чтобы развязывать войны или устраивать государственные перевороты.
Это было прибыльное дело, но трудность состояла в том, чтобы выгру-
зить товар и доставить его покупателям. Кто-то, опять в баре, потому что
большая часть нашего времени проходила в отелях и барах, рассказал Лоэ,
что имеет пятнадцать тысяч винтовок на борту корабля, не знаю уж в каком
порту, и обещал ему огромные комиссионные, если Лоэ удастся их продать.
Проблема заключалась в том, чтобы перевезти их из одного порта в дру-
гой, несмотря на запреты.
И вот мы начали продавать винтовки. Я говорю "мы", потому что мне
часто приходилось играть свою роль.
- Почему ты смеешься?
- Все было почти как в оперетте. Если глядеть издалека, это кажется
забавным. Забавным и жалким. Эти винтовки, которых я никогда не видела,
которые, может быть, вообще никогда не существовали, мы продали, не знаю
уж сколько раз, самым различным группировкам. Мы говорили, что живем
этими винтовками, причем иногда - роскошно. Корабль, на котором они на-
ходились, или считалось, что находятся, ходил под греческим флагом и
долгое время сновал вдоль всего побережья, от Панамы до Огненной Земли,
никогда не освобождаясь от своего груза.
Мы получали наши комиссионные, а в последний момент возникало пре-
пятствие - циклон, революция или полицейское расследование с установле-
нием надзора.
- Лоэ это делал нарочно?
- Может быть. Министры и генералы принимали нас с большой помпой, а
потом вдруг приходилось быстро менять климат. В конце концов пришлось
покинуть и континент, где мы докатились бы до тюрьмы или же нас расстре-
ляли бы за помощь мятежникам.
Мы отплыли в Гавану, и Лоэ с его представительной внешностью сумел
произвести впечатление на французского посланника, и тот на какое-то
время взял его под свое покровительство. Для всех окружающих я была ма-
дам Лоэ. На этот раз речь шла о создании уже не газеты, а журнала, кото-
рый занимался бы французской пропагандой на все страны Латинской Амери-
ки.
- Вы, должно быть, снова отправились в путь?
- В Каир, даже не забрав свои чемоданы, потому что мы остались должны
в отеле, не помню уж за сколько недель.
- Ты не была несчастлива?
- Я же сама этого хотела.
- Ты все еще любила его?
Жанна посмотрела на нее, но прямо не ответила:
- Я так хорошо его знала! Я знала все его маленькие слабости, все
подлости, и Бог знает, сколько у него их было!
- Ты говорила ему о них?
- Да.
- Вы ссорились?
- Почти каждую ночь. Потом он меня колотил.
- И ты позволяла ему это?
- Мне случалось выкладывать ему всю горькую правду, чтобы он меня по-
колотил.
- Не могу этого понять.
- Не имеет значения. Я убежала, не так ли? Не забывай - только по
своей воле. И когда начинаешь кубарем катиться вниз, иногда бывает, что
получаешь наслаждение, погрязнув во всем этом, и тогда нарочно идешь
дальше и дальше.
- Немного похоже на то, как меня задаром наняли служанкой, хотя в
этом не было никакой необходимости!
- Если тебе угодно.
- Ты не любила его, но ты шла за ним, ты слушалась его, как собака.
- Да. И мы пили вдвоем, особенно в последнее время нашей совместной
жизни. Мы проводили большую часть ночи за выпивкой, а потом бранились.
Он умер за три недели, от плеврита, в госпитале.
- Ничего тебе не оставив. И тогда ты нанялась к своим бельгийцам?
- Почти. Не сразу.
Она покраснела, не объясняя причины. Если она тогда испробовала ка-
кой-нибудь другой способ существования, то сейчас предпочитала не гово-
рить о нем и не думать.
- Вот и все, Дезире. Иди спать. Я тебе очень обязана. Ты оказала мне
услугу и достаточно покрутилась возле кастрюль. Ты можешь сейчас сказать
себе, что к этому и стремилась, и это, во всяком случае, будет утешени-
ем.
Уже уходя от нее, Дезире, которая несколько мгновений что-то обдумы-
вала у порога, вздохнула:
- В конце концов, ты тоже из этой семьи.
- Входите, доктор. Будьте так любезны, закройте дверь, потому что я,
вероятно, задам вам некоторые вопросы, которые никому нет нужды слушать.
