не проснулся. Листья на деревьях уже начинали дрожать. Потом напротив
дома трижды прогудел клаксон автомобиля. Жанна едва успела осознать, что
происходит, как входная дверь открылась, снова закрылась и послышался
шум отъезжающей от дома машины.
Жанна спокойно закончила свои дела. Из-за начавшегося ветра ей приш-
лось обойти весь дом и запереть окна; зашла она и в голубую комнату,
где, пока еще без зажженных свечей, положили ее брата.
Служащие похоронного бюро все сделали как надо.
Желтый мягкий свет пробивался в комнату сквозь опущенные шторы, а
воздух уже приобрел неподвижность, свойственную погребальным помещениям.
Белая повязка на голове Робера придерживала челюсть, с лица его исчез
оскал ужаса, появившийся при удушении петлей. Его переодели в слегка
накрахмаленную белую рубашку, и эта сверкающая белизна бросалась в глаза
вместе с восковой белизной плоти и незажженных свечей.
Жанна не боялась мертвецов. Она придвинула стул к изголовью брата и
села, словно желая с ним поболтать, сложив руки на животе и слегка нак-
лонив голову; губы ее иногда шевелились, будто она действительно обраща-
лась к нему с какими-то словами.
Бедный толстый мальчик! Он стал даже толще, чем она предполагала. В
школе соученики звали его Резиновым Шаром, и казалось, что он смеется
над этим прозвищем вместе со всеми, но на самом деле оно очень задевало
его, и Жанна видела, как он, бывало, плакал украдкой. В те времена у не-
го была розовая, почти вызывающе розовая кожа, наивные глаза и чистое
здоровое тело.
Он был любимчиком, которого не принимали всерьез.
У них было еще два брата, Морис и Гастон, и обоих убили с интервалом
в несколько дней в первый же месяц войны 1914 года.
Робер, учившийся тогда в коллеже, страстно желал пойти на военную
службу и был в глубине души смертельно обижен - намного больше, чем мож-
но было предполагать, - когда два года спустя призывная комиссия освобо-
дила его.
- Они даже не смогли мне объяснить почему, - негодовал Робер, тогда
как отец только пожимал плечами.
Да, бедный толстый мальчик! Он трепетал и запинался, разговаривая с
отцом; он был застенчив с девочками. Может быть, потому, что отец бесп-
робудно пьянствовал, Робер до двадцати лет не выпил ни глотка алкоголя и
первую сигарету, чтобы не отличаться от других, выкурил лишь в универси-
тете, где провел два года.
Жанна спрашивала себя, как он встретился с Луизой и, главное, как это
он влюбился в нее, как он сумел ей об этом сказать. Жанна в то время уже
уехала из дома и почти не общалась со своей семьей; она знала лишь, что
они поженились, потом - что у них родился первый ребенок, Жюльен, тот
самый, который нашел свою смерть в автокатастрофе.
Вокруг нее в огромном доме было пусто и тихо. Где-то за закрытой
дверью Луиза, вероятно, спала тяжелым сном.
Жанне пришлось подняться, потому что малыш заворочался в своей кро-
ватке.
- Привет, голубчик! Уверена, что ты хоть немножко постараешься быть
миленьким с твоей старой теткой Жанной!
Казалось, Боб все понимал. Он серьезно смотрел на Жанну, не выказывая
никакою страха и не особенно удивляясь, видя ее у своего изголовья. Он
позволил ей взять себя на руки, потом, пока Жанна меняла ему пеленки,
осмотрелся вокруг и, словно успокоившись, снова посмотрел на нее - нах-
мурив брови, прежде чем улыбнуться.
- Дома все спокойно, видишь? Сейчас тетя Жанна даст тебе поесть и
уложит в кровать.
Выйдя из этой комнаты и заходя в другие, где шторы не были опущены,
Жанна видела тяжелое пепельно-серое небо, улицу, с царившими на ней об-
манчивыми сумерками; светлые одежды прохожих и белые дома приобрели ме-
ловой, мертвенно-бледный цвет.
В четыре часа на почерневших тучах, нависших, казалось, прямо над
вокзалом, появились вспышки молний, но раскатов грома слышно не было и
дождь тоже пока не шел; воздух оставался неподвижным, липким.
- Нужно, однако, чтобы тетя Жанна нашла время сбегать в гостиницу за
своим чемоданом.
