за ночь, порванные мышцы и сухожилия протестовали при каждом движении.
- Для нас обоих есть только одно лечение, - сказала она. - Оно
состоит из трех частей.
И помогла ему встать с койки, словно он старик. Он чуть преувеличивал
свои страдания, чтобы она посмеялась. Смех ее звучал чуть хрипло, но голос
стал чище и сильней, и на свои собственные ушибы она почти не обращала
внимания, когда вела его на палубу. Она восстанавливалась, как молодая
превосходно подготовленная породистая лошадь.
Они спрыгнули с доски для ныряния на корме яхты и поплавали.
- Действует, - признался Питер, когда теплая соленая вода смягчила
боль в теле. Плыли они рядом, оба нагие, вначале медленно, потом быстрее,
перейдя от спокойных гребков к закидыванию рук за голову, доплыли до рифа
и здесь остановились, тяжело дыша от усталости.
- Лучше? - спросила она, и волосы плавали вокруг нее, как щупальца
прекрасного водяного растения.
- Гораздо лучше.
- Обратно я тебя перегоню.
Они добрались до яхты одновременно и пошли в кубрик, смеясь, тяжело
дыша и разбрызгивая воду. Но когда он потянулся к ней, она позволила
только легкую ласку и оторвалась от него.
- Вторая фаза лечения.
Она работала на кухне, повязав только цветастый передник, который
прикрыл темный крвоподтек на животе.
- Никогда не думал, что передник может быть таким провоцирующим.
- Тебе полагается готовить кофе, - укорила она его и подтолкнула
игриво ягодицами.
Она приготовила золтистый мягкий омлет, и они ели его на палубе под
солнцем. Пассат гнал по небу стаи пушистых серебряных облаков, а в
промежутках небо казалось особенно ярко-синим.
Ели они с огромным аппетитом, потому что яркое новое утро, казалось,
сняло настроение обреченности, охватившее их накануне. Никто из них не
хотел нарушать это новое настроение, и они болтали какой-то несущественный
вздор, восхищались красотой дня и бросали крошки хлеба чайкам, как дети на
пикнике.
Наконец она села ему на колени и сделал вид, что считает пульс.
- Пациенту гораздо лучше, - заявила она. - Вероятно, он достаточно
силен, чтобы выдержать третью фазу лечения.
- А что это за фаза? - спросил он.
- Питер, cheri, хоть ты и англичанин, но не настолько же туп. - И она
поерзала у него на коленях.
Они любили друг друга в теплом солнечном свете, на одном из матрасов
для плавания, и ветер словно гладил их тела невидимыми пальцами.
Началось все с подшучивания и смеха, легких вздохов открытия заново,
приветственного и одобрительного шепота - потом все изменилось, налилось
почти невыносимым напряжением, буря чувств уносила все безобразие и все
сомнения. Поток захватил их и понес, беспомощных, в неведомые измерения,
откуда словно нет пути назад. Все остальное казалось несуществующим.
- Я люблю тебя! - восклицала она, как будто отрицая все, что была
вынуждена делать. - Я только тебя люблю! - Это был крик из самой глубины
души.
Им потребовалось очень много времени, чтобы вернуться издалека, снова
стать двумя отдельными людьми, но когда это произошло, оба почувствовали,
что больше никогда не смогут разъединиться полностью. Их единство
значительнее, чем просто единство двух тел, и это знание отрезвило их и в
то же время дало новые силы и глубочайший подъем. Они не могли выразить
это в словах, просто знали.
Они спустили с кормы большую надувную шлюпку "Авон С 650" и поплыли к
берегу, подтянули свое резиновое судно выше уровня воды и привязали к
стволу пальмы.
Потом, держась за руки, пошли в глубь острова, пробираясь между
птичьими гнездами, выцарапанными в земле. С полдесятка разновидностей птиц
генздились вместе, в одной большой колонии, занимавшей большую часть
двадцатиакрового острова. Размеры и цвет яиц колебались от больших, с
гусиное, холодно-синих до мелких, с куриное, пестрых, в свободном
неповторящемся пятнистом рисунке. Птенцы либо уродливые, с телами, словно
обваренными кипятком, либо привлекательные, как в мультфильмах Уолта
Диснея. Остров заполнял неперывный шорох тысяч птичьих крыльев и крики и
писк дерущихся и спаривающихся птиц.
