- Пахнет, как в кожевенной мастерской.
- Верно! - согласилась Салли.
- Кожа? - спросил Лорен.
- Посмотрим, - ответил я и острожно положил кувшин, так что отверстие
смотрело на нас. Осторожно пошевелил содержимое. Сразу стало ясно, что
внутри что-то цилиндрическое, жесткое и хрупкое.
- Длинный круглый цилиндр.
- Похоже на сосиску.
- Завернуто в ткань.
- Вероятно, холст.
- Это ткань. Потребует дополнительных объяснений, как элемент
культуры банту.
- Ткань прогнившая, распадается на куски.
Я положил сверток на стол и, глядя на него, понял, что все мои мечты
стали реальностью. Я знал, что это такое. Сокровище, дороже золота и
бриллиантов, на которые рассчитывал Лорен. Я быстро взглянул на Салли:
поняла ли она; она выглядела недоумевающей. Потом уловила мой взгляд, я не
сумел скрыть свое торжество.
- Бен! - она догадалась. - Неужели? О Бен, не может быть! Открывай!
Ради Бога, открывай поскорее!
Я взял пинцет, но руки мои слишком дрожали. Я сжал их в кулак,
несколько раз перевел дыхание, стараясь успокоиться, замедлить движение
крови, ритм которого стучал у меня в ушах.
- Позвольте мне, - сказал Рал и протянул руку, чтобы взять у меня
пинцет.
- Нет! - я отдернул руку. Вероятно, я мог бы ударить его, если бы он
стал настаивать. Рал был шокирован: он никогда не видел раньше меня в
ярости.
Все ждали, пока я успокоюсь. Потом я начал острожно разворачивать
хрупкую желтую ткань. Из-под ткани появился сам цилиндр, и сомнений уже не
было. Салли ахнула, но я даже не поднял головы.
- Бен! - прошептала Салли. - Как я счастлива за тебя! - Я увидел, что
она плачет, слезы медленно скользили по ее щекам. Это подействовало на
меня; я уверен, что если бы она не начала, я бы сохранил спокойствие, но
тут глаза у меня начали гореть и зрение затуманилось.
- Спасибо, Сал, - с трудом сказал я в нос. Капли поползли и по моим
щекам, я гневно смахнул их ладонью и поискал носовой платок. Прочистил
нос, как горнист, и сердце мое пело так же громко, как горн.
Плотно свернутый цилиндрический кожаный свиток. Внешние края
попорчены гниением. Остальное удивительной сохранности. По всей длине
свитка буквы, как колонны маленьких черных насекомых. Я сразу узнал эти
буквы, выделялись знакомые знаки пунического алфавита. Надпись сделана
пунической скорописью. Язык мне не понятен, я посмотрел на Салли. Это ее
специальность, она работала с Гамильтоном в Оксфорде.
- Сал, можешь прочесть? Что это?
- Карфагенский язык, - с полной уверенностью ответила она. -
Пунический.
- Ты уверена? - спросил я.
В ответ она громко прочла голосом, в котором еще звучали слезы:
"Сегодня караван в Опет из, - тут она остановилась, - это место
повреждено, но дальше: Сто двадцать семь пальцев чистого золота, из
которых десятая часть...
- Что здесь происходит? - спросил Лорен. - Что все это значит?
Я повернулся к нему. "Это значит, что мы нашли архив нашего города,
совершенно нетронутый и поддающийся расшифровке. Перед нами вся письменная
история города, нашей мертвой цивилизации, записанная самими этими людьми
на их собственном языке. Их собственными словами".
Лорен смотрел на меня. Я видел, что значение нашего открытия ему все
еще было неясно.
- Тут, Ло, все, о чем молится археолог. Доказательство в самой
абсолютной форме, подробное и разработанное.
Казалось, он все еще не понимает.
- Одной этой строчкой мы неопровержимо доказали существование целого
народа, который говорил и писал на древнем пуническом языке Карфагена,
торговал золотом, называл свой город Опетом, который...
- И это все лишь одна строчка, - вмешалась Салли - Кувшинов тысячи, в
каждом свиток с рукописью. Мы узнаем имена и деяния их царей, их религию,
образ жизни...
