деревянных кресла под балдахинами с восьмьюдесятью тремя кардиналами.
Оставшегося места как раз хватило для голограммы отсутствующих тридцати
семи - если проецировать их по очереди.
Это было первое утро "сидения" кардиналов в Ватиканском дворце.
Кардинал Лурдзамийский чувствовал себя свежим и бодрым - этой ночью он
спал на жесткой кровати в своем Ватиканском кабинете, на завтрак
монахини принесли ему в покои Борджа простую еду и дешевое белое вино.
После трапезы все кардиналы собрались в Сикстинской капелле - каждый в
своем кресле, занавески раздвинуты.
И вот час настал. Все кардиналы поднялись со своих мест. Рядом со
столом декана коллегии кардиналов замерли голограммы тридцати семи
отсутствующих. Из-за тесноты изображения были совсем маленькими -
крохотные фигурки в кукольных домиках, парящие над полом, словно тени
прошлого. Кардинал Лурдзамийский привычно улыбнулся: размеры изображений
строго соответствовали рангу отсутствующих.
Папу Юлия всегда переизбирали единогласно. Один из помощников
декана поднял руку: возможно, Дух Святой и направляет собравшихся, но
без координации не обойтись. Рука опустилась, и восемьдесят три
присутствующих кардинала и тридцать семь голограмм разом заговорили.
- Eligo! Отец Ленар Хойт! - закричал кардинал Лурдзамийский и
оглянулся на кардинала Мустафу, выкрикивавшего те же слова из своей
кабинки.
Декан коллегии кардиналов и его помощники замерли в ожидании.
Выкрики были громкими и отчетливыми, но - и это совершенно очевидно -
единодушия не наблюдалось. Впервые за двести семьдесят лет.
Кардинал Лурдзамийский не улыбался и не оглядывался по сторонам. Он
и так знал, кто именно не стал выкрикивать имя Папы Юлия. Он знал, чем
удалось подкупить этих мужчин и женщин. Он знал, чем они рискуют, и
знал, что им почти наверняка придется расплачиваться. Кардинал
Лурдзамийский знал все это потому, что именно он тайно дирижировал
происходящим.
После недолгого совещания тот кардинал, по сигналу которого
началось голосование, произнес:
- Будем считать голоса.
Пока готовили и раздавали бюллетени, кардиналы возбужденно
переговаривались между собой. На памяти большинства из них еще ни разу
не случалось ничего подобного. Тем временем почти все голографические
изображения разом исчезли. Остались лишь те, кто догадался заранее
подготовить для выборов интерактивные чипы.
Церемониймейстеры прошли вдоль старинных кресел, раздавая карточки.
Помощники декана заглянули к каждому - убедиться, что у всех есть перо.
Когда все было готово, декан снова поднял руку, открывая голосование.
Кардинал Лурдзамийский взглянул на карточку. В левом верхнем углу
были напечатаны слова: "Eligo in Summum Pontificem" [Избираю Верховным
Понтификом (лат.).]. Чуть ниже оставалось место для одного имени. Симон
Августино кардинал Лурдзамийский вписал: "Ленара Хойта", сложил карточку
и демонстративно поднял руку. Вслед за ним все восемьдесят два
кардинала, присутствовавших лично, и с полдюжины интерактивных голограмм
проделали то же самое.
Декан коллегии начал вызывать кардиналов по рангу. Кардинал
Лурдзамийский первым встал с кресла и, преследуемый неотступным,
пугающим взглядом Христа, направился к алтарю. У самого алтаря он осенил
себя крестным знамением, опустился на колени и склонил голову в
безмолвной молитве. Затем поднялся и громко произнес:
- Призываю в свидетели Господа нашего, Иисуса Христа, который судит
все мои помыслы, намерения и действия, в том, что я отдаю свой голос за
человека, достойного быть Его наместником.
Кардинал торжественно положил сложенную вдвое карточку на
серебряное блюдо и, выждав несколько мгновений, опустил ее в ящик. Декан
коллегии кивнул; кардинал Лурдзамийский снова преклонил колени перед
алтарем и вернулся на место.
