градусов ниже нуля доходило. А снегу много? В среднем снежный покров -
семь-восемь сяку, а при сильных снегопадах более одного дзе. Теперь,
наверное, начнет сыпать. Да, сейчас самое время снегопадов, ждем. Вообще-то
снег выпал недавно, покрыл землю, а потом подтаял, опустился чуть ли не на
сяку. Разве сейчас тает? Да, но теперь только и жди снегопадов". Ф.
Муромцев: вот так история, Семен Данилович, вот так рассказец. С. Николаев:
это не рассказец, Федор, это отрывок из романа. Начальник Такой-то:
Николаев, Те Кто Пришли хотели бы еще. С. Николаев: пожалуйста, вот наугад:
"Девушка сидела и била в барабан. Я видел ее спину. Казалось, она совсем
близко - в соседней комнате. Мое сердце забилось в такт барабану. Как
барабан оживляет застолье! - сказала сорокалетняя, тоже смотревшая на
танцовщицу. Ф. Муромцев: подумать только, а? С. Николаев: я прочту еще, это
стихи одного японского поэта, это дзенский поэт Доген. Ф. Муромцев:
дзенский? понятно, Семен Данилович, но вы не назвали даты его рождения и
смерти, назовите, если не секрет. С. Николаев: извините, я сейчас вспомню,
вот они: 1200- 1253. Начальник Такой-то: всего пятьдесят три года? С.
Николаев: но каких! Ф. Муромцев: каких? С. Николаев, вставая с табуретки:
"Цветы весной, кукушка летом. И осенью - луна. Холодный чистый снег зимой".
(Садится). Все. Ф. Муромцев: Все? С. Николаев: все. Ф. Муромцев: почему-то
немного, Семен Данилович, а? Маловато. Может там еще что-то есть, возможно,
оборвано? С. Николаев: нет, все, это такая специальная форма стихотворения,
есть стихи длинные, поэмы, например, есть короче, а есть совсем короткие, в
несколько строк, или даже в одну. Ф. Муромцев: а почему, зачем? С. Николаев:
да как тебе сказать, - лаконизм. Ф. Муромцев: вот оно что, значит, я так
понимаю, если сравнительно брать: идут по дистанции составы - идут или не
идут? С. Николаев: ну, идут. Ф. Муромцев: а ведь они тоже разные. Есть такие
длинные, что конца не дождешься, чтобы полотно перейти, а есть короткие
(загибает пальцы на руке), раз, два, три, четыре, пять, да, пять, скажем,
вагонов или платформ - годится? тоже, стало быть, лаконизм? С. Николаев: в
общем-то, да. Ф. Муромцев: ну вот, разобрались. Как вы говорите: холодный
чистый снег зимой? С.Николаев: зимой. Ф. Муромцев: это уж точно, Цунео
Данилович, у нас зимой всегда снегу хватает, в январе не меньше девяти сяку,
а в конце сезона на два дзе тянет. Ц. Николаев: два не два, а полтора-то уж
точно будет. Ф. Муромацу: чего там полтора, Цунео-сан, когда два сплошь да
рядом. Ц. Накамура: это как сказать, смотря где, если у насыпи с наветренной
стороны, то конечно. А в полях гораздо меньше, полтора. Ф. Муромацу: ну,
полтора так полтора, Цунео-сан, зачем спорить. Ц. Накамура: смотри-ка, дождь
все не кончается. Ф. Муромацу: да, дождит, неважная погода. Ц. Накамура: вся
станция мокрая, одни лужи кругом, и когда только высохнет. Ф. Муромацу: в
такую слякоть без зонтика лучше и не появляйся на улицу - насквозь
промочит. Ц. Накамура: в прошлом году в это время была точно такая погода, у
меня в доме протекла крыша, промокли все татами, и я никак не мог повесить
их во дворе посушить. Ф. Муромацу: беда, Цунео-сан, такой дождь никому не
идет на пользу, он только мешает. Правда, говорят, что это очень хорошо для
риса, но человеку, особенно городскому, такой дождь приносит одни
неприятности. Ц. Накамура: мой сосед из-за этого дождя уже неделю не встает,
болеет, кашляет. Врач сказал, что если будет лить еще какое-то время, то
соседа придется отправить в больницу, иначе он никогда не выздоровеет. Ф.
