этому поводу, но теперь, когда испепеляющее лето сменилось промозглой
осенью, и прохожие, спрятав головы в воротники, мечтают обратиться в птиц,
теперь мы спешим заявить вам лично, дорогой Савл Петрович, и всем другим
прогрессивным педагогам, что не сомневаемся в существовании Насылающего, как
не сомневаемся, что грядущее, полное велосипедов и велонасылающих, -
грядет. И отсюда, из нашей отвратительной мужской уборной с испачканными
окнами и никогда не просыхающими полами, мы кричим сегодня на весь белый
свет: да здравствует Насылающий Ветер! Разгневанно.
Между тем наш худой и босоногий учитель Савл сидит на подоконнике и
растроганно смотрит на нас, орущих эту величайшую из ораторий, и когда
последнее эхо ее прокатится по пустым, но еще вонючим после занятий классам
и коридорам и улетит на осенние улицы, учитель Савл достанет из нагрудного
кармана ковбойки маленькие ножницы, пострижет ногти на ногах, посмотрит на
двери кабинок, исписанные хулиганскими словами и изрисованные дурацкими
рисунками, и: как много неприличного, - скажет, - сколь некрасиво у нас в
уборной, о боже, - заметит, - как бедны наши чувства к женщине, как
циничны мы, люди спецшколы. Ужели не подберем слов высоких, сильных и нежных
взамен этих - чужих и мерзких. О люди, учители и ученики, как неразумны и
грязны вы в помыслах своих и поступках! Но мы ли виновны в идиотизме и
животной похоти наших, наши ли руки исписали двери кабинок? Нет, нет! -
закричит, - мы только слабые и немощные слуги и неслухи директора нашего
Коли Перилло, и это он попустил нам разврат наш и слабоумие наше, и это он
не научил нас любить нежно и сильно, и это его руки водили нашими, когда мы
рисовали здесь на стенах, и он виноват в идиотизме и похоти наших. О мерзкий
Перилло, - скажет Савл, - как ненавистен ты мне! И заплачет. Мы же будем
стоять растерянно, не зная, что сказать, чем успокоить его, нашего
гениального учителя и человека. На плиточном полу, переминаясь с ноги на
ногу, мы будем стоять, и жидкая грязь, оставленная второй сменой, будет
чавкать под нашими ногами и медленно и совсем незаметно начнет просачиваться
в брезентовые тапочки, за которыми столь долго мучилась в очереди наша
бедная мать. Однажды вечером, вечером одного из дней: мама, сегодня к нам в
класс угрюмо пришел Перилло. Он стер с доски все, что написал учитель, стер
тряпкой. Внимание, - он, директор, сказал в тишине, - с такого-то числа
эта специальная школа со всеми ее химикалиями, лампочками Фарадея,
волейбольными мячами, чернильницами, досками, полудосками, картами и
пирожками и прочими танцами-шманцами объявляется Образцовой Ударной имени
отечест-венного математика Лобачевского специальной школой и переходит на
тапочную систему. Класс зашумел, зашумел, а один мальчик, - я не помню, а
может быть просто не понимаю, как его зовут, а может быть этим мальчиком был
я сам, - этот мальчик закричал, почему-то очень закричал, вот так:
а-а-а-а-а-а-а-а! Извини, мама, я понимаю, вовсе не обязательно показывать,
как именно кричал мальчик, тем более, что папа отдыхает, достаточно просто
сказать, что один мальчик закричал, мол, очень сильно и неожиданно крикнул,
и не обязательно показывать, что он крикнул вот так: а-а-а-а-а-а-а! При этом
он полностью открыл рот и высунул язык и мне показалось, что у него
необыкновенно красный язык, наверное мальчик болен, и у него начался
приступ, - так я подумал. Я должен заметить, мама, у него действительно
очень красный и длинный язык с фиолетовыми пятнами и прожилками, будто
мальчик пьет чернила, прямо удивительно. Было похоже, что он сидит у врача
ухо-горло-нос и врач просит сказать его "а", и мальчик открывает рот и
старательно говорит, а вернее, кричит: а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а! Он кричал
целую минуту и все глядели на него, а потом он перестал кричать и совсем
