на электричку, сказал я, не нужно. Девушка ушла. Недалеко от магазина
торговала молочная цистерна на колесах. В очереди стояли пожилые, но
болтливые женщины в старомодных пальто. У каждой был бидон и все они,
несмотря на холодный ветер, говорили не переставая. Одна толстуха, которая
уже купила молока, отошла от цистерны, и я увидел, как она оступилась и
выронила бидон. Бидон упал на асфальт, молоко выплеснулось, старуха тоже
упала, покатилась. У нее было черное пальто, она сидела вся в молоке и
пыталась подняться. Очередь перестала болтать и глядела на нее. Я тоже стоял
и смотрел. Я, наверное, помог бы ей, но руки у меня были заняты: в одной
сигареты, а в другой спички. Я закурил и пошел обратно, к тому дому, в
котором что-то делали с моей невестой и который издали пристально смотрел
мне в глаза.
ЗЕМЛЯНЫЕ РАБОТЫ. Гроб повис на зубце ковша и болтался над траншеей, и
все было нормально. Но потом крышка открылась и,все высыпалось на дно ямы.
Тогда экскаваторщик вылез из кабины и осмотрел гроб и увидел, что в
изголовье гроба было застекленное окошечко, а в гробу лежали кирзовые
сапоги. И экскаваторщик очень жалел, что сапоги уже никак не починишь, иначе
бы он взялся за это дело. Но сапоги оказались очень худыми, и у одного
подошва сразу отлетела, как только он примерил сапог. Нитки сгнили, и
подошва с подковками сразу отлетела, да и голенище худое оказалось. И
машинист экскаватора выбросил сапоги, хотя ему позарез нужна была новая
обувь. Но больше экскаваторщик огорчился из-за другого. Машинисту хотелось
полюбоваться на череп, потому что настоящего черепа ему ни разу в жизни не
приходилось видеть, а тем более трогать руками. Правда, он время от времени
трогал свою собственную голову или голову жены и представлял, что если снять
кожу со своей или с жениной головы, то и получится настоящий череп. Но этого
нужно было ждать еще неизвестно сколько, а экскаваторщик ненавидел ждать
чего-нибудь слишком долго. Он любил делать сразу все, что придет в голову.
Поэтому теперь, когда машинист откопал гроб, он сразу решил вытряхнуть из
него все и найти череп. Ему хотелось посмотреть, что стало с черепом
человека, который давно умер и много лет лежал и смотрел в гробовое
окошечко. Да, - размышлял машинист, спускаясь в могилу по стремянке, - да,
теперь-то мне будет хороший череп, а то живешь-живешь, а ничего такого не
имеешь. Конечно, у меня-то худая голова, но ведь не так уж часто выпадает
свободное время, чтобы ощупать ее как следует. К тому же, когда трогаешь
свою голову, не получаешь почти никакого удовольствия - тут нужен чистый
чужой череп, без всякой там кожи, чтобы можно было вешать его хоть на палку,
хоть насаживать куда будет нужно. Вот везуха! разберу сейчас тряпье, выкину
кости и возьму чистенький череп - как есть. Такие моменты в жизни не
упускай, иначе, того и гляди, кто-нибудь наденет на палку твой череп и будет
ходить по улицам и пугать, кого вздумается. Машинист заглянул под крышку,
лежавшую на песке, потом вылез из траншеи и заглянул через окошечко в гроб,
а затем посмотрел не через окошечко, а просто в гроб, как смотрят обычно в
гроб, когда гроб висит на зубце ковша, а тот, кто смотрит, стоит на краю
могилы. Но в гробу и под крышкой на песке черепа тоже не было. Черепа нету,
- сказал себе экскаваторщик, - черепа просто-напросто нету, череп пропал,
а может его никогда и не было - хоронили одним туловищем, а? Но как ни
крути, черепа нету, и я не смогу насадить его на палку и пугать кого захочу.
Наоборот, теперь каждый сможет пугать меня самого настоящим или своим
собственным черепом. Вот невезуха! - сказал себе экскаваторщик.
