и заплатить старухе...
А потом... все пошло не так, как должно было быть. Вот уже несколько
месяцев я чувствую боли, но упрямо продолжаю - вы ведь понимаете что,
вы, все понимающая?
Мужчины ничего не замечают. Они все так горды, так счастливы! Если бы
они только знали, что я о них думаю, до какой степени я их ненавижу!
Особенно, когда я вижу их совсем рядом, глаза в глаза, с выражением уве-
ренности на лице.
Я несчастна, тетя, это так, поверьте. Я умоляю вас - поверьте, даже
если в чем-то мне пришлось вам соврать или приукрасить правду. Но что
верно, так это то, что я отдала бы все на свете, чтобы быть чистой, что-
бы снова стать чистой и такой остаться. Мне в прошлом месяце исполнилось
семнадцать, тетя. Я чудовище. Я...
- Ты, моя маленькая, просто женщина.
Мад внезапно застыла, словно от толчка, и, сдвинув брови, недоверчиво
посмотрела на нее. Силясь понять тетку, она задумалась на мгновение,
прежде чем спросить чуть ли не с недоверием:
- Что вы хотите этим сказать?
- Только то, что сказала. Твой брат - мужчина. Твой отец, твой дед
были мужчинами, и ничего больше. Твоя мать - женщина. Ты - женщина, Али-
са - тоже.
- Алиса-то может делать все, что ей придет в голову, и не испытывать
стыда.
- Что ты в этом понимаешь?
- Хотя бы то, что это случилось, когда она подцепила мужа.
- Он мертв.
- Тем не менее она теперь мадам и занимает определенное положение.
- Что ты в этом понимаешь?
- Вы опять! Но я-то понимаю, что большинство людей не создают себе
проблем и удовлетворены собой, если не полностью счастливы.
- Я спрашиваю еще раз: что ты в этом понимаешь?
Тогда Мадлен, теряя терпение, возмутилась:
- Уж не станете ли вы утверждать, что вам гоже есть чего стыдиться?
- Есть.
- Но чего же?
- Да многих поступков, всей жизни - слишком долго было бы сейчас
объяснять. Когда-нибудь, если у тебя еще будет желание, я тебе расскажу
о ней, а сегодня расскажу лишь о самом последнем, что случилось совсем
недавно, почти вчера.
В воскресенье утром одна толстая старая женщина с лунообразным лицом
постучала в дверь этого дома, и, поскольку это была тетя Жанна, никто не
задался вопросом, зачем она приехала.
- Это верно.
- Однако тетя Жанна, к своему стыду, приехала сюда в поисках послед-
него приюта, потому что она опустилась так низко, так устала и была так
противна сама себе, что хотела найти лишь какой-нибудь угол, где дожда-
лась бы своего конца.
Это был ее последний шанс, она ехала издалека - опустошенная, почти
не надеясь добраться до цели своего путешествия.
В Пуатье, ожидая пересадки с поезда на поезд, твоя тетя Жанна, чтобы
придать себе смелости, или, скорее, убеждая себя в этом, выпила два ста-
канчика коньяка в буфете - прячась, убедившись, что никто на нее не
смотрит.
- Как мама.
- А впрочем, напротив этого дома, в "Золотом кольце", ей во что бы то
ни стало нужно было выпить другой, потом еще один, и в воскресное утро
она не пришла пораньше лишь потому, что у нее с похмелья трещала голова.
От вульгарности этих слов девушка подпрыгнула на месте.
- В Париже, где она провела только одну ночь, тетя Жанна в конце кон-
цов пошла в какой-то отвратительный бар и там за стойкой, среди мужчин,
принялась пить из толстых и грязных стаканов. А до этого в Стамбуле...
- Тетя!
- Тебе нужно это выслушать, я говорю для тебя, Мад, В Стамбуле тетя
Жанна занималась самым последним и грязным ремеслом, которое даже мужчи-
ны презирают и для которого они подобрали очень крепкое словцо; ремесло,
за которое в большинстве стран полагается тюрьма.
- Вы...
Она ошибалась в своих подозрениях, недоверчиво глядя на толстое лицо
Жанны и расплывшееся под простыней тело.