- Их битвы и усилия, откуда они пришли и когда, - перехватил я у
Салли словесный мяч, но она тут же ловко вернула его себе:
- И куда они ушли и почему!
- Боже! - Лорен наконец-то понял. - Тут все, что мы искали, Бен.
- Да, - согласился я.
И вот в час моего триумфа, в зените моей карьеры, когда впереди меня
ожидали только слава и невероятный успех, доктор Салли Бенейтор умудрилась
все это уничтожить и разрушить.
Мы все так же тесно сидели вокруг свитка, все так же горячо говорили,
и эти разговоры должны были затянуться до утра, потому что бутылка Глен
Грант уже опустела, горло у нас было смазано, и слова лились из него
свободно и легко.
Салли переводила надпись, видную на свитке. Это был отчет о торговле
в городе, перечисление товаров и их стоимости, но все время попадались
интригующие ссылки на людей и местности.
- Двадцать больших амфор вина из Зенга, привезенных Хаббакук Лалом,
десятая часть Великому Льву.
- Что такое великий лев? - спросил Лорен. Оживился его охотничий
инстинкт.
- Великий - это превосходная степень, точнее величайший. Великий Лев,
вероятно, титул царя или губернатора города, - объяснила Салли.
- С травяных морей юга сто девяносто два больших слоновьих клыка
всего в двести двадцать один талант весом, из которых десятая часть
Великому Льву, а остальное отправлено за море на биреме Ал-Муаб Адбма.
- А сколько это талант? - спросил Лорен.
- Примерно пятдесят шесть фунтов веса.
- Боже, свыше десяти тысяч фунтов слоновьей кости в одной доставке, -
присвистнул Лорен. - Они должны были быть великими охотниками.
Мы обсуждали в подробностях каждую деталь надписи, и снова проявилось
нетерпение Лорена.
- Давайте расправим еще немного, - предложил он.
- Это работа для специалиста, - с сожалением покачал я головой. -
Кожа пролежала свернутой почти две тысячи лет. Она сухая и хрупкая и
распадется на куски, если мы сделаем неправильно.
- Да, - согласилась со мной Салли. - Мне потребуются недели только на
этот один свиток.
Ее самонадеянность ошеломила меня. Ее практические познания в области
палеографии и древних языков ограничены тремя годами работы в качестве
третьего ассистента Гамильтона, и я сомневался, чтобы она смогла сохранить
и правильно подготовить к обработке кожу свитков. Она читает пуническую
надпись с апломбом, с каким десятилетний ребенок читает Шекспира, и она
считает несомненным, что именно ей будет доверен контроль над величайшим
собранием когда-либо найденных древних документов.
Она, должно быть, поняла мое выражение, потому что на ее лице явно
отразилась тревога.
- Бен, я буду делать эту работу?
Я постарался смягчить пилюлю, мне никого не хочется обижать, тем
более девушку, которую я люблю.
- Работа очень трудная и большая, Сал. Я думаю, нам нужно пригласить
самого Гамильтона или Леви из Тель-Авива, может быть, Роджерса из Чикаго.
- Я видел, как лицо ее начало расплываться, губы задрожали, глаза
затуманились, и торопливо продолжил: - Но ты, несомненно, будешь первым
ассистентом.
Пять минут царила мертвая тишина, и за это время отчаяние Салли
сменилось яростным гневом. Я видел, что приближается буря, но был бессилен
предотвратить ее.
- Бенджамин Кейзин, - начала она с обманчивой мягкостью в голосе, - я
думаю, что ты самый явный негодяй, с каким только мне выпало несчастье
встретиться. Три долгих года я отдавала свою полную и неизменную
верность...
Тут она совершенно утратила контроль над собой, и разразилась буря. И
хоть от ее слов моя душа болела и кровоточила, я все равно восхищался ее
сверкающими глазами, пылающими щеками и мастерским выбором язвительных
обвинений.
- Ты маленький человечек, не только телом, но и разумом. - Она
сознательно выбрала прилагательное, и у меня перехватило дыхание. Никто не
разговаривал со мной так, она знала, какие страдания причинят мне ее
слова. - Я тебя ненавижу. Ненавижу тебя, малыш.