СТОРОЖ. Ночь. Всегда эта холодная ночь. Его работа - ночь. Ночь - его
ненависть и средство жить. Днем он спит и курит. Винтовку он никогда не
заряжает. Какой резон заряжать, если зимой вокруг - никого. Никого -
зимой, осенью и весной. И в домах артистов тоже никого. Это дачи артистов, а
он - сторож дач. Он никогда не бывал в театре, но ему однажды рассказывал
напарник, что сын его учится в городе и ходит в театр. Сын напарника: он
приезжает к отцу в конце недели. А к нему - никто не приезжает. Он живет
один и курит. Винтовку он берет в сторожке перед сменой и идет по аллеям
дачного поселка всю ночь. Сегодня и вчера шел большой снег. Аллеи белы.
Деревья, особенно сосны, - тоже. Они белы. Луна смутная. Луна не может
пробить тучи. Он курит. Он смотрит по сторонам. Подолгу стоит на
перекрестках. Очень темно. Никогда не будет светло в этом поселке зимой.
Летом лучше. По вечерам на верандах актеры пьют вино. Но когда лета нет,
веранды с тусклыми витражами закрыты и пусты. Они промерзают насквозь, их
засыпает снегом. А он через два вечера на третий берет незаряженную
винтовку, идет. Вдоль застекленных дач. Идет без тропинок, без патронов, без
курева. Идет за куревом, на окраину поселка, где магазин. В магазине всегда
пусто. Там на двери сильная пружина. Там работает пожилая женщина. Она
добрая, потому что дает в долг. На морозе он не помнит ее имени. Зачем она,
эта женщина, думает он. Я могу без нее, думает он, или не могу? Нет, не
могу. Без нее у меня не было бы чего курить. Он тихо смеется. Холодно,
продолжает думать он, холодно. Темно. Он видит, как женщина закрывает ставни
своего магазина и отправляется спать. Вот она идет. Я стою, говорит он себе,
курю, а она идет мимо. Я хочу курить? Нет. Я курю, потому что она уходит.
Все, ушла. Теперь до утра один. Кошка бежит. Когда-то их было много в
поселке. Они жили в цоколях домов. Напарник перебил их из этой винтовки.
Холодно. Кошек нету. Он снова идет, глядя на дома актеров. Сверху - снег.
Значит будет тепло. Лишь бы не ветер. На одной веранде - свет. Актеры не
приезжают зимой, думает он. Следы на участке. Забор в одном месте поломан.
Две штакетины лежат на снегу крест-накрест. Он никогда не заряжал и сейчас
тоже не будет. Он пойдет и посмотрит, в чем дело. Он подходит. Выстрел. Как
будто далеко, в лесу. Нет, гораздо ближе. А, это из витража стреляли. Больно
очень, голова болит. Покурить бы. Он падает лицом в снег. Ему уже не
холодно.
ТЕПЕРЬ. Из армии он вернулся раньше срока, после госпиталя. Он служил в
ракетных частях и однажды ночью попал под сильное облучение, ночью, во время
учебной тревоги. Ему было двадцать лет. В полупустом поезде, возвращаясь
домой, он подолгу сидел в ресторане, пил вино и курил. Красивая молодая
женщина, которая ехала с ним в купе, совсем не стеснялась его и перед сном
раздевалась, стоя перед дверным зеркалом, и он видел ее отражение, и она
знала, что он видит, и улыбалась ему. В последнюю ночь пути она позвала его
к себе, вниз, но он притворился, что спит, и она догадалась об этом и тихо
смеялась над ним в темноте узкого и душного купе, а тем временем поезд
кричал и летел сквозь черную пургу, и пригородные уже полустанки растерянно
кивали ему вослед тусклыми фонарями. Первые две недели он сидел дома -
перелистывал книги, просматривал прежние, школьные еще, фотографии, пытался
что-нибудь решить для себя и без конца ссорился с отцом, который жил на
большую военную пенсию и не верил ни одному его слову и считал симулянтом.