Кардинал Мустафа, Великий Инквизитор, тоже прошествовал к алтарю -
отдать свой голос...
Голосование длилось больше часа. Один помощник декана высыпал
карточки на стол. Второй пересчитал - восемьдесят девять, включая шесть
интерактивных, - и аккуратно переложил в другой ящик. Начался подсчет
голосов.
Первый кардинал развернул карточку, переписал с нее имя и передал
второму, тот, отметив карточку, протянул ее третьему и последнему -
Куэзнолю. Куэзноль громко и отчетливо объявил имя и лишь затем сам
расписался на бюллетене.
Кардиналы тотчас записали имя на скрайберы. После Конклава
скрайберы соберут и файлы уничтожат, чтобы не осталось никаких записей о
ходе выборов.
Итак, подсчет голосов продолжался. Кардинала Лурдзамийского - как и
остальных присутствовавших - интересовало одно: смогут ли
кардиналы-отступники реально ввести в игру новую фигуру.
Огласив очередное имя, Куэзноль одну за другой нанизывал карточки
на нить, протыкая иголкой слово "eligo". Когда были зачитаны все
бюллетени, на обоих концах нити завязали узлы.
Избранника пригласили в капеллу. Стоя у алтаря в простой черной
сутане, он казался смиренным и несколько ошеломленным.
Встав, декан коллегии кардиналов спросил:
- Принимаешь ли ты свое каноническое избрание на Святой Престол?
- Да, принимаю, - ответил священник.
При этих словах перед ним поставили кресло с балдахином. Декан
простер руки и возгласил:
- Принимая твое каноническое избрание, все собравшиеся - перед
лицом Бога Всемогущего - признают тебя епископом римской Церкви, Папой и
главой коллегии епископов. И да поможет тебе Господь.
- Аминь. - Кардинал Лурдзамийский потянул за шнур и опустил
балдахин.
Балдахины опустили все восемьдесят три присутствовавших и тридцать
семь голографических образов. Лишь новый Папа не опустил балдахина.
Священник - теперь Верховный Понтифик - сидел в своем кресле,
откинувшись на подушки.
- Какое имя ты избираешь для своего понтификата? - спросил декан.
- Я избираю имя Урбан Шестнадцатый, - ответил священник.
По капелле пронесся шепоток. Декан протянул руку, помог Папе
подняться и вместе с помощниками вывел его из капеллы.
Кардинал Мустафа сказал, повернувшись к кардиналу Лурдзамийскому:
- Он, должно быть, имел в виду Урбана Второго. Урбан Пятнадцатый
жил в двадцать седьмом веке - жалкий трус, способный только детективы
читать да писать трогательные послания бывшей возлюбленной.
- Урбан Второй, - задумчиво протянул кардинал Лурдзамийский. - Да,
конечно.
Через несколько минут декан и его помощники вернулись вместе со
священником - теперь уже Папой, облаченным во все белое - белая сутана,
белая шапочка, широкий белый пояс. Кардинал Лурдзамийский - как и все
остальные - опустился на колени прямо на каменный пол, и новый понтифик
дал свое первое благословение.
Карточки сожгли, предварительно плеснув в огонь bianco, чтобы дым
был по-настоящему белым.
Кардиналы вышли из Сикстинской капеллы и направились древними
коридорами в собор Святого Петра. Декан кардинальской коллегии объявил с
балкона многотысячной толпе имя нового Папы.
x x x
Среди пятисот тысяч людей, собравшихся в то утро на площади Святого
Петра, был отец капитан Федерико де Сойя. Его выпустили из ректория
Легионеров Христа лишь несколько часов назад. Чуть ; позже, после
полудня, ему надлежало явиться в космопорт Имперского Флота для отправки
на корабль. Прогуливаясь по Ватикану, де Сойя внезапно оказался в толпе
среди тысяч мужчин, женщин и детей, и толпа, как могучая река, вынесла
его на площадь.
Когда показались первые клубы белого дыма, собравшихся охватило
ликование. И без того немыслимое скопление народа под балконом Святого
Петра стало каким-то образом еще гуще под напором тысяч и тысяч,
стекавшихся из-под колоннады и с ближайших улиц. Сотни швейцарских
гвардейцев с трудом сдерживали этот могучий натиск.
