генерал, я говорю только одно, генерал: что, Маша, грибы собирала? Я часто
гибель возвращал одною пушкой вестовою. В начале июля, в чрезвычайно жаркое
время, под вечер, один молодой человек. А вы - говорите, эх, вы-и-и! А
белые есть? Есть и белые. Цоп-цоп, цайда-брайда, рита-умалайда-брайда,
чики-умачики-брики, рита-усалайда. Ясни, ясни, на небе звезды, мерзни,
мерзни, волчий хвост! Правая сторона. БОТЫ-ЗОНТЫ-ТРОСТИ, все в одном
магазине, чтобы, не мешкая, купить все сразу. АТЕЛЬЕ МОД, дом еьлета.
КОЛБАСЫ. Кому колбасы, а вот - кому колбасы горяченькой с булкой!
ГАЛАНТЕРЕЯ-ТРИКОТАЖ. ПАРК ОТДЫХА, забор тянется на двенадцать с половиной
парсеков. И только за ним - ПОЧТА. Здравствуйте, могу я поставить штемпель
на свою марку, а точнее - могу я, чтобы мне поставили, а еще лучше так: как
мне сделать, чтобы мне с вашей помощью поставили штемпель на мою же марку,
погасив ее. Дайте сюда, покажите, какая же это марка, мальчик, это спички. Я
знаю, я просто думал, что вам все равно, здесь тоже нарисован Козодой,
взгляните. Она посмотрела и усмехнулись: нужно отклеить этикетку над паром.
Ладно, хорошо, я отпарю, я проживаю недалеко, мне кажется, я сумею уговорить
маму, чтобы она разрешила мне поставить чайник (мама, могу я согреть чайник?
ты хочешь чаю? разве ты пьешь чай перед школой, какой может быть чай, когда
время обедать. Дело в том, мама, что необходимо отклеить этикетку над паром.
Над паром? Над паром, так сказали на почте. О, Господи, ты опять что-то
выдумал, на какой еще почте, кто сказал, зачем, какая этикетка, ты же
ошпаришь себе лицо!), но я не уверен, нельзя ли сделать это у вас на почте,
однажды я случайно увидел - окно было открыто - как вы пьете чай в
комнате, где посылки и бандероли, вы пили электрический чайник, вас было
несколько женщин и один мужчина в пальто, вы смеялись. Да, правильно, -
сказала она, - у нас же есть, иди сюда, мальчик.
И ты пошел за ней по длинному коридору, где висели лампочки без
абажуров и пахло настоящей почтой: сургуч, клей, бумага, бечевка, чернила,
стеарин, казеин, перезревшие груши, мед, сапоги со скрипом, крем-брюле,
дешевый уют, вобла, побеги бамбука, крысиный помет, слезы старшего
письмоводителя. В конце коридора была небольшая зала, она как бы венчала
его: так реку венчает озеро, в которое она впадает. В зале на стеллажах
лежали посылки и бандероли, адресованные туда и сюда, окно было зарешечено,
а посреди комнаты на столе серебрился электрочайник с пестрым шнуром,
который заканчивался вилкой. Женщина вставила вилку в розетку, села на стул,
а ты сел на другой - и вы стали ждать, когда закипит. Я хорошо знаю тебя:
по натуре своей ты порывист, тебе недостает усидчивости в школе и дома, ты
пока слишком молод и оттого не приемлешь долгого молчания, затянувшихся пауз
в разговоре, от них тебе делается неловко, не по себе, одним словом, ты не
терпишь пассивности, бездействия, тишины. Сейчас, будь ты один в этой
почтовой комнате, ты наполнил бы ее своим криком так же, как ты наполняешь
на досуге пустые школьные аудитории, туалетные помещения, коридоры. Но ты не
один здесь, и хотя тебя распирает вызревающий в глубинах твоего естества
неописуемый вопль, и он готов вырваться наружу в любое мгновение, и тогда ты
лопнешь и раскроешься подобно ранней апрельской почке и весь обратишься в
свой собственный крик: я Нимфея Нимфея Нимфея ея-ея-ея я-я-я а-а-а-, - ты
не можешь, ты не имеешь права пугать эту молодую душевную женщину. Ибо если
ты закричишь, она прогонит тебя прочь и не поставит штемпель на Козодоя, ни
в коем случае не кричи здесь, на почте, иначе у тебя не будет коллекции, о
которой ты столь долго мечтал, коллекции, состоящей из одной погашенной
марки. Или этикетки. Сдержи себя, отвлекись, подумай о чем-нибудь нездешнем,
загадочном, или начни ни к чему не обязывающий разговор с женщиной, тем
более, что, насколько я понимаю, она сразу понравилась тебе. Хорошо, но как
же начать, какими словами, я вдруг забыл, как следует начинать разговоры,
которые ни к чему не обязывают. Весьма просто, спроси ее, можешь ли ты
задать ей один вопрос. Спасибо, спасибо, сейчас. Могу я задать вам один
вопрос? Конечно, мальчик, конечно. Ну а теперь, что говорить дальше? Теперь
спроси ее о почтовых голубях или о работе, узнай, как у нее вообще дела. Да,
вот именно: я хотел узнать у вас, как идут дела у вас на почве, то есть нет,
на почте, на почтамте почтимте почтите почуле почти что. Что-что, на почте?