Она чуть было не пошла через мост с ребенком на руках, но неясное
чувство помешало ей покинуть дом; не имея возможности переодеться, она
осталась в прилипающей к телу одежде и причинявших ей боль туфлях, кото-
рые она скидывала, когда садилась.
В половине пятого раздался телефонный звонок. Жанна заколебалась,
брать ли ей трубку, она не понимала, почему ее невестка сама не отвечает
из своей комнаты. Звонок не утихал, из-за шума Боб начал ворочаться.
Тогда она взяла его на руки, пошла в столовую и сняла трубку.
- Алло! Это ты, Алиса? Это Анри. Отец дома?
Жанна хотела было объяснить, кто у телефона, но он не давал ей такой
возможности. Он задавал вопросы, едва переводя дух, а к его голосу при-
мешивались странные звуки, напоминающие шум работающих механизмов.
- В каком он настроении? Мама с ним? Мне это очень важно знать. Где
он? Что он делает? Что он сказал, когда не нашел своей машины?
- Алиса ушла, - наконец смогла она вставить.
Повисла тишина, и стало ясно, что парень на другом конце провода рас-
терялся.
- Кто у аппарата? - спросил он подозрительно.
- Тетя Жанна, сестра твоего отца.
- Та, которая жила в Южной Америке? Вы у нас дома? Я хочу поговорить
с отцом.
- Сейчас это невозможно.
- Мне нужно с ним поговорить именно сейчас. Это необычайно важно. Он
вышел?
- Нет.
- Тогда что? Почему вы не хотите его позвать?
Его голос становился нетерпеливым, агрессивным.
- Потому что он не может тебя выслушать.
- Он заболел? Из-за того, что я уехал на машине?
- Нет.
Минута колебаний.
- Мама что-нибудь выкинула?
- Твой папа умер, Анри.
Снова повисла тишина, на этот раз более продолжительная и впечатляю-
щая, потом тусклый голос парнишки произнес кому-то, находящемуся рядом:
"Мой отец умер".
- Алло! Ты слушаешь меня?
- Да. А где мама?
- Мама лежит.
Он проворчал сквозь зубы:
- Понимаю.
- Где ты сейчас?
Ей показалось, что он плачет, причем, может быть, не так от огорче-
ния, как оттого, что оказался сбитым с толку, от ощущения, что все вок-
руг него рушится.
- Я далеко. Не знаю, что буду делать. Я не могу вернуться.
- Где ты?
- В какой-то маленькой деревне в Кальвадосе, больше чем в трехстах
километрах от дома. Машина сломалась, что-то серьезное с трансмиссией.
Уже больше часа над ней работают в гараже. Я не сумел сразу дозвониться.
Тут что-то с телефонной линией. Мне не дадут отсюда уехать на машине,
если я не заплачу за ремонт, а у меня нет больше денег. Я хотел, чтобы
отец сказал владельцу гаража...
- Позови-ка его к телефону.
Когда она пообещала подошедшему мужчине, что деньги будут заплачены,
то снова услыхала голос парнишки:
- Спасибо, тетя.
- Ты один?
Он заколебался:
- Нет.
- С друзьями?
- Один друг и две подружки. Лучше вам сказать, потому что вы и так
узнаете.
- Ты обещаешь, что поедешь с максимальной осторожностью?
- Да.
- Я буду ждать тебя всю ночь. Не торопись.
- Спасибо.
Они снова оба замолчали, потом, не зная, что сказать, повесили труб-
ки.
- Думаю, что тебе снова надо менять пеленки, маленький писун.
И опять лестница, более высокая и крутая, чем в ее воспоминаниях.
Спустившись снова, Жанна посадила малыша на пол в кухне, и, пока готови-
ла еду, он очень мило крутился рядом, играя с ее ногами. Она успела дать
ему поесть, привести себя в порядок и уложить его обратно в кровать,
прежде чем наконец разразилась гроза, и первые раскаты грома застали ее
в момент, когда она ела сыр на кухне, и ей пришлось там зажечь лампы. В
других комнатах свет она не включала, так что почти весь дом погрузился
во тьму.
Тотчас же с неба словно водопад хлынул, загремев по оцинкованной кры-
ше конторы, по вымощенному двору, ставшему черным и блестящим, по подо-
конникам; дождь переполнял водостоки и бурлил в них. Молнии сверкали од-
на за другой, неистовые раскаты грома прямо-таки раскалывали небо.