Декан кардинальской коллегии объявил об избрании нового Папы, Его
Святейшества Урбана Шестнадцатого, и по площади прокатился вздох
изумления. Де Сойя внезапно осознал, что стоит как в столбняке, открыв
рот. Никто не сомневался, что новым Папой станет Юлий Пятнадцатый.
Неужели?.. Нет, об этом даже думать нельзя.
Новый понтифик вышел на балкон, и изумленные возгласы сменились
приветственными - возгласы нарастали, становились все громче и громче и
никак не желали стихать.
Это был Папа Юлий - знакомое лицо, высокий лоб, печальные глаза...
Отец Ленар Хойт, спаситель Церкви, вновь избран Папой. Его Святейшество
поднял руку в привычном благословении и замер, ожидая тишины, но
приветствия все не стихали, и рев эхом заполнил всю площадь.
"Почему Урбан Шестнадцатый?" - задумался отец капитан де Сойя.
Будучи священником, принадлежа к обществу Иисуса, он достаточно хорошо
изучил историю Церкви и сейчас мгновенно перебрал в уме всех Пап по
имени Урбан. Почти все они ничем не прославились за годы понтификата.
Почему...
- Проклятие! - воскликнул отец капитан де Сойя, но никто не
расслышал его за многоголосым ревом толпы. - Проклятие! - повторил он.
Крики еще не стихли, и новый понтифик даже не начал говорить и еще
не объяснил свой странный выбор, но де Сойя уже знал. И от этого знания
у него заболело сердце.
Урбан Второй был Папой с 1088 по 1099 год от Рождества Христова. На
соборе в Клермоне... кажется, в ноябре 1095 года... Урбан Второй
провозгласил священную войну против мусульман на Ближнем Востоке,
призвал к спасению Византии и к освобождению христианских святынь от
мусульманского владычества. Его призыв привел к Первому крестовому
походу... первой из многих кровопролитных кампаний.
Толпа наконец успокоилась. Папа Урбан Шестнадцатый заговорил -
знакомый, наполненный новой силой голос парил над головами полумиллиона
собравшихся и через ретрансляторы разносился по самым дальним уголкам
Священной Империи Пасема.
Отец капитан де Сойя протискивался сквозь толпу, стремясь поскорее
вырваться с тесной площади, запруженной народом, - его внезапно охватила
клаустрофобия.
Бесполезно. Толпа стояла стеной, в радостном возбуждении внимая
каждому слову понтифика. Отец капитан де Сойя остановился и склонил
голову. Когда в толпе завопили: "Deus le volt!" [Такова воля Господа!
(лат.).], де Сойя заплакал.
Крестовый поход. Слава. Окончательное решение проблемы Бродяг.
Неисчислимые смерти. Невообразимые разрушения. Отец капитан де Сойя
крепко зажмурился, но его по-прежнему преследовали видения: ослепительно
яркие взрывы в бездонной черноте космоса, целые миры, охваченные огнем,
океаны, превращающиеся в пар, и континенты, превращающиеся в кипящие
потоки лавы; он видел горящие орбитальные леса, обугленные тела, парящие
в невесомости, он видел хрупких, крылатых созданий, сгорающих в пламени
и обращающихся во прах.
Отец капитан де Сойя плакал, окруженный ликованием полумиллионной
толпы.
4
Я по опыту знал - труднее всего уходить и прощаться ночью.
Больше всего любят ночные операции в армии. Кажется, за время моей
службы все важнейшие марш-броски в гиперионских силах самообороны
начинались после полуночи. С тех пор предрассветная тьма у меня всегда
ассоциируется с какой-то странной смесью возбуждения и страха,
предвкушения и ужаса, и еще - с запахом опоздания. Энея сказала всем,
что я должен уйти вечером, но ведь на сборы нужно время. Мы вылетели
где-то в начале третьего и лишь перед самым рассветом достигли места
назначения.
А ведь если бы Энея не объявила заранее о моем уходе, можно было бы