Хорошо, мальчик, хорошо, а почему это интересует тебя? Вы, верно, держите
почтовых голубей, не так ли? Нет, а зачем? Но ведь почтовые голуби, где же
им еще жить, если не у вас на почуле? Нет, мы не держим, у нас есть
почтальоны. В таком случае вы знаете почтальона Михеева или Медведева, похож
на Павлова и тоже катается на велосипеде, но не надейтесь увидеть его за
окном, он катается не здесь, не в городе, он служит за городом, в дачном
поселке, у него борода - так вы не представлены ему? Нет, мальчик. Жаль, а
то мы с удовольствием побеседовали бы о нем и вам не было бы скучно со мной.
А мне и не скучно, - отвечает женщина. Вот славно, значит и я немного
понравился вам, у меня к вам дело, если не ошибаюсь: мне пришло в голову
завязать с вами знакомство, и даже больше того, меня зовут так-то, а вас?
Смешной какой, - говорит женщина, - вот смешной-то. Не смейтесь, я поведаю
вам всю правду - как есть, видите ли, судьба моя решена: я женюсь, очень
скоро, возможно через пару-тройку недель. Но женщина, которая должна стать
моею женой - она чрезвычайно нравственна, вы понимаете, что я имею в виду?
и она ни за что не согласится до свадьбы. А мне очень нужно, необходимо, в
противном случае я изойду своим нечеловеческим криком, как кровью. Доктор
Заузе называет такое состояние припадком на всенервной почве, поэтому я
решился попросить вас помочь мне, оказать мне одну услугу, любезность, это
было бы весьма любезно с вашей стороны, вы ведь - женщина, вам, я полагаю,
тоже хочется кричать на вашей нервной почте, так отчего бы нам не утолить
наши почули, неужели я ничуть не приглянулся вам, я же так старался
понравиться! Вы не представляете, как я буду скучать без вас, когда мы
отклеим этикетку и вы поставите штемпель и я уйду обратно, в дом отца моего:
я не отыщу утешения ни в чем и нигде. А может, у вас уже есть некто, с кем
вы утоляете почули? Боже мой, да какое тебе дело, - говорит женщина, -
дерзкий, прямо ужас. В таком случае я готов немедленно доказать, что я лучше
него во всех отношениях, впрочем, вы уже осознали это. Разве не ясно, что ум
мой - сама гибкость и логика есть, разве не факт, что если существует на
всем свете хоть один будущий инженерный гений - так это именно я. И это я,
я расскажу вам немедленно какую-нибудь историю, да, что-нибудь такое, после
чего вы не устоите. Вот. Давайте я расскажу своими словами сочинение,
которое сдал нашей Водокачке на прошлой неделе. Я начну с самого начала. М о
е у т р о. С о ч и н е н и е.