Магда знала зоологические названия каждого вида, район обитания и
привычки, а также шансы на гибель или выживание в изменяющейся экосистеме
океанов.
Питер терпеливо слушал, чувствуя, что за этим лепетом и деланой
веселостью скрывается желание подготовиться к ответу на обвинения, которые
он предъявил ей.
В конце острова рос одинокий большой бальзамический тополь, его
густая зеленая крона широко раскинулась над белым песком. Солнце светило
уже нестепимо ярко, жара и влажность окутывали их, как шерстяным одеялом,
которое окунули в кипяток.
Они с благодарностью устремились в тень тополя, сели рядом на песок,
глядя через спокойные воды лагуны на силуэт главного острова в пяти милях
от них. На таком расстоянии и под таким углом не видно было ни зданий, ни
причала, и у Питера появилась иллюзия первобытного рая, где они только
вдвоем: первый мужчина и первая женщина - на свежей и невинной земле.
Но первые же слова Магды сразу разрушили эту иллюзию.
- Кто приказал тебе убить меня, Питер? Как был отдан этот приказ? Я
должна знать, прежде чем расскажу тебе о себе.
- Никто, - ответил он.
- Никто? Не было такого послания, как то, в котором тебе приказали
убить Паркера?
- Нет.
- А сам Паркер или Колин Нобл? Они не приказывали этого? Не
предлагали?
- Паркер подчеркнуто приказал мне не делать этого. Тебя нельзя
трогать, пока тебе не будет предъявлено обвинение.
- Это было твое собственное решение? - настаивала она.
- Это был мой долг.
- Чтобы отомстить за дочь?
Он колебался, не хотелось так говорить, но потом откровенно
признался:
- Да, это главное. Мелисса-Джейн. Но я считал также своим долгом
уничтожить зло, способное на захват 070, похищение и убийство Аарона
Альтмана и искалечение моей дочери.
- Калиф все о нас знает. Понимает нас лучше, чем мы сами себя
понимаем. Я не трусиха, Питер, но сейчас я по-настоящему боюсь.
- Страх - его главное оружие, - согласился Питер, и она молча
придвинулась, приглашая его к физическому контакту. Он положил руку на ее
обнаженные загорелые плечи, и она легко прислонилась к нему.
- Все, что ты говорил обо мне вчера вечером, правда, только выводы и
заключения неверны. Смерть папы, одинокие годы в чужих семьях... я помню,
как лежала без сна ночами и пыталась приглушить одеялом звуки плача.
Возвращение в Польшу, да, это было, и школа в Одессе - все было. Я тебе
когда-ниубдь расскажу об Одессе, если ты захочешь...
- Не думаю, что захочу, - сказал он.
- Наверно, это мудрое решение; хочешь услышать о возвращении в Париж?
- Только если это необходимо.
- Хорошо, Питер. Были мужчины. Для этого меня отобрали и учили. Да,
были... - Она замолчала, взяла его лицо в ладони, повернула, чтобы
посмотреть ему в глаза. - Это как-то меняет наши отношения?
- Я люблю тебя, - твердо ответил он.
Она долго смотрела ему в глаза, искала признаки обмана, но не нашла.
- Да. Это так. Ты говоришь правду.
Облегченно вздохнула и прижалась головой к его плечу, заговорила
негромко, со своим легким акцентом и редкими ошибками в построении фраз.