Из-за этого грохота Жанна не слышала ничего другого, поэтому она даже
подпрыгнула от удивления, когда, повернувшись, в проеме двери увидела
свою невестку - бледную, с кругами под блестевшими глазами. Та спусти-
лась на ощупь в темноте, не осмеливаясь от страха перед громом и молнией
включить электричество.
Луиза не знала ни что сказать, ни куда себя деть. Можно было поду-
мать, что она не у себя дома и чувствует себя здесь посторонней. Она
сняла свое утреннее черное платье и надела темно-фиолетовый халат, кото-
рый все время запахивала плотнее, словно ей было холодно.
Жанна почувствовала некоторую неловкость оттого, что ее застали
врасплох здесь, во время еды, и ее первым порывом было встать, словно
она осознала свою ошибку.
- Сиди, - сказала Луиза, придвигая к ней полированный стул и садясь
на краешек.
- Звонил Анри.
- Я знаю.
- Ты слышала разговор?
- Да.
- Я не знала, как мне поступить, и предпочла ему все рассказать.
- Ты права. Пусть лучше он сразу все узнает.
- Хочешь что-нибудь съесть?
- Я не голодна.
- Ты же с утра ничего не ела.
- Я не голодна.
Она подпрыгнула на месте при очень сильном ударе грома, и губы ее
беззвучно зашевелились, будто она забормотала молитву.
- Жанна!
- Да?
- Мне страшно.
- Чего ты боишься?
- Грозы! Смерти! Алиса уехала?
- Да.
- Я знала, что она уедет, что ей не хватит смелости ночевать в этом
доме, что она не заберет с собой ребенка. Мне страшно, Жанна!
- Тебе нечего бояться.
- Послушай! Это прямо над нами.
И действительно, они услышали треск дерева в одном из близлежащих са-
дов. Не сдержавшись, Луиза в сильном возбуждении резко вскочила и поры-
вистыми шагами принялась мерить кухню.
Кинув уголком глаза быстрый взгляд на неподвижную Жанну, она бросила:
- Ты меня презираешь, верно?
- Да нет же, Луиза.
- Тогда ты жалеешь меня. Это то же самое.
- Ты не нуждаешься в жалости.
- Ты так только говоришь, а думаешь иначе! Ты сама прекрасно знаешь,
что думаешь иначе! Я боюсь, Жанна! Зачем Робер так сделал? Только не го-
вори, что это моя вина. Это не так! Уверяю тебя, это не так! Нужно мне
верить, Жанна. Необходимо, чтобы хоть кто-нибудь мне верил. Этим утром я
была не в себе. Я уж и не помню всего, что наговорила тебе, но это, ко-
нечно, было гадко. Я хотела тебе причинить боль. У меня была потребность
сделать тебе больно. Ты мне не веришь?
- Верю.
- Ты уверена, что все окна хорошо закрыты?
- Я обошла весь дом.
- Третий этаж тоже?
- Я ходила и на третий.
- Ну и как там?
- Все необходимое сделано. Его положили в голубой комнате.
- Знаю. Я слышала.
- Ты не хочешь пойти со мной взглянуть на него?
Она закричала:
- Только не это! Я не могу. Ты что, не понимаешь, что это выше моих
сил? Я боюсь! Повторяю тебе - я боюсь, я умираю от страха, а ты не хо-
чешь меня услышать.
- Тебе лучше сесть.
- Я не могу сидеть. У меня болит все тело, а уж голова...
- Я сейчас приготовлю тебе чашку кофе.
- Ты очень любезна.
И пока Жанна ставила кипятить воду, Луиза задумчиво прошептала:
- Зачем ты все это делаешь? Почему ты приехала именно сегодня? Гово-
рили, что ты знала, как у нас идут дела, и что ты хотела...
Ее лицо изменилось, черты лица напряглись, а глаза приобрели инквизи-
торский блеск, как когда-то, когда она была маленькой девочкой.
- Неужели ты ничего не знала?
- Нет. Я приехала потому, что...
Но невестка не слушала ее, отдавшись только своим мыслям, и Жанне не
удалось закончить фразу.
- Никто тебе не писал?
- Нет.
- И твой брат никогда не жаловался на меня?
- Я не получала от него известий более двадцати лет. Он не знал даже,
где я жила!
Забавно, что голос Луизы менялся в зависимости от грозы. При сильных
раскатах грома и ярких молниях она говорила смиренно, умоляюще, жалобно,