Я чувствовал, как кровь устремилась к щекам, запинался, стараясь
найти ответ, стараясь защититься, но прежде чем я смог это сделать, Салли
повернулась к Лорену. И нисколько не смягченным тоном закричала:
- Заставьте его поручить мне! Прикажите ему!
Даже в своем отчаянии я испытал тревогу за бедную Салли. Теперь она
обращалась не к мягкосердечному калеке доктору археологии. Это все равно
что дразнить черную гадюку короткой палкой или бросать камни в
льва-людоеда. Я не мог поверить, что Салли настолько глупа, что она так
переоценивает свои дружеские отношения с Лореном. Я не мог поверить, что
она осмеливается таким тоном разговаривать с Лореном, как будто у нее есть
особое право на его внимание, как будто между ними особая связь чувств и
верности. Даже я, у кого такое право есть, никогда не стал бы говорить с
Лореном таким образом, и я не знал ни одного человека, который на это
решился бы.
Глаза Лорена сверкнули холодным голубым блеском, как сверкает
наконечик копья. Лицо его приобрело угрюмое выражение, ноздри раздулись и
побледнели, как китайский фарфор.
- Женщина! - в голосе его звучал лед. - Попридержи свой язык.
Если только это возможно, отчаяние мое еще усилилось, потому что
Лорен реагировал именно так, как я ожидал. Теперь два человека, которых я
любил, устремились в лоб друг другу, и я хорошо знал их обоих, знал их
гордость и упрамство, знал, что никто из них не уступит. Катастрофа была
неминуема, неизбежна.
Я хотел крикнуть Салли: "Не нужно! Я сделаю то, что ты просишь.
Сделаю, все, чтобы предотвратить катастрофу".
Но характер Салли был сломлен. Весь гнев, весь запал ушли. Она,
казалось, сжалась под бичом слов Лорена.
- Идите к себе и оставайтесь там, пока не научитесь себя вести, - тем
же холодным яростным тоном отдал приказ Лорен.
Салли встала и, опустив глаза, вышла.
Я не мог поверить свои глазам. Смотрел на дверь, через которую она
вышла, моя дерзкая, непокорная Салли, вышла покорно, как наказанный
ребенок. Рал и Лесли извивались в смушщении и замешательстве.
- Пора спать, - пробормотал Рал. - Простите нас, пожалуйста. Пошли,
Лес. Спокойной ночи всем. - И они вышли, оставив меня и Лорена наедине.
Лорен нарушил долгое молчание. Встал и заговорил естественным
спокойным голосом. Положил руку мне на плечо обычным жестом дружбы.
- Прости, Бен. Не волнуйся. Увидимся утром. - И вышел в ночь.
Я сидел один у своего неожиданно потерявшего всякий смысл свитка,
сидел с разбитым сердцем.
- Ненавижу тебя, малыш! - Голос ее звучал в одинокой пустыне моей
души, и я потянулся к бутылке Глен Грант.
Мне потребовалось много времени, чтобы напиться, перейти в стадию,
когда слова перестают жечь, и когда я, пошатываясь, выбрался наружу, я
знал, что сделаю. Пойду извинюсь перед Салли и пообещаю ей эту работу.
Все, что угодно, лишь бы она была довольна.
Я пошел к дому, где Салли теперь спала одна. Лесли переселилась в дом
Питера и Хитзер. Негромко постучал в дверь, ответа не было. Я постучал
громче, позвал ее по имени.
- Салли! Пожалуйста, мне нужно поговорить с тобой.
Наконец я толкнул дверь, она открылась. Я увидел темную комнату,
почти вошел, но тут храбрость меня покинула. Я тихо закрыл дверь и побрел
к себе. Упал лицом вниз на свою кровать, все еще грязный, не раздеваясь, и
погрузился в забвение.
- Бен! Бен! Проснись! - Голос Салли. Ее рука трясет меня за плечо,
мягко, но настойчиво. Я повернул голову и открыл горящие глаза. Яркое
утро. Салли сидела на краю кровати, наклонившись надо мной. Она была
одета, только что из ванны, волосы причесаны и убраны алой лентой, но
глаза припухли, будто она плохо спала или даже плакала.
- Я пришла извиниться за вчерашний вечер, Бен. За те ненавистные