Муромацу: для больного нет ничего хуже дождя, воздух становится влажным и
болезнь усиливается. Ц. Накамура: сегодня утром жена хотела пойти в лавку
босиком, но я попросил ее надеть гета, ведь здоровье не купишь ни на какие
деньги, а заболеть проще всего. Ф. Муромацу: правильно, господин, дождь
холодный, без обуви и думать нельзя выходить, в эти дни нам всем следует
поберечь себя. Ц. Накамура: немного саке не повредило бы нам, как ты
думаешь? Ф. Муромацу: да, только совсем немного, одна-две порции, это
оживило бы застолье не хуже барабана. Начальник Такой-то: Те Кто Пришли
интересуются судьбой некоторых контейнеров. С. Николаев: каких именно?
Начальник Такой-то: Шейны Трахтенберг. Ф. Муромцев: пришли, мы озабочены,
нужно писать открытку, они стоят под открытым небом, дождь, они промокнут
насквозь, ей нужно писать, вот бланк, вот адрес. Семен Данилович, пишите.
Уважаемая Шейна Соломоновна, - читал я, стоя в прихожей, которая
казалась в то время почти огромной, потому что контейнеров еще не было, -
уважаемая Шейна Соломоновна, мы, сотрудники почтовой железнодорожной
конторы, имеем сообщить вам, что над всем нашим городом, а также над его
окрестными местами, наблюдается затяжной предосенний дождь. Везде мокро,
проселочные дороги развезло, листья деревьев пропитались влагой и пожелтели,
а колеса паровозов, вагонов, дрезин сильно поржавели. В такие дни всем
трудно, особенно нам, людям железной дороги. И все-таки мы решили не
сбиваться с хорошего рабочего ритма, план свой выполняем, стараемся строго
придерживаться обычного графика. И результаты налицо: несмотря на то, что
глубина некоторых луж у нас на станции достигла двух-трех сяку, мы отправили
за последнее время не меньше писем и бандеролей, чем это было сделано за тот
же период прошлого года. В заключение спешим уведомить Вас, что на станцию
прибыли два контейнера на Ваше имя, и просим в срочном порядке организовать
их отгрузку со двора нашей конторы. С уважением. Зачем ты рассказал мне об
этом, я не хотел бы думать, что ты способен читать чужие письма, ты огорчил
меня, скажи мне правду, может быть, ты придумал этот случай, я же знаю - ты
любишь сочинять разные истории, в разговорах с тобой я тоже многое
выдумываю. Т а м, в больнице, Заузе ужасно смеялся над нами, что мы такие
фантазеры. Больной такой-то, смеялся он, честно говоря, я не встречал
человека здоровее вас, но ваша беда вот в чем: вы невероятный фантазер. И
тогда мы отвечали ему: в таком случае вы не можете столь долго держать нас,
мы требуем скорейшей выписки из вверенного вам з д е с ь. Тут он сразу
становился серьезным и спрашивал: ну хорошо, предположим, я завтра вас
выпишу, но что вы собираетесь делать, чем будете заниматься, пойдете
работать или вернетесь в школу? А мы отвечали: в школу? о нет, мы поедем за
город, ибо у нас есть дача, вернее, не столько у нас, сколько у наших
родителей, там немыслимо великолепно, час двадцать, ожидание ветра, песок и
вереск, река и лодка, весна и лето, чтение в травах, легкий завтрак, кегли и
оглушительно много птиц. Потом - осень, весь поселок в дымке, но - не
подумайте - не туман и не дым, а прекрасная летучая паутина. Утром - роса
на страницах оставленной в саду книги, прогулка за керосином на станцию. Но,
доктор, мы даем вам честное слово, что не будем пить пиво в зеленом ларьке у
пруда, где плотина. Нет, доктор, мы не любим пиво. Знаете, мы подумали и о
вас, вы, наверное, тоже смогли бы убыть туда на несколько дней. Мы
договоримся с отцом, и он не откажет. Вот, вы приедете на семичасовом, а мы
встретим вас на специальном велосипеде с коляской. Понимаете, старый
велосипед, а сбоку - коляска от небольшого мотоцикла. Но вероятно, что
коляски не будет: еще не известно, как достать такую коляску. Но велосипед
- есть. Он стоит в сарае, там же находится бочка с керосином и две пустые,
мы иногда кричим в них. Там есть и доски, есть разные садовые инструментарии
и бабушкино кресло, то есть, нет, простите, не так, отец всегда просил нас
говорить наоборот: кресло бабушки. Так почтительнее, объяснял он. Однажды он
сидел в этом самом кресле, а мы сидели рядом, на траве, и читали разные
книги, да, доктор, вы же в курсе, нам трудно читать долго одну книгу, мы
читаем сначала одну страницу одной книги, а потом одну страницу другой.
