кать, ей еще рано запирать себя в четырех стенах, и спихнет ребенка мне
на руки. Где сейчас моя дочь, я не знаю, Анри же вчера вечером уехал на
машине. Если только Робер...
Казалось, сейчас она разразится рыданиями, рухнет на первый попавший-
ся стул, но она - маленькая, напряженная - уже снова направилась в нутро
огромного дома, крича:
- Робер! Робер!
Ее невестка открыла дверь и язвительно бросила:
- Вы полагаете, я смогу уложить малыша спать, когда вы так кричите?
- Вы слышите, Жанна? Это я, оказывается, кричу! Всегда я! Я вам не
предложила что-нибудь выпить или съесть. Все-таки странно, что Робер не
откликается. Он не ушел из дому: он никогда не уходит с непокрытой голо-
вой, а я видела его шляпу у входа. Его нет ни в конторе, ни на винных
складах. Впрочем, ему там и нечего делать в воскресенье. Поднимайтесь,
Жанна. Пойдемте со мной. Вы можете привести себя в порядок в моей ван-
ной...
Даже лестничные ступени были заменены и больше не скрипели. Двери,
когда-то темные и покрытые лаком, теперь были выкрашены в белый цвет.
Стены были светлыми. Все стало светлым. Мрака не осталось нигде. Луиза
бросила на незастланную постель свою шляпу, которую так и держала в ру-
ке, и подобрала с ковра валявшуюся мужскую пижаму.
- Мне стыдно, но я ничего не могу сделать. Бывают моменты, вот как
сегодня, когда все объединяется против меня, и длится это иногда неделя-
ми, а то и месяцами. Если бы я только знала, где Робер...
Она направилась к лестнице на третий этаж, где когда-то находились
детские и ход на чердак, служивший залом для игр. Послышались стреми-
тельные шаги, звуки открываемых дверей и голос, кричащий в каждую комна-
ту:
- Робер!
Луиза хлопала дверью, чтобы чуть дальше начать снова:
- Робер!
Она дошла до чердака, толкнула створку двери, пронзительно крикнула:
- Робер!
И почти сразу же:
- Жанна!.. Алиса!.. Кто-нибудь!.. Живо!
Луиза - вся почерневшая, - скрючившись, с опущенными плечами стояла у
белой стены, засунув в рот чуть не весь кулак. Свет, как и раньше, стру-
ился из наклонного окна, проделанного в крыше; висящий металлический
прут позволял приподнимать раму.
Жанне потребовалось какое-то время, чтобы взобраться на ящик и
взяться кончиками пальцев за этот прут, а потом привстать на цыпочки.
Над слуховым окном был закреплен огромный крюк, как в мясной лавке; с
какой целью он был когда-то там закреплен, никто не помнил.
Но именно за этот крюк Робер зацепил веревку, на которой и повесился.
Он был очень толст, как и его сестра, а может быть, даже толще ее. На
нем был костюм из тонкой шерсти, но на ногах - домашние мягкие туфли;
одна туфля соскользнула с его ноги.
Пустой ящик, послуживший ему подставкой, валялся перевернутым на по-
лу, а совсем рядом лежал клочок бумаги с единственным словом, написанным
синим карандашом:
Простите.
Луиза так глубоко засунула в рот кулак, что вся посинела; казалось,
она вот-вот задохнется. Снизу доносился голос Алисы:
- Что там такое?.. Мне нужно подняться?..
- Принесите-ка большой стакан холодной воды! - ответила Жанна, сама
поразившись звучности своего голоса.
Через мгновение она добавила:
- И нож... Небольшие ножницы... Быстро!..
Ребенок опять принялся визжать. Луиза смотрела на свою невестку дики-
ми глазами животного.
Робер слегка покачивался на веревке, и лучи солнца, скользнув по его
странно деформировавшемуся плечу, высвечивали пятно на боку серой в яб-
локах деревянной лошади с оторванной гривой; фарфоровый - взгляд этой
лошади упирался в мертвеца.