Дудочка маневрового паровоза "кукушка" поет на рассвете: пастушеский
рожок, флейта, корнет-а-пистон, детский плач, дудели-дей. Я просыпаюсь,
сажусь на кровати, рассматриваю свои голые ноги, а потом гляжу за окно. Я
вижу мост, он совершенно пуст, он освещен зелеными ртутными фонарями, а у
столбов - лебединые шеи. Я вижу только проезжую часть моста, но стоит выйти
на балкон, и мне откроется весь мост целиком, вся его эстакада - спина
испуганной кошки. Я живу вместе с мамой и папой, но иногда получается, что я
живу один, а соседка моя - старая Трахтенберг, а скорее всего - Тинберген
жила с нами на старой квартире, или будет жить на новой. Как называются
остальные части моста - я не знаю. Под мостом - линия железной дороги, а
лучше сказать - несколько линий, несколько путей сообщения, некоторое число
одинаковых, одинаковой ширины путей. По утрам ведьма Тинберген пляшет -
плясала, будет плясать - в прихожей, напевая песенку про Трифона Петровича,
кота и экскаваторщика. Она пляшет на контейнерах красного дерева, на их
верхних площадках, под потолком, а также возле. Я ни разу не видел, но я
слышал. Под потолком. По ним - туда и сюда - ходит "кукушка", вся
сотрясаясь на стрелках. Тра-та-та. Ритм она отбивает на марокассах. Она
толкает и тащит коричневые товарные вагоны. Я ненавижу эту косматую старуху.
Закутавшись в тряпье, отрастив крючковатые длинные когти, избороздив лицо
свое мучительными морщинами столетий, клавдикантка, она пугает меня и мою
терпеливую мать днем и в ночи. А на рассвете - начинает петь - и вот я
просыпаюсь. Я люблю эту дудочку. Дудели-дей? - спрашивает она. И, подождав
минуту, сама себе отвечает: да-да-да, дудели-дей. Это она отравила Якова,
бедного человека, человека и аптекаря, человека и провизора, и это она
служит у нас в школе заведующей учебной части, частью учебы. Таким образом,
делая выводы о моем утре, можно сказать, что оно начинается криком кукушки,
звуком железной дороги, кольцевой железной дороги. Если смотреть на карту
нашего города, где обозначены и река, и улицы, и шоссе, представляется,
будто кольцевая дорога сжимает город, как стальная петля, и если, испросив
позволения констриктора, сесть на проходящий мимо нашего дома состав, то он,
этот товарный поезд, сделает полный круг и через день возвратится в то же
место, в то место, где ты оседлал его. Поезда, которые минуют наш дом,
движутся по замкнутой, а следовательно - бесконечной кривой вокруг нашего
города, вот почему из нашего города выехать почти невозможно. Всего на
кольцевой дороге работает два поезда: один идет по часовой стрелке, другой
- против. В связи с этим они как бы взаимоуничтожаются, а вместе -
уничтожают движение и время. Так проходит мое утро. Тинберген постепенно
перестает вытаптывать молодые бамбуковые рощи, и песня ее, цветущая,
самодовольная и беспощадная как сама старость, затихает вдали, за
коралловыми лагунами, и только бубны, тамбурины и барабаны мчащихся через
мост авто нарушают - да и то изредка - тишину нашей квартиры. Пропадет -
растает.
Прекрасно, прекрасно, прекрасное сочинение, - говорит Савл. Мы слышим
его глухой, подернутый дымкой педагогический голос, голос ведущего географа
района, голос дальновидного руководителя, поборника чистоты, правды и
заполненных пространств, голос заступника всех униженных и окровленных. Мы
по-прежнему здесь, в немытой мужской уборной, где нередко так холодно и
одиноко, что из наших голубых ученических губ струится пар - признак
дыхания, призрак жизни, добрый знак того, что мы еще существуем, или ушли в
вечность, но, как и Савл, возвратимся, дабы совершить или завершить начатые
на земле великие дела, а именно: получение всех и всяческих академических
премий, аутодафе в масштабе всех специальных школ, приобретение подержанного
автомобиля, женитьба на учителке Ветке, избиение всех идиотов мира древками
сачков, улучшение избирательной памяти, разможжение черепов меловым старикам
и старухам вроде Тинберген, отлов уникальных зимних бабочек, разрезание
суровых ниток на всех заштопанных ртах, организация газет нового типа -
газет, где не было бы написано ни единого слова, отмена укрепляющих кроссов,
а также бесплатная раздача велосипедов и дач во всех пунктах от А до Я;
кроме того - воскрешение из мертвых всех тех, чьими устами глаголила
истина, в том числе п о л н о е воскрешение наставника Савла вплоть до
восстановления его на работе по специальности. Прекрасное сочинение, -
говорит он, сидящий на подоконнике, греющий ступни ног своих на радиаторе
