счастья. Больше того, я намерен жениться на Вете Аркадьевне, как только
позволят обстоятельства. Торжественно, с достоинством и легким поклоном.
Бедный Акатов, это было так неожиданно для него, боюсь, ты немного
огорчил старика, наверное тебе следовало лучше подготовить его к подобному
разговору, например, написать два-три предупредительных письма, известить о
своем приходе заранее, позвонить или что-нибудь в таком роде, боюсь, ты
поступил бестактно, а потом - так делать нечестно: ты не имел права просить
руки Веты Аркадьевны один, без меня, я тоже никогда не забуду ее и все
растущее и летающее необъяснимо сближает и меня с ней, растущее и летающее
является общим и для нас, для меня и для нее, ты сам знаешь, но ты, конечно,
ничего не сообщил Акатову обо мне, о том, кто гораздо лучше и достойнее
тебя, и за это я ненавижу тебя и расскажу тебе о том, как некто,
неразличимый в сумраке гостиничного коридора, ведет нашу Вету к себе в
номер, и там, там... Нет погоди я совершенно не виноват ты загляделся на
лепестки сирени ты переписывал статью я ушел из дома отца моего случайно я
не предполагал что мне удастся могло ничего не получится я хотел видеть
Акатова только насчет бабочек я бы все обязательно сказал ему и о тебе о
твоем огромном нечеловеческом чувстве которое ты же знаешь которое я так
уважаю я бы сказал что не один что нас двое я и говорил ему про это сначала
я сказал бы сударь да я люблю вашу дочь но есть человек который будучи
несравненно достойнее и лучше меня любит ее в сто раз горячей, и хотя я
благодарен вам за положительное решение вопроса, следовало бы, очевидно,
пригласить и того человека, он, без сомнения, понравится вам больше, хотите,
я позову его, он тут, недалеко, в соседнем поселке, он собирался прийти, но
был несколько занят, у него дело, срочная переписка (он что - переписчик?
нет-нет, что вы, просто есть люди, вернее - один человек, который
заставляет его кое-что переписывать из газет, так нужно, без этого ему было
бы нелегко жить в том доме), а кроме того, он загляделся на лепестки сирени,
а я не решился отвлечь, давайте же я позову его, - сказал бы я академику,
если бы решение вопроса оказалось положительным. А разве Акатов отказал
тебе? Только скажи мне всю правду, не лги, или я страшно возненавижу тебя и
пожалуюсь наставнику Савлу: мертвый или живой - он никогда не терпел
лицеприятия и лукавства. Клянусь тебе этим пламенеющим в наших сердцах
именем, что отныне и впредь, я, ученик специальной школы - такой-то по
прозвищу Нимфея Альба, человек высоких стремлений и помыслов, борец за
вечную людскую радость, ненавистник черствости, эгоизма и грусти, в чем бы
они ни проявлялись, я, наследник лучших традиций и высказываний нашего
педагога Савла, клянусь тебе, что ни разу уста мои не осквернит ни единое
слово неправды, и я буду чист, подобно капле росы, родившейся на берегах
нашей восхитительной Леты ранним утром - родившейся и летящей, чтобы
оросить чело меловой девочки Веты, которая спит в саду столько-то лет
вперед. О, говори! как я люблю эти высказывания твои, исполненные силы и
красноречия, вдохновения и страсти, мужества и ума. Говори, торопясь и
глотая слова, нам нужно обсудить еще много разных проблем, а времени так
мало, наверное, не больше секунды, если я правильно понимаю смысл
упомянутого слова.
