
По другую сторону от Нержина лежал Руська Доронин. Он разделся, с головой
и ногами ушёл под одеяло и ещё подушкой сверху прикрыл своё счастливое
упоённое лицо. Ему не хотелось ни слышать, ни видеть, ни чтоб его видели.
Только тело его было здесь -- мысли же и душа следовали за Кларой, которая
ехала сейчас домой. Перед самым уходом она докончила плести корзиночку на
ёлку и незаметно подарила её Руське. Эту корзиночку он держал теперь под
одеялом и целовал.
Видя, что напрасно было бы шевелить Руську, Нержин оглядывался в поисках
второго.
-- Амантай! Амантай! -- звал он Булатова. -- Иди в заседатели.
Очки Булатова задорно блестели.
-- Я бы пошёл, да там сесть негде! Я тут у двери, комендантом буду!
Хоробров (он уже успел постричь Абрамсона, и ещё двоих, и стриг теперь
посередине комнаты нового клиента, а тот сидел перед ним голый до пояса,
чтоб не трудиться потом счищать волосы с белья) крикнул:
-- А зачем второго заседателя? Приговор-то уж, небось, в кармане? Катай с
одним!
-- И то правда, -- согласился Нержин. -- Зачем дармоеда держать? Но где
же обвиняемый? Комендант! Введите обвиняемого! Прошу тишины!
И он постучал большим мундштуком по койке. Разговоры стихали.
-- Суд! Суд! -- требовали голоса. Публика сидела и стояла.
-- Аще взыду на небо -- ты там еси, аще сниду во ад -- ты там еси, --
снизу из-под председателя суда меланхолически подал Потапов. -- Аще вселюся
в преисподняя моря, -- и там десница твоя настигнет мя! -- (Потапов
прихватил закона божьего в гимназии, и в чёткой инженерной голове его
сохранились тексты катехизиса.)
Снизу же, из-под заседателя, послышался отчётливый стук ложечки,
размешивающей сахар в стакане.
-- Валентуля! -- грозно крикнул Нержин. -- Сколько раз вам говорено -- не
стучать ложечкой!
-- В подсудимые его! -- взвопил Булатов, и несколько услужливых рук
тотчас вытянули Прянчикова из полумрака нижней койки на середину комнаты.
-- Довольно! -- с ожесточением вырывался Прянчиков. -- Мне надоели
прокуроры! Мне надоели ваши суды! Какое право имеет один человек судить
другого? Ха-ха! Смешно! Я презираю вас, парниша! -- крикнул он председателю
суда. -- Я ... вас!
За то время, что Нержин сколачивал суд, Рубин уже всё придумал. Его
тёмно-карие глаза светились блеском находки. Широким жестом он пощадил
Прянчикова:
-- Отпустите этого птенца! Валентуля с его любовью к мировой
справедливости вполне может быть казённым адвокатом. Дайте ему стул!
В каждой шутке бывает неуловимое мгновение, когда она либо становится
пошлой и обидной, либо вдруг сплавляется со вдохновением. Рубин, обернувший
себе через плечо одеяло под вид мантии, взлез в носках на тумбочку и
обратился к председателю:
-- Действительный государственный советник юстиции! Подсудимый от явки в
суд уклонился, будем судить заочно. Прошу начинать!
В толпе у дверей стоял и рыжеусый дворник Спиридон. Его лицо, обвислое в
щеках, было изранено многими морщинами суровости, но из той же сетки
странным образом была вот-вот готова выбиться и весёлость. Исподлобья
смотрел он на суд.
За спиной Спиридона с долгим утонченным восковым лицом стоял профессор
Челнов в шерстяной шапочке.
Нержин объявил скрипуче:
-- Внимание, товарищи! Заседание военного трибунала шарашки Марфино
объявляю открытым. Слушается дело...?
-- Ольговича Игоря Святославича... -- подсказал прокурор.
Подхватывая замысел, Нержин монотонно-гнусаво как бы прочёл:
-- Слушается дело Ольговича Игоря Святославича, князя Новгород-Северского
и Путивльского, год рождения... приблизительно... Чёрт возьми, секретарь,
почему приблизительно?.. Внимание! Обвинительное заключение, ввиду
отсутствия у суда письменного текста, зачтёт прокурор.
Рубин заговорил с такой лёгкостью и складом, будто глаза его
действительно скользили по бумаге (его самого судили и пересуживали четыре
раза, и судебные формулы запечатлелись в его памяти):
"Обвинительное заключение по следственному делу номер пять миллионов
дробь три миллиона шестьсот пятьдесят одна тысяча девятьсот семьдесят четыре
по обвинению ОЛЬГОВИЧА ИГОРЯ СВЯТОСЛАВИЧА.
Органами государственной безопасности привлечён в качестве обвиняемого по
настоящему делу Ольгович И.С. Расследованием установлено, что Ольгович,
являясь полководцем доблестной русской армии, в звании князя, в должности
командира дружины, оказался подлым изменником Родины. Изменническая
деятельность его проявилась в том, что он сам добровольно сдался в плен
заклятому врагу нашего народа ныне изобличённому хану Кончаку, -- и кроме
того сдал в плен сына своего Владимира Игоревича, а также брата и
племянника, и всю дружину в полном составе со всем оружием и подотчётным
материальным имуществом.