тихо спросил, обращаясь к директору: а что это значит? И тут все вспомнили,
что мальчик заикается, что ему иногда трудно дается переход с гласного звука
на согласный, и тогда он застревает на гласном и кричит, потому что ему
обидно. И вот он закричал сегодня: а-а-а-а-а-а-а-а-а! Он хотел спросить у
директора: а что это значит, - только и всего. И наконец он спросил и
директор Перилло сквозь зубы ответил: тапочная система - это такое
положение вещей, при котором всякий ученик покупает тапочки и, приносит их в
школу в специальном мешочке с лямочками. Придя в школу, ученик снимает
обычную обувь свою и надевает принесенные тапочки, а опустевший мешок
заполняет обычной обувью и сдает в гардероб нянечке вместе с пальто и
шапкой. Понятно ли я объясняю? - спросил директор и мутно посмотрел во все
концы света. И тут мальчик опять страшно закричал, на сей раз был другой
звук: о-о-о-о-о-о-о! Я больше не буду, мама, не знаю, как мог я забыть, что
папа дремлет у себя в кабинете с газетой в руках, он, очевидно, устал, у
него такая тяжелая работа, столько дел, столько загубленных судеб, бедный
папочка, я больше не буду, мама, я лишь закончу. И вот мальчик закричал:
о-о-о-о-о-о-о! - а затем выговорил: очень приятно. Перилло собрался уже
уходить, когда мы, то есть я и он, другой, мы встали и заявили: Николай
Горимирович, мы обращаемся к вам лично и в вашем открытом и честном лице ко
всей администрации в целом с просьбой разрешить нам носить один мешок на
двоих, поскольку нашей матери будет в два раза труднее шить два мешка,
нежели один. На что директор, переглянувшись с учителем, так, словно они оба
знали нечто, чего больше никто не знал, как будто они знали более нашего,
ответил: каждый ученик Образцовой Ударной имени отечественного математика
Лобачевского специальной школы обязан иметь свой собственный мешок с
лямками, на каждого - по мешку. И до тех пор, покуда вы считаете, что вас
двое, вы должны иметь два мешка - ни больше ни меньше. Если же вы
полагаете, что вас десять, то имейте десять мешков. Черт возьми! - мы
громко и разгневанно, - лучше бы нас совсем не было, вы не приставали бы
тогда к нам с вашими проклятыми мешками и тапочками, бедная мама, тебе
придется шить два мешка, сидя до глубокой ночи, ночи напролет, на швейной
машине строча - тра-та-та, тра-та-та, навылет, сквозь сердце, да лучше бы
мы навсегда обратились в лилию, в нимфею альба, как тогда, на реке, только
навсегда, до конца жизни. Разгневанно. Директор Перилло достал из
внутреннего кармана пиджака мятый платок и тщательным образом протер свою
веснущатую, рыжую, вмятую в череп лысину. Он сделал это, чтобы скрыть
растерянность, он растерялся, он не ожидал, что в его школе есть такие
разгневанные учащиеся. И он сказал угрюмо: ученик такой-то, я не
предполагал, что здесь имеются люди, способные до такой степени потерять мое
доверие к ним, как это сделали сейчас вы. И если вы не желаете, чтобы я
исключил вас из школы и передал ваши документы т у д а, то немедленно
садитесь и пишите объяснительную записку о потерянном доверии, вы обязаны
объяснить мне все, и в первую очередь вашу вздорную псевдонаучную теорию о
превращении в лилию. Сказав так, Перилло повернулся, щелкнул по-военному
каблуками - в школе говорили, что директор служил в одном батальоне с самим
Кузутовым - и вышел, хлопнув дверью. Рассерженно. Весь класс посмотрел в
нашу сторону, высунул красный ядовитый язык, прицелился из рогатки и
хихикнул, потому что весь этот класс, как и все прочие в специалке, -
глупый и дикий. Это они, идиоты, вешают кошек на пожарной лестнице, это они
плюют друг другу в лицо на больших переменах и отнимают друг у друга пирожки
с повидлом, это они незаметно мочатся друг другу в карман и подставляют
ножки, это они выкручивают друг другу руки и устраивают "темные", и это они,
идиоты, изрисовали двери кабинок.