Уже давно - не правда ли? - вы не видели столько оживления в доме.
- Вы уезжаете с ними? - спросил он, откидывая простыню.
- Сначала я хотела бы узнать, что вы думаете о моих ногах. Опухлость
немного опала со вчерашнего дня. Они начали синеть. Теперь я могу сама
дотащиться до туалета.
Кончиками пальцев доктор касался опухших ног в разных местах, рисовал
круги и, нахмурив лоб, смотрел, как медленно исчезают белые следы.
- Я хотел бы как следует прослушать ваше сердце.
Он старательно занимался этим не менее десяти минут, передвигая поло-
тенце по голой груди и спине Жанны, заставляя ее дышать сильнее, слабее,
потом задержать дыхание и снова дышать.
- Ну, доктор?
- Вы правы. Сердце неплохое. Не думаю, что электрокардиограмма так уж
нужна.
- Чем же вы обеспокоены?
- Я спросил, каковы ваши намерения. Как я понял из того, что мне ска-
зали внизу, ваша невестка с детьми сейчас отбывают в Пуатье.
- Точно. Но я-то еще не в состоянии путешествовать, верно?
- Действительно, вам сейчас невозможно ехать в таких условиях. Пос-
кольку вы больше не можете оставаться здесь, я позабочусь, чтобы вас
сразу же перевезли в госпиталь.
Он бросил на нее взгляд, ожидая, что она вздрогнет при слове "госпи-
таль", переменит позу, станет плакать, жаловаться или даже бунтовать. Но
она продолжала улыбаться ему:
- Присядьте на минутку, доктор.
- У меня сегодня много визитов. Я могу уделить вам лишь несколько ми-
нут.
- Тем не менее вы с самого воскресенья хотите о чемто меня спросить.
Вы не сделали этого, потому что боялись обидеть или огорчить меня. Может
быть, и потому, что боялись проявить излишний интерес к частной жизни
своих пациентов. Я помогу вам, задав прямой вопрос. Если предположить,
что я, как только встану, снова примусь за работу, как в последние дни,
то сколько, по-вашему, времени пройдет до следующего рецидива?
- Не более нескольких недель.
- А потом?
- Вы сляжете, все начнется сначала, и вы опять будете вынуждены ле-
жать в постели. Это будет случаться все чаще и чаще, особенно летом.
- Чуть ли не половину времени быть в постели?
- Не сразу.
- А потом?
- С годами все будет усугубляться.
- И сколько лет пройдет, пока я стану полностью неподвижной?
- Это зависит от того, как много у вас будет забот. Если вы поедете с
ними, то не больше четырех-пяти лет. С другой стороны...
- Говорите же!
- Если они останутся без вас, я не знаю, что станет с парнем и его
сестрой.
- А что бы вы сделали на моем месте?
- Позвольте не отвечать на этот вопрос.
- Итак, доктор, я оказалась почти в том же положении, что и мой брат.
Мне тоже, как объяснил нотариус Бижуа, говоря о Робере, приходится выби-
рать одно решение из двух, точнее - из трех. Приют, где я смогу безмя-
тежно жить и где позаботятся о моих ногах. Семья, где я превращусь в
служанку и буду невыносимой обузой всякий раз, когда заболею.
- Да.
- Я не касаюсь третьего решения.
- Да.
- Полагаю, что нотариус остался недоволен выбором Робера.
- Он надеялся на другое.
- Чтобы он уехал, я знаю. А вы?
- У нас с мэтром Бижуа вовсе не обязательно одинаковая точка зрения.
- Вы находите, что Робер поступил правильно?
- Я католик.
- Тогда для него это означает тюрьму. Для меня, стало быть, приют?
- Поскольку я врач, то мой долг посоветовать вам это.
- А поскольку вы мужчина и католик, то предпочли бы, чтобы я весь ос-
таток жизни посвятила попыткам поддержания хоть какого-то порядка в
семье.
- Вы смогли бы это.
- Я могу с помощью хитростей и хлопот помешать им терзать друг друга
и терзаться самим. Я могу на какое-то время помешать Луизе пить, и осо-
бенно не дать ее кризисам превращаться в столь ужасающую мелодраму, от
которой всем делается дурно.