Выходное пособие, которое выдал полковой бухгалтер, кончилось, и нужно было
искать работу. Он хотел пойти шофером в соседнюю больницу, но там, в
больнице, ему предложили другое. Теперь, после армии, в конце снежной зимы,
он стал санитаром в больничном морге. Ему платили семьдесят рублей в месяц,
и этих денег ему хватало, потому что с девушками он не встречался, а только
иногда ездил в парк, катался на чертовом колесе и смотрел, как в
танцевальном зале с прозрачными стенами танцуют незнакомые люди. Однажды он
заметил здесь девушку, с которой учился когда-то в одной школе. Она приехала
в парк с каким-то парнем на спортивной машине, и санитар, укрывшись в
сумраке больших деревьев, наблюдал, как они танцуют. Они танцевали с
полчаса, потом хлопнули дверками и покатили вглубь парка по освещенным
аллеям. А через несколько недель, в мае, в морг привезли мужчину и женщину,
которые разбились на машине где-то за городом, и он не сразу узнал их, а
затем узнал, но почему-то никак не мог вспомнить ее фамилию, и все смотрел
на нее и думал о том, что три или четыре года назад, еще до армии, он любил
эту девушку и хотел, очень хотел постоянно быть с ней, а она не любила его,
она была слишком хороша, чтобы любить его. И теперь, думал санитар, все это
кончилось, кончилось, и непонятно, что будет дальше...
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. САВЛ
Но Вета не слышит. В ночь твоего прихода в Край Одинокого Козодоя
тридцатилетняя учительница нашей школы Вета Аркадьевна, строгая учительница
по ботанике, биологии, анатомии, танцует в лучшем ресторане города и пьет
вино с каким-то молодым, да, молодым сравнительно человеком, веселым, умным
и щедрым. Скоро музыка кончится - пьяные скрипачи и барабанщики, пианисты и
трубачи покинут эстраду. Ресторан с приглушенными огнями рассчитает
последних гостей, и тот сравнительно молодой человек, которого ты никогда в
жизни не видел и не увидишь, увезет твою Вету к себе на квартиру и там
сделает с ней все, что захочет. Не продолжай, я уже понял, я знаю, там, на
квартире, он поцелует ей руку и потом сразу проводит домой, и утром она
приедет сюда на дачу, и мы сможем увидеться, я знаю: мы увидимся с ней
завтра. Нет, не так, ты, наверное, ничего не понимаешь или притворяешься,
или ты просто трус, ты боишься думать о том, что случится с твоей Ветой там,
на квартире человека, которого ты никогда не увидишь, а ведь тебе, конечно,
хотелось бы взглянуть на него, разве я говорю неправду? Ясное дело, мне
хотелось бы познакомиться с ним, мы пошли бы куда-нибудь все вместе, втроем:
Вета, он и я, в какой-нибудь парк города, в старый городской парк с чертовым
колесом, мы бы катались, и беседовали, все-таки интересно, я говорю:
интересно, нам было бы интересно втроем. Но может быть тот человек не такой
умный, как ты рассказываешь, и тогда было бы не так интересно, и мы бы зря
потратили вечер, был бы неудачный вечер, только и всего, вот и все, но по
крайней мере Вета поняла бы, что со мной гораздо интереснее, чем с ним, и
никогда больше не встречалась бы с ним, а в ночь моего прихода в Край
Одинокого Козодоя всегда выходила бы на мой зов: Вета Вета Вета это я ученик
специальной школы такой-то выходи я люблю тебя, - как раньше. Поверь мне:
она всегда выходила на мой зов, и мы до утра бывали вместе у нее в мансарде,
а после, когда начинало светать, я осторожно, чтобы не разбудить Аркадия
Аркадьевича, спускался в сад по наружной винтовой лестнице и возвращался
домой. Знаешь, перед тем, как уйти, я обычно гладил ее простую собаку, и
вообще немного играл с ней, чтобы она не забывала меня. Это ерунда, зачем ты
придумываешь всю эту ерунду, наша учительница Вета Аркадьевна никогда не
выходила на твой зов, и ты ни разу не был у нее в мансарде - ни днем, ни
ночью. Ведь я слежу за каждым твоим шагом - так советовал мне доктор Заузе.
Когда нас выписывали о т т у д а, он советовал: если вы заметите, что тот,
кого вы называете о н, и кто живет и учится вместе с вами, уходит
куда-нибудь, стараясь быть незамеченным, или просто убегает, следуйте за
ним, постарайтесь не упускать его из виду, по возможности будьте ближе к
нему, как можно ближе, ищите случай приблизиться к нему настолько, чтобы
почти слиться с ним в общем деле, в общем поступке, сделайте так, чтобы
однажды - такой момент непременно настанет - навсегда соединиться с ним в