Но отчего ты так сердишься на своих товарищей, - говорит нам наша
терпеливая мать, - разве ты сам не такой, как они? Если бы ты был иным,
лучше их, мы не отправили бы тебя учиться в спецшколу, о, ты не
представляешь, каким счастьем это было бы для меня и для отца! господи, я
наверное стала бы самой счастливой матерью. Нет, мама, нет, мы совершенно
другие люди, и с теми мозгляками нас ничто не связывает, мы несравненно выше
и лучше их во всех отношениях. Естественно, со стороны может показаться,
будто мы такие же, а по успеваемости хуже нас вообще никого нет, мы не в
состоянии запомнить до конца ни одного стихотворения, а тем более басню, но
зато мы помним вещи поважнее. Недавно Водокачка объясняла тебе, что у нас -
твоих сыновей - так называемая избирательная память, и это чрезвычайно
верно, мама, такого рода память позволяет нам жить, как хочется, ибо мы
запоминаем лишь то, что нужно нам, а не тем кретинам, которые берут на себя
смелость учить нас. Знаешь, мы даже не помним, сколько лет уже просидели в
спецшколе, а иногда забываем названия школьных и просто предметов, не говоря
о каких-то там формулах и определениях - их мы абсолютно не знаем. Однажды,
год или три спустя, ты нашла для нас репетитора по какому-то предмету,
возможно, по математике, и как водится, мы ходили к нему заниматься, за
каждое занятие он брал столько-то рублей. То был дорогой и знающий педагог,
и примерно на втором занятии он сообщил нам: молодой человек, - нет, я
ошибся, он использовал прилагательное усеченной формы: млад человек; млад
человек, вы - уникум, все, что вы знаете по предмету - это ничто. Когда мы
пришли на третье занятие, он оставил нас одних в квартире, а сам побежал в
магазин за пивом. Было лето, жарко, мы приезжали на занятия с дачи, было
невыносимо, мама. Репетитор сказал нам: а, здрасьте, здрасьте, млад человек,
а я заждался, - потирая руки, - заждался, жарко, ибо лето, деньги
принесли? Давайте, я заждался, совершенно ни копейки, побудьте, спущусь за
пивом, считайте, что вы дома, займитесь хоть рисованием, покормите гуппи ,
лампочка в аквариуме перегорела, вода мутная, но когда рыбка подплывает к
стеклу, можно наблюдать, рассматривайте, да, кстати, посмотрите и Рыбкина,
он на полке, это разборник, разборник задач, рекомендую такой-то номер,
исключительно любопытно, едет велосипедист, представляете? добирается из
пункта в пункт, интереснейшая ситуация, жара стоит невозможная, я заждался,
ни копейки во всем доме, соседи все на юге, занять положительно не у кого, в
общем, я побежал, устраивайтесь, занимайтесь чем придется, только не лазайте
в холодильник, там все равно ничего нет - пусто, итак, за пивом, за пивом и
еще раз за пивом, чтобы не было мучительно больно. Рассеянно. Нет,
сосредоточенно. Вертясь перед зеркалом. Когда репетитор вернулся с пивом -
тридцать бутылок, мама, - он спросил нас, умеем ли мы играть в шахматы.
Умеем, отвечали мы. Именно в тот день мы придумали новую фигуру, она
называлась конеслон и могла ходить крест-накрест или вовсе не ходить, то
есть пропускать ход, стоять на месте. В таком случае игрок просто говорит
партнеру: ходит конеслон, а в действительности конеслон стоит как вкопанный
и тускло смотрит во все концы света, как Перилло. Репетитору ужасно
понравилась идея новой фигуры, и он, когда мы потом приезжали к нему, часто
напевал на мотив из Детей капитана Блэда: конеслон, конеслон, улыбнитесь, -
и пил пиво, и мы никогда больше не занимались по предмету, мы играли в
шахматы и нередко обыгрывали репетитора. Так что у нас неплохая память,
мама, она, скорее, избирательная, и ты не должна огорчаться. И тут мы трое,
сидящие на кухне, услышали голос отца нашего и поняли, что он уже не дремлет
в кресле, но движется по коридору, стуча шлепанцами и шурша свежими