Как знать! Я могу, в крайнем случае, за несколько лет добиться того,
чтобы Анри смирился со своим положением мелкого служащего, приучился к
среднему достатку, гордился своей работой.
Вы меня видите в неплохой роли, верно? Я даже могу - как знать! -
убедить Мад выйти замуж за какого-нибудь славного типа, да еще при этом
не вопить ему сразу же в лицо о своей собственной гнусности.
Луиза мало-помалу начнет меня ненавидеть, но будет беречь меня, чтобы
самой не мыть посуду, и чтобы не слышать крика вокруг себя и чтобы од-
нажды не остаться в одиночестве.
Дети не замедлят почувствовать ко мне неприязнь за те доверительные
разговоры, которые они со мной вели и еще будут вести, когда дойдут до
крупности или когда им просто захочется показаться значительными.
Я стану тетей Жанной, которая встает первом и ложится последней, ко-
торой можно все что угодно сказать и у которой можно все что угодно пот-
ребовав, а она всегда останется невозмутимой; позднее, если Анри или Мад
обзаведутся детьми...
- Боюсь, что вынужден покинуть вас, - произнес доктор, вставая.
- Держу пари, что в субботу нотариус Бижуа тоже в конце концов прер-
вал моего брата. Не бойтесь. Это не угроза.
- Моя профессия заключается в уходе за больными.
- Я знаю. Но поверх очков вы бросаете любопытный, хотя и стыдливый
взгляд на мужчин и женщин - они ведь мужчины и женщины вопреки всему.
- Я пришлю за вами санитарную машину к середине дня. Мы вернемся к
этому разговору в госпитале.
- Вы забываете, что я как неимущая окажусь в общей палате. Он взялся
за дверную ручку, собираясь выйти.
- Во всяком случае... - начал было он, но прервал себя. - Нет! Я не
хочу давить на вас. Увидимся там.
- Я была бы не прочь остаться, чтобы заботиться о тебе, Жанна. Но ты
ведь понимаешь ситуацию так же хорошо, как и я? Обещай мне только, что
ты присоединишься к нам. Я положила адрес в твою сумку. Там нет телефо-
на. Тебе придется послать телеграмму, и Анри приедет встретить тебя на
вокзал, он в двух шагах. Мад прижалась к тетке щекой и прошептала ей на
ухо:
- Я люблю вас. Я хочу, чтобы вы приехали.
- До скорого, тетя, - сказал Анри, глядя из окошка отъезжающего с
сундуками грузовика. Ворота едва успели закрыться, как появившаяся Дези-
ре бросила с облегчением:
- Ну вот, дом опустел! И все, что в нем сейчас есть, вся эта мебель,
безделушки, все эти приспособления, стоившие безумных денег и ради кото-
рых человек создает себе столько хлопот, - все это, так сказать, не при-
надлежит больше никому. Завтра начнут приходить, открывать шкафы, ящики.
Я повидала такое у нас, потому что оставалась до конца и присутствовала
на распродаже. Есть и такие люди, которые приходят, зная, что ничего не
купят, просто из удовольствия.
- Что сказал месье Сальнав?
- У него вид собаки, потерявшей хозяина. Он продолжает - Бог знает
зачем - корпеть над своими записями и беспокоиться по поводу их, словно
он очень хочет опять выполнить задание чисто, без помарок. Ну а ты? Ре-
шилась?
- Еще не совсем.
- Какое-нибудь заведение, послушай меня! Самое плохое из них все же
лучше, чем все остальное. Не слушай доктора.
- Откуда ты знаешь, что думает доктор Бернар?
- Да оттуда, что это видно по его лицу, мне знакомы такие люди. Я
уверена, что у него дома нет ни пылинки, а у служанки нет даже одного
свободного вечера в неделю.
- Дезире!
- Что ты хочешь?
- Ты помнишь тот шкаф?
- Шкаф с бутылками?
- Да.
- Ну и что?
- Не возражай. Не требуй объяснений. Луиза, должно быть, не подумала
о нем. Ты мне говорила, что там оставались три полные бутылки.
- И ты хочешь...
- Чтобы ты принесла мне одну, да. За стаканом на кухню идти не надо.
У меня есть стаканчик для чистки зубов.
- Ты действительно считаешь, что я должна это сделать?
- Да.
- А что скажут в госпитале, когда ты туда приедешь и они почувствуют