Тогда Акатов (нет-нет, я сам предполагал, что он станет смеяться, будет
издеваться над моей, точнее, отцовской шляпой, и над тем, что я не слишком
красив, более того - уродлив, а между тем прошу руки такой несравненной
женщины) просто посмотрел на меня, опустил голову и стоял, размышляя о
чем-то, скорее всего - о нашем разговоре, о моем признании. Причем, если до
последних слов моих он походил на небольшое сутулое дерево, то тут - прямо
на глазах - сделался похожим на небольшое сутулое дерево, которое высохло и
перестало чувствовать даже прикосновения трав и ветра: Акатов размышлял. Тем
временем я читал газетные заголовки на его треуголке и рассматривал его
научный пыльник - широкий, свободный, из которого, как язык из колокола,
висели худые и венозные ноги Акатова, ноги мыслителя и честолюбца. Мне
нравился пыльник, и я думал, что с удовольствием носил бы такой же, если бы
имел возможность купить. Я носил бы его повсюду: во саду ли, в огороде, в
школе и дома, за рекой в тени деревьев и в почтовом дилижансе дальнего
следования, когда за окнами - дождь и плывущие мимо деревни, крытые
соломой, нахохлились, будто мокрые куры, и душа моя человеческими страданями
уязвлена есть. Но пока - пока я не стал инженером - у меня нет пыльника, я
ношу обыкновенные брюки с отворотами, перешитые из старых прокурорских отца
моего, о четырех пуговицах двубортный пиджак и ботинки с металлическими
полузаклепками - в школе и дома. Сударь, отчего вы молчите, неужели я
чем-то обидел вас, или вы сомневаетесь в искренности моих слов и чувств к
Вете Аркадьевне? Поверьте, я никогда не смог бы солгать вам, человеку, отцу
обожаемой мною женщины, не сомневайтесь, пожалуйста, и не молчите, иначе я
повернусь и уйду, дабы наполнить криком своим пустоту наших дачных поселков
- криком о вашем отказе. О нет, юноша, не уходите, мне будет одиноко,
знаете, я без колебаний принимаю на веру каждое ваше слово, и если Вета
согласится, я не стану иметь ничего против. Поговорите с ней, поговорите, вы
же еще не открылись ей самой, она, я догадываюсь, ничего пока не
подозревает, и что же мы можем решить без ее согласия, понимаете? мы ничего
не можем решить. Задумчиво с трудом слова подбирая слова подбирая глазами
предварительно отыскивая их в траве где сухо скачут недовольные чем-то
кузнечики причем у всякого зеленый выходной фрак зеленые дирижеры слова
подбирая в траве. Не скрою, сударь, я, в самом деле, еще не объяснялся с
Ветой Аркадьевной, просто не было времени; хотя мы встречаемся довольно
часто, наши беседы обычно касаются другого, мы говорим больше о делах науки,
у нас много общего, это закономерно: два молодых биолога, два
естествоиспытателя, два ученых, п о д а ю щ и х одежды. Но помимо того - с
обеих сторон - зреет - уже назрело - нечто совсем особое, общность
интересов дополняется какой-то иной общностью. Прекрасно понимаю вас, юноша,
в ваши лета что-то похожее произошло и со мной, со мной и с одной женщиной,
мы были наивны, хороши собой и потеряли головы. Дорогой Аркадий Аркадьевич,
я намерен сделать вам заодно еще одно признание. Видите ли, я не вполне
уверен, что нравлюсь Вете Аркадьевне как мужчина, возможно, та общность, о
которой я упоминал, основана со стороны вашей дочери лишь на человеколюбии,
я имею в виду, что она любит меня только как человека, я не утверждаю, но
лишь предполагаю это из боязни показаться смешным, мне бы не хотелось
очутиться в щекотливом положении. А поскольку вы - отец Веты Аркадьевны и
знаете ее вкусы и характер куда лучше, чем я, осмеливаюсь спросить вас:
достоин ли я, по вашему мнению, симпатии вашей дочери и как мужчина, я
как-то смутно опасаюсь, что кажусь ей несколько неинтересным. Посмотрите,
вглядитесь внимательно, так ли это в действительности, или может лишь
показаться. Неужто черты мои столь уродливы, что и самые возвышенные чувства
из всех доступных человеку, не улучшили лица и стати моих? Но, ради бога, не
лгите, прошу вас. Какая чепуха, - отвечает Акатов, - вы совершенно
нормальны, совершенно, я предполагаю, многие молодые женщины согласились бы
пройти с вами по жизни рука об руку - и никогда бы не пожалели.