- Мне не нравились мужчины, Питер. Я думаю, именно поэтому я выбрала
Аарона Альтмана. Один мужчина, да, я тогда могла уважать себя... - Она
слегка пожала плечами. - Я выбрала Аарона, и Москва согласилась. Как ты
сказал, это была трудная работа. Вначале я должна была завоевать его
уважение. До этого он никогда не уважал женщин. Я доказала ему, что с
любой работой, которую он мне поручал, справляюсь не хуже мужчин. А когда
завоевала уважение, последовало все остальное... - Она помолчала и
негромко рассмеялась. - Жизнь выкидывает забавные трюки. Вначале я
обнаружила, что он мне нравится, потом я научилась тоже уважать его. Он
был большой уродливый бык, но сила и власть... Огромная сила и власть, как
космическая сила, она стала центром моего существования. - Она подняла
голову и коснулась щеки Питера губами. - Нет, Питер. Я так и не полюбила
его. Я благоговела перед ним, как первобытный дикарь благоговеет перед
молнией и громом. Так это было. Он заполнил мою жизнь - больше, чем отец,
больше, чем учитель. Как бог. Но все же меньше, гораздо меньше, чем
любимый. Он был жесток и силен. Он не мог любить, он только насиловал, он
покрывал, как бык.
Она замолчала и серьезно посмотрела на него.
- Ты понимаешь это, Питер? Может, я плохо объясняю?
- Нет, - ответил он. - Ты очень хорошо объясняешь.
- Физически он меня не трогал, ни его запах, ни волосатость. У него
плечи поросли волосом, и на спине как шкура. Большой, но твердый, как
железо, живот... - Она вздрогнула. - Но меня учили не обращать на это
внимание. Переключаться на что-то другое в глубине сознания. Однако во
всех остальных отношениях он меня очаровал. Он учил меня необычно,
запретно мыслить, раскрывал такие области в сознании, которые были закрыты
моей подготовкой. Да, он учил меня власти и ее украшениям. Ты обвинил меня
в этом, Питер, и я это признаю. Вкус власти и денег понравился мне. Я это
люблю. Очень люблю. И научил меня этому Аарон. Он показал мне, как ценить
прекрасные вещи, потому что был быком только физически и сам глубоко ценил
прекрасное в жизни... он оживил меня. И смеялся надо мной. Боже, я до сих
пор слышу его громовой хохот и вижу, как трясется при этом его волосатый
живот.
Она замолчала, вспоминая, почти с преклонением, и потом рассмеялась
своим хрипловатым смехом.
- "Моя прекрасная маленькая коммунистка", так он насмехался надо
мной. Да, Питер, это я была обманута. Он с самого начала знал, кто я
такая. Знал и о школе в Одессе. Он принял меня как вызов, но он и любил
меня - по-своему. Он принял меня, все зная, и полностью изменил мои
политические взгляды. И только тогда я узнала, что вся информация, которую
я передавала в Москву, тщательно редактировалась Аароном. Он переиграл
меня, хотя я должна была переиграть его. Он был в "Моссаде", но это ты,
конечно, знаешь. Он был сионистом, ты и это знаешь. И он заставил меня
понять, что я еврейка и что это значит. Он показал мне все промахи
доктрины всемирного коммунизма, он убедил меня в преимуществах демократии
и западной системы, а потом ввел меня в "Моссад"...
Она замолчала и яростно покачала головой.
- Поверить, что ямогла захотеть уничтожить такого человека! Приказать
похитить и изуродовать его... Когда дело шло к концу, он испытывал сильные
боли, слабел, и тогда я ближе всего подошла к тому, чтобы любить его - как
мать любит ребенка. Он стал зависеть от меня, говорил, что только мое
прикосновение смягчает боль. Я часами сидела и растирала его волосатый
живот - чувствовала, как эта ужасная штука внутри него растет с каждым
днем, как цветная капуста или какой-то чудовищный зародыш. Он не позволил
резать себя. Ненавидел врачей. "Мясники", так он их называл. "Мясники со
своими ножами и резиновыми трубками..."
Она замолчала, и Питер увидел, что глаза ее полны слез. Прижал ее
чуть сильнее к себе и ждал продолжения.
- Должно быть, в это время Калиф вступил в контакт с Аароном.
Оглядываясь назад, я помню, как он пришел в сильное возбуждение. Для меня
тогда это не имело смысла, но он начал произносить долгие обвинительные
речи по поводу тирании справа, которая ничем не отличается от тирании
слева. Имя Калифа он не упоминал; может быть, тогда сам Калиф еще им не