Изменническая деятельность его проявилась также в том, что он, с самого
начала поддавшись на удочку провокационного солнечного затмения,
подстроенного реакционным духовенством, не возглавил массовую
политико-разъяснительную работу в своей дружине, отправлявшейся "шеломами
испить воды из Дону", -- не говоря уже об антисанитарном состоянии реки Дон
в те годы, до введения двойного хлорирования. Вместо всего этого обвиняемый
ограничился, уже в виду половцев, совершенно безответственным призывом к
войску:
"Братья, сего есмы искали, а потягнем!"
(следственное дело, том 1, лист 36).
Губительное для нашей Родины значение поражения объединённой
новгород-северской-курской-путивльской-рыльской дружины лучше всего
охарактеризовано словами великого князя киевского Святослава:
"Дал ми Бог притомити поганыя,
но не воздержавши 'уности."
(следственное дело, том 1, лист 88).
Ошибкой наивного Святослава (вследствие его классовой слепоты) является,
однако, то, что плохую организацию всего похода и дробление русских военных
усилий он приписывает лишь "уности", то есть, юности обвиняемого, не
понимая, что речь здесь идёт о далеко рассчитанной измене.
Самому преступнику удалось ускользнуть от следствия и суда, но свидетель
[Бородин] Александр Порфирьевич, а также свидетель, пожелавший остаться
неизвестным, в дальнейшем именуемый как [Автор Слова], неопровержимыми
показаниями изобличают гнусную роль князя И.С. [Олъговича] не только в
момент проведения самой битвы, принятой в невыгодных для русского
командования условиях
метеорологических:
"Веют ветры, уж наносят стрелы,
На полки их Игоревы сыплют...",
и тактических:
"Ото всех сторон враги подходят,
Обступают наших отовсюду",
(там же, том 1, листы 123, 124,
показания Автора Слова),
но и ещё более гнусное поведение его и его княжеского отпрыска в плену.
Бытовые условия, в которых они оба содержались в так называемом плену,
показывают, что они находились в величайшей милости у хана Кончака, что
объективно являлось вознаграждением им от половецкого командования за
предательскую сдачу дружины.
Так например, показаниями свидетеля Бородина установлено, что в плену у
князя Игоря была своя лошадь и даже не одна:
"Хочешь, возьми коня любого!"
(там же, том 1, лист 233). Хан Кончак при этом говорил князю Игорю:
"Всё пленником себя ты тут считаешь.
А разве ты живёшь как пленник,
а не гость мой?"
(там же, том 1, лист 281)
и ниже:
"Сознайся, разве пленники так живут?"
(там же, том 1, лист 300).
Половецкий хан вскрывает всю циничность своих отношений с
князем-изменником:
"За отвагу твою, да за удаль твою
Ты мне, князь, полюбился."
(следственное дело, том 2, лист 5).
Более тщательным следствием было вскрыто, что эти циничные отношения
существовали и" задолго д о сражения на реке Каяле:
"Ты люб мне был всегда"
(там же, лист 14,
показания свидетеля Бородина),
и даже:
"Не врагом бы твоим, а союзником верным,
А другом надёжным, а братом твоим
Мне хотелось бы быть..."
(там же).
Всё это объективизирует обвиняемого как активного пособника хана Кончака,
как давнишнего половецкого агента и шпиона.
На основании изложенного обвиняется [Ольгович] Игорь Святославич, 1151
года рождения, уроженец города Киева, русский, беспартийный, ранее не
судимый, гражданин СССР, по специальности полководец, служивший командиром
дружины в звании князя, награждённый орденами Варяга 1-й степени, Красного
Солнышка и медалью Золотого Щита, в том, что
он совершил гнусную измену Родине, соединённую с диверсией, шпионажем и
многолетним преступным сотрудничеством с половецким ханством,
то есть в преступлениях, предусмотренных статьями 58-1-б, 58-6, 58-9 и
58-11 УК РСФСР.
В предъявленных обвинениях [Олъгович] виновным себя признал, изобличается
показаниями свидетелей, поэмой и оперой.
Руководствуясь статьёй 208-й УПК РСФСР настоящее дело направлено
прокурору для предания обвиняемого суду".
Рубин перевёл дух и торжествующе оглядел зэков. Увлечённый потоком
фантазии, он уже не мог остановиться. Смех, перекатывавшийся по койкам и у
дверей, подстёгивал его. Он уже сказал более и острее того, что хотел бы при
нескольких присутствующих здесь стукачах или при людях, злобно настроенных к
власти.
Спиридон под жёсткой седорыжей щёткой волос, растущих у него безо всякой
причёски и догляда в сторону лба, ушей и затылка, не засмеялся ни разу. Он
хмуро взирал на суд. Пятидесятилетний русский человек, он впервые слышал об
этом князе старых времён, попавшем в плен -- но в знакомой обстановке суда и
непререкаемой самоуверенности прокурора он переживал ещё раз всё, что
произошло с ним самим и угадывал всю несправедливость доводов прокурора и
всю кручинушку этого горемычного князя.
-- Ввиду отсутствия обвиняемого и ненадобности допроса свидетелей, -- всё
так же мерно-гнусаво расправлялся Нержин, -- переходим к прениям сторон.
Слово имеет опять же прокурор.
И покосился на Земелю.
"Конечно, конечно", -- подкивнул на всё согласный заседатель.
-- Товарищи судьи! -- мрачно воскликнул Рубин. -- Мне мало, что остаётся
добавить к той цепи страшных обвинений, к тому грязному клубку преступлений,
который распутался перед вашими глазами. Во-первых, мне хотелось бы
решительно отвести распространённое гнилое мнение, что раненый имеет