Единственно, что я посоветовал бы вам как ученый - чаще пользоваться
носовым платком. Чистая условность - но как она облагораживает, возносит,
приподнимает личность над толпой современников и обстоятельств. Правда, в
ваши годы я тоже не знал этого, но зато знал многое прочее, я собирался
защищать первую диссертацию и жениться на женщине, что стала позднее матерью
Веты. К тому времени я уже работал, много работал и много зарабатывал - а
вы? Да, кстати, как вы предполагаете строить вашу семейную жизнь, на каких
основах, осознаете ли вы, какая ответственность ляжет на вас как на главу
семьи? это очень важно. Сударь, я не мог не догадываться, что вы зададите
такой вопрос, и был готов к нему задолго до того, как навестил вас. Я хорошо
понимаю, что вы имеете в виду, я уже все знаю, потому что много читаю. Кое о
чем я узнал раньше, еще до разговора с нашим географом Норвеговым, но после
того, как мы встретились с ним однажды в уборной и потолковали обо всем
таком начистоту, мне сделалось понятным почти все. Кроме того, Савл Петрович
дал почитать одну книгу, и когда я почитал ее, то понял все до конца. Что же
вы поняли? - спрашивает Акатов, - поделитесь.
Савл Петрович сидит на подоконнике спиной к закрашенному стеклу, а
лицом к кабинкам; босые ступни ног его покоятся на радиаторе, и колена
высоко подняты, так что учитель удобно опирает на них подбородок. Экслибрис,
книга за книгой. Глядя на двери кабинок, исписанные хулиганскими словами:
как много неприличного, как некрасиво у нас в уборной, сколь бедны наши
чувства к женщине, как циничны мы, люди спецшколы. Мы не умеем любить нежно
и сильно, нет - не умеем. Но дорогой Савл Петрович, - стоя перед ним в
белых тапочках из брезента, на зловонной плитке, возражаю я, - несмотря на
то, что я не знаю, что и думать, и каким образом успокоить вас, лучшего в
мире учителя, считаю необходимым напомнить вам следующее: ведь вы-то, вы
сами, вы лично - неужто не любите вы сильно и нежно одну мою одноклассницу,
меловую девушку Розу. О Роза Ветрова, - говорили вы ей однажды, - милая
девушка, могильный цвет, как хочу я нетронутого тела твоего! А также
шептали: в одну из ночей смущенного своею красотой лета жду тебя в домике с
флюгером, за синей рекой. А также: то, что случится с нами в ту ночь, будет
похоже на пламя, пожирающее ледяную пустыню, на звездопад, отраженный в
осколке зеркала, выпавшего вдруг из оправы, дабы предупредить хозяина о
грядущей смерти, это будет похоже на свирель пастуха и на музыку, которая
еще не написана. Приди ко мне, Роза Ветрова, неужели тебе не дорог твои
старый мертвый учитель, шагающий по долинам небытия и нагорьям страданий. А
также: приди, чтобы унять трепет чресел твоих и утолить печали мои. Да,
милый мой, я говорил, а может, только скажу ей эти или похожие слова, но
разве слова что-нибудь доказывают? Не помыслите только, будто я лицемерил
(буду лицемерить), мне не свойственно, я не умею, но бывает - и вы
когда-нибудь убедитесь сами - бывает, человек лжет, не подозревая о том. Он
уверен, что говорит правду, и уверен, что исполнит то, что обещает
исполнить, но он говорит неправду, и никогда не исполнит, что обещает. Так
случается чаще всего в детстве, но потом и в юности, а затем в молодости и в
старости. Так случается с человеком тогда, когда он пребывает в состоянии
страсти, ибо страсть безумству подобна. Спасибо, я не знал, я разберусь, я
лишь подозревал об этом - об этом и о многом другом. Понимаете, меня
тревожит одно обстоятельство, и сегодня, здесь, после уроков, когда на улице
сыро и ветрено, а вторая смена будущих инженеров ушла домой, дожевывая
помятые в портфелях бутерброды (бутерброды необходимо съесть, чтобы не
огорчать терпеливых матерей своих), я намерен сделать вам, Савл Петрович,
некое сообщение, которое, вероятно, покажется вам невероятным, оно может
заставить вас разочароваться во мне. Я давно собирался посоветоваться с