II
Она помнила впоследствии все мельчайшие детали, действия, движения,
но не смогла бы расставить их в строгой хронологической последова-
тельности. Разумеется, у нее перед глазами стояла картина того утра,
когда она взялась за дверной молоток под тягучими, словно сироп, лучами
солнца - воскресного десятичасового солнца, - и в этот момент она была
всего лишь немолодой женщиной, утратившей остаток сил, женщиной, просив-
шей пощады; она вызывала сравнение с бродячей собакой, которая нереши-
тельно останавливается на пороге фермы, где с равной вероятностью ее мо-
гут прогнать пинками или же вынести ей миску супа. Может быть, она по-
чувствовала себя еще более опустошенной, потерявшей остатки решительнос-
ти, когда ее, толстую и задыхающуюся, тащила за собой по лестнице бог
знает куда маленькая темноволосая невестка?
Но тогда почему потом, вместо того чтобы дать Луизе выпить стакан во-
ды, принесенный Алисой, она выплеснула содержимое Луизе в лицо? Она сде-
лала это рефлекторно. Что-то в лице Луизы, царапавшей ногтями штукатурку
стены, вызвало у нее отвращение.
Другая же невестка, казавшая голой под своим черным платьем - как,
без сомнения, и было на самом деле - и ходившая к этому часу непричесан-
ной и неумытой, прикрывала левой рукой глаза, а в правой держала кухон-
ный нож; потом, когда Жанна схватила этот нож, Алиса бросилась к лестни-
це со словами:
- Я не могу оставаться с мертвецом! Это выше моих сил.
- Хотя бы позвоните врачу.
- Доктору Бернару?
- Да все равно какому. Тому, кто будет здесь быстрее других.
Надо думать, Алиса сделала это. Она, должно быть, сразу спустилась на
первый этаж, потому что ребенок на втором этаже все это время визжал не
переставая. Позвонив по телефону из столовой - Жанна потом узнала об
этом, - Алиса не стала ждать дома, а расположилась на тротуаре.
Лицо Луизы, когда ее окатили холодной водой, изобразило почти коми-
ческое удивление, но потом в ее глазах, словно в глазах маленькой поби-
той девочки, промелькнула вспышка ненависти. Она ушла не сразу. Должно
быть, она простояла, прилепившись к стене, еще какое-то время.
Только тогда, когда тело Робера вытянулось на полу, Жанна, повернув-
шись и открыв рот, чтобы что-то сказать, заметила, что, кроме нее самой
и мертвеца, на чердаке никого нет.
Она сохраняла полное спокойствие. Ей казалось, что ни о чем не нужно
думать, размышлять, принимая решения. Она действовала так, словно уже
давно ей внушили, как нужно поступать. В углу чердака за грудой книг ле-
жало старое зеркало с порыжевшей амальгамой, в черно-золотой рамке. Жан-
на взяла его, почувствовав, что оно намного тяжелее, чем кажется; по пу-
ти к брату она уронила несколько книг, и только приложив некоторое уси-
лие, сумела наклонить зеркало к фиолетовым губам Робера.
Почти тут же на лестнице раздались мужские шаги - быстрые, но спокой-
ные, уверенные. Чей-то голос произнес:
- Я найду дорогу. Займитесь ребенком.
В это мгновение имя, которое она слышала совсем недавно, нашло свое
место в ее памяти, а его обладатель приобрел реальные очертания. Ког-
да-то в течение долгих лет у них в винных погребах работал один служащий
с угреватым носом, по имени Бернар, но дети по какимто таинственным со-
ображениям звали его Бабила. Он был очень невысокого роста, широкий и
толстый, носил всегда слишком широкие штаны, свисающие сзади чуть не до
колен, и это делало его ноги еще короче. Как звали дрессированную
свинью, которую дети видели в цирке? Бабила?
Жил он на краю города, около Шен-Вер, и его шесть или семь детишек
иногда приходили к ним к концу его работы.
Увидев доктора, Жанна поняла, что он один из тех детей; он был еще
совсем мальчишкой, когда она уехала отсюда; его имя крутилось у нее на
языке.
- Я думаю, что он мертв, доктор. Полагаю, что я правильно сделала,
разрезав веревку. Он выскользнул у меня из рук, и я не смогла удержать
его, чтобы он не стукнулся головой об пол. Думаю, впрочем, это уже не
имеет значения.
Доктору было сорок - сорок два года, в отличие от своего отца он был
высоким и худым, но с такими же светлыми волосами, что и Бабила. Пока он
ставил сумку с инструментами на пол и опускался на колени, она осмели-
лась спросить его, хотя он не обращал на нее никакого внимания и даже не
поздоровался:
- Вы ведь Шарль Бернар?