- Это не то, что ты думаешь, с улыбкой встречала клиентов, расспраши-
вала об их вкусах, называя вещи своими именами, с понимающей и многозна-
чительной ухмылкой; а потом я хлопала в ладоши, как школьная учительни-
ца, и вызывала в салон группу девушек в рубашечках, а клиенты ощупывали
их, словно на ярмарке.
Мадлен опустила голову, она не знала, что и сказать. Ее тетка тоже
замолчала надолго, уставившись на черного голубя, который расположился
на подоконнике с той стороны окна.
- Ну, теперь ты поняла?
Мад кивнула.
- Что ты поняла?
- Не знаю. Все.
- Ты еще можешь на меня смотреть?
Мад подняла глаза, но пребывала в нерешительности. Взгляд ее был
серьезным и смущенным.
- Вот видишь! Ты не сможешь больше плакать у меня на руке, как сегод-
ня утром. Но я думаю, что так будет лучше.
- Вы правильно сделали, - сказала Мад, с трудом проглотив слюну.
Чувствовалось, что она хочет оставить эту комнату, где они слишком
долго были вдвоем и где открыли друг другу самые интимные тайны.
- Ты можешь спуститься вниз. Надеюсь, что нотариус не ушел. Скажи ма-
ме, что я хочу его видеть; она может подняться сюда вместе с ним.
- Да, тетя.
- Прежде чем идти, ополосни глаза холодной водой и немножко попуд-
рись. Не будешь ли ты так любезна дать мне мой одеколон?
Мад взяла флакон с маленького комодика, который стоял на том же мес-
те, что и сорок лет назад, когда Жанне было столько же, сколько ее пле-
мяннице сейчас; Жанна не смогла удержаться, чтобы не сказать:
- Этот комод был моим, когда я была молоденькой девушкой. Это моя
комната. Иди! Иди быстрей.
- Спасибо.
Ей было трудно уйти. Почти так же трудно, как и прийти сюда. Она за-
держалась посреди комнаты, покачивая руками, сделала на негнущихся ногах
три шага к двери. Через мгновение, внезапно решившись, она развернулась,
подошла к кровати и прижалась губами к толстой руке, пахнувшей одеколо-
ном.
Из-за этого запаха Жанна чуть было не сказала: "Я тоже, как видишь,
стараюсь стать чистой".
Но это прозвучало бы фальшиво. Лучше было промолчать. Шаги девушки
удалялись, сначала медленно, а за тем, посредине лестницы, она вдруг
принялась прыгать по ступенькам, как сделал бы любой другой в ее возрас-
те.
Жанна услышала, как она внизу крикнула матери, даже еще не дойдя до
малой гостиной:
- Мама! Тетя Жанна просит, чтобы...
Окончания фразы слышно не было, потому что дверь закрылась.
В комнате осталась лишь толстуха Жанна, лежащая в своей постели, вся
опухшая, с заплывшим, словно после удара, левым глазом, как у какой-ни-
будь пьянчужки, на которую родители не разрешают детям оборачиваться на
улице.
В горле у нее пересохло. Ее рука, как и в поезде, машинально легла на
мягкую и горячую грудь, почти над сердцем; в голову ей пришла мысль о
маленьком встроенном шкафчике, где Луиза прятала бутылки, и Жанна спро-
сила себя, не согласится ли Дезире...
Потом она укрылась простыней, забыв и о нотариусе, и обо всем прочем,
от утомления закрыла глаза, и ее губы скорее обозначили, чем произнесли:
- Чистая!
VIII
Медленно, твердой поступью он поднимался на тричетыре ступеньки и за-
тем останавливался, но лицо его при этом не было тревожным или искажен-
ным, как у человека, страдающего болями в сердце, он не выглядел и запы-
хавшимся; у него был вид человека, который при любых обстоятельствах
тщательно рассчитывает каждое свое усилие; на некоторое время он непод-
вижно замирал, глядя на лестничные ступеньки или стену перед собой.
Идущая за ним Луиза - такая маленькая в сравнении с его возвышающейся
фигурой - удивлялась каждой такой остановке и не знала, как себя дер-
жать, но ради приличия попыталась было с ним заговорить.
- Лестница очень крутая, - с извиняющимся видом пробормотала она во
время третьей остановки.
Он не обернулся, не ответил, а его спина, казалось выражала презрение
к подобным пошлым и ненужным замечаниям.