Затем можно взять третью книгу и тоже прочитать одну страницу, а уже потом
снова вернуться к первой книге. Так легче, меньше устаешь. И вот мы сидели
на траве с разными книгами, и в одной какой-то книге было кое-что написано,
мы сначала не поняли ничего, о чем это, потому что древняя довольно книга,
сейчас таким языком никто не пишет, и мы сказали: папа, объясни нам,
пожалуйста, мы не понимаем, что здесь написано. И тогда отец оторвался от
газеты и спросил: ну, что там у тебя, снова ерунда какая-нибудь? И вот мы
прочитали вслух: в ы п р о с и л у Б о г а с в е т л у ю Р у с ь с а т о н
а, д а ж е о ч е р в л е н и т ю к р о в и ю м у ч е н и ч е с к о ю. Д о б
р о, т ы, д и а в о л, в з д у м а л, и н а м т о л ю б о - Х р и с т а р а
д и, н а ш е г о с в е т а, п о с т р а д а т ь. Мы почему-то запомнили эти
слова, у нас память вообще-то плохая, вы знаете, но если что-нибудь
понравится, то сразу запоминаем. А отцу не понравилось. Он вскочил с кресла,
выхватил у нас ту книгу и закричал: откуда, откуда, черт бы тебя взял, что
за галиматья дурацкая! А мы отвечали: вчера мы ездили на ту сторону, там
живет наш учитель, и он поинтересовался, чем мы заняты и что читаем. Мы
сказали, что ты дал нам несколько томов такого-то современного классика.
Учитель засмеялся и побежал к реке. Потом вернулся, и с его больших
веснущатых ушей капала вода. Павел Петрович сказал нам: дорогой коллега, как
славно, что имя, произнесенное вами не далее как минуту назад, растворилось,
рассеялось в воздухе, будто дорожная пыль, и звуки эти не услышит тот, кого
мы называем Насылающим, как хорошо, дорогой коллега, не так ли, иначе, что
было бы с этим замечательным стариком, он наверняка упал бы от ярости со
своего велосипеда, а затем не оставил бы от наших уважаемых поселков камня
на камне, и, впрочем, недурно бы сделал, потому что время. Что же касается
моих влажных ушей, которые вы так внимательно изучаете, то они оттого мокры,
что я умыл их в водах зримого вами водоема, дабы очистить от скверны
упомянутого имени и встретить грядущее небытие в белизне души, тела,
помыслов, языка и ушей. Мой молодой друг, ученик и товарищ, - сказал нам
учитель, - в горьких ли кладезях народной мудрости, в сладких ли речениях и
речах, в прахе отверженных и в страхе приближенных, в скитальческих сумах и
иудиных суммах, в движении о т и в стоянии н а д, во лжи обманутых и в
правде оболганных, в войне и мире, в мареве и мураве, в стадиях и студиях, в
стыде и страданиях, во тьме и свете, в ненависти и жалости, в жизни и вне ее
- во всем этом и в прочем следует хорошенько разобраться, в этом что-то
есть, может быть, немного, но есть. Там и сям, там и сям что-то произошло,
мы не можем сказать с уверенностью, что именно, ибо пока не знаем ни сути,
ни имени явления, но, дорогой ученик и товарищ такой-то, когда мы выясним и
вместе обсудим это, выясним причину и определим следствие, тогда придет наша
пора, пора сказать некое слово - и скажем. И если случится, что вы
разберетесь во всем этом первый, немедленно сообщите, адрес вы знаете: стоя
над рекой на закате дня, когда умирают укушенные змеей, звонить велосипедным
звонком, а лучше - звенеть деревенской косой, приговаривая: коси, коса,
пока роса, или: коси-коси, ножка, где твоя дорожка, и так далее, пока
загорелый учитель Павел не услышит и, приплясывая, не выйдет из дома, не
отвяжет лодку, не прыгнет в нее, не возьмет в руки самодельные греби, не
перегребет Лету, не сойдет на твоем берегу, не обнимет, не поцелует, не
скажет добрых загадочных слов, не получит, нет, не прочитает отправленного