Имя вдруг само всплыло в памяти. Доктор согласно кивнул и, прилаживая
свой стетоскоп, скользнул по ней быстрым взглядом.
- Я его сестра, Жанна, - объяснила она. - Я приехала сегодня утром.
Точнее, с поезда-то я сошла вчера вечером, но не хотела их беспокоить и
провела ночь в "Золотом кольце".
Неожиданно пришло понимание того, что, позвони она в дверь брата на-
кануне, она увидела бы его еще живым. За эту мысль зацепилась другая - о
полутемном обеденном зале в отеле, потом - о Рафаэле, наливающем ей
коньяк, и воспоминание о двух стаканчиках наполнило ее чувством вины.
- Бессмысленно и пытаться, - констатировал доктор, поднимаясь с ко-
лен. - Он мертв уже больше часа.
- Он, вероятно, поднялся сюда, как только моя невестка отправилась к
мессе?
Крики ребенка раздавались без передышки, и доктор чуть заметно нахму-
рил брови, глядя в сторону лестничной площадки.
- Луиза была тут со мной некоторое время, - объяснила Жанна. - Она
испытала ужасное потрясение.
- Будет лучше, если мы спустимся. Не знаете, он оставил какую-нибудь
записку?
Тело прикрывало почти весь листок бумаги, торчал лишь небольшой уго-
лок; Жанна потянула за него так, чтобы можно было увидеть единственное
слово, написанное крупными буквами: "Простите".
Отношение Шарля Бернара к происходящему удивило Жанну не сразу. Они
оба не осознавали, что именно держит их нервы почти в болезненном напря-
жении: это были пронзительные крики ребенка, умножаемые и усиливаемые
эхом от каждой стены дома.
Доктор был человеком холодным, владеющим собой, с размеренными движе-
ниями, сдержанным в проявлении чувств. Но тем не менее он был сыном Бер-
нара, он знал всю семью, ребенком играл во дворе дома и прятался, конеч-
но, за бочками винного склада. Однако он не выказал никакого удивления,
обнаружив Робера Мартино повесившимся на чердаке своего дома. Суровый
лик смерти не заставил его нахмуриться. Он стал только чуть более угрю-
мым, как человек, столкнувшийся с неизбежным.
Может быть, он удивился лишь тому, что обнаружил Алису на тротуаре и
не увидел Луизу рядом с телом мужа?
Встреча здесь с Жанной, спустя столько лет, да еще при столь необы-
чайных обстоятельствах, видимо, не особенно его изумила.
Он повторил:
- Давайте спустимся.
На втором этаже он, не постучав, открыл дверь в комнату, откуда доно-
сились крики ребенка. Мать ничком лежала на разобранной постели, уткнув
лицо в подушки и закрыв пальцами уши, в то время как ребенок, вцепившись
в перекладину своей кроватки, задыхался от крика.
Ни у кого ничего не спрашивая, Жанна взяла его, прижала к себе, и
крики мало-помалу сменились горловыми всхрипываниями, а затем - вздоха-
ми.
- Он не болен, доктор?
- Три дня назад, когда я приходил в последний раз, он был здоров. Не
вижу причин, почему бы ему не оставаться здоровым.
Не слыша больше криков, растерявшаяся мать полуобернулась к ним, гля-
дя одним глазом сквозь растрепанные волосы. Потом мягким прыжком подня-
лась и встряхнула головой, приводя волосы в порядок.
- Приношу свои извинения, доктор. Я плохая мать, я знаю это. Мне это
постоянно твердят. Но это сильнее меня: я не могу слышать, как он кри-
чит! Только что, когда я снова сюда поднялась, я чувствовала, что была
готова разбить ему голову об стену. Представьте, это длится все утро;
чего только я не делала, чего только не пробовала!
Она смотрела на Жанну удивленно-подозрительно.
- И вот теперь, попав в чужие руки, он успокоился. Я всегда вам это
говорила, но вы не хотели мне верить. Я для него ничего не значу.
Взгляды Жанны и врача встретились, и оба одновременно почувствовали
некоторое замешательство, словно от возникшего сообщничества.
- Где ваша свекровь?
- Не знаю. Я слышала, как она спустилась и что-то искала внизу, потом