В горой раз заговорить ее заставило уже собственное смущение:
- Если бы я знала, что моя невестка заболеет, я устроила бы ее на
втором этаже. Она сама выбрала эту комнату.
Он опять не пошевелился. С такой скоростью они никогда не перестанут
карабкаться по ступенькам. Сколько же лет может быть нотариусу Бижуа?
Поначалу Жанна думала, что это сын того Бижуа, которого она когдато зна-
ла; в бытность ее ребенком он уже казался ей стариком, но это был не
сын, а отец. Его возраст приближался, вероятно, к девяноста годам, если
уже не достиг их. Но держался он еще очень прямо, лицо его было розовым,
как у ребенка, что выглядело почти неестественным при стриженных бобри-
ком седых волосах.
- Можно ли войти нотариусу, Жанна?
- Да, конечно.
Он вошел с таким же видом, с таким же отсутствующим взглядом, с каким
посещал дома, подлежащие продаже, и через несколько мгновений остановил
свой взор с чисто профессиональным любопытством на Жанне. Создавалось
впечатление - настолько это было очевидно, - что он нарочно старался по-
казаться невежливым, нарочно использовал лишь самый минимум принятых
приличий. Вместо того чтобы поздороваться, произнести несколько самых
общих и обычных фраз, справиться о здоровье, он произнес лишь одно сло-
во, в котором, казалось, можно было ощутить свойственную некоторым ста-
рикам радость при виде сраженного болезнью более молодого человека:
- Водянка?
Она вспомнила времена, когда была совсем маленькой девочкой; и она
ответила ему почти как ребенок:
- Ничего серьезного. Немного передышки, и я встану на ноги.
- Так всегда говорят.
- Со мной это уже случалось.
Она видела, что Луиза чем-то озабочена, но это была не та смутная или
истерическая озабоченность последних дней; Луиза выглядела как человек,
внезапно столкнувшийся с конкретными проблемами.
- Месье Бижуа не хотел подниматься сюда. Но я настояла, чтобы он пов-
торил тебе то, что сейчас сказал мне.
- Садитесь, месье Бижуа.
Он не захотел воспользоваться низким стулом, стоявшим в ногах крова-
ти, на который ему указала Жанна. Нотариус взял другой стул, из угла
комнаты, и, прежде чем усесться, внимательно осмотрел его, словно желая
оценить или убедиться в его надежности.
- Вы читали мое объявление, верно? - бросился он сразу же в атаку.
И, не ожидая ответа, продолжал:
- Насколько мне известно, по каким-то своим причинам вы предпочли,
чтобы вас считали умершей. Вы пренебрегли наследством, думая, что никог-
да не вернетесь сюда, но сами видите, что в конце концов все-таки верну-
лись.
- Но вовсе не за наследством, - поспешила возразить она. - Если я
попросила вас об одолжении подняться сюда...
Она очень хотела объяснить ему, объяснить Луизе, что она совершенно
определенно была намерена окончательно отказаться от наследства, если, с
точки зрения закона, это все еще было необходимо, но нотариус прервал ее
на полуслове:
- В связи с тем, как развернулись события, не имеет значения, что вы
собирались или не собирались делать.
Никто, вероятно, лучше него не знал местные семейства и их секреты.
Это касалось не только семьи Мартино, в которой нотариус был знаком и с
родителями Жанны, и с родителями ее родителей; он наизусть знал истории
самых неприметных домов города.
За какую такую обиду он мстил, говоря ледяным голосом, в котором слы-
шалось что-то вроде смакования катастрофы, во всяком случае любование
ею?
Быть может, потому, что Жанна лежала в постели, а из-за опухшего лица
и заплывшего глаза вид у нее был довольно жалкий, Луиза попыталась смяг-
чить удар:
- Нотариус Бижуа только что сообщил мне плохие новости.
- Я знаю. У меня был долгий разговор с месье Сальнавом.
Нотариус презрительно пожал плечами:
- Малыш Сальнав совершенно ничего не знает.
Жанна смущенно спросила:
- Вы хотите рассказать о действиях, которые предпринимают Физоли?
- Физоли не имеют никакого значения. Месье Физоль позвонил мне сегод-
ня утром в контору, чтобы потребовать от меня официально объявить об
