для серьезных занятий.
- Что вам предложить? Виски?
Ширма красного дерева прикрывала бар.
- Я полагаю, вы в курсе дела, хотя бы в общих чертах? Вот наш договор
с Сэндерсом, таким он был заключен пять лет тому назад.
В договоре было страниц десять, и я только бегло просмотрел его. С
первого взгляда доля Рэя в их деле выражалась примерно в полумиллионе
долларов.
- Вот последний краткий обзор. Вы сможете на досуге изучить эти
документы и потом опять встретитесь с нами. Когда вы уезжаете в
Брентвуд?
- Вероятно, завтра.
- Мы сможем вместе позавтракать?
- Я позвоню вам завтра утром.
- Перед уходом загляните, пожалуйста, в кабинет нашего бедного друга
и взгляните, не найдется ли там личных бумаг или предметов, которые
надлежит передать вдове...
Кабинет Рэя был почти столь же импозантен, как и тот, из которого я
только что вышел. Там работала, сидя за столом, его рыжая красавица
секретарша. Она поднялась, чтобы пожать мне руку, хотя у меня создалось
такое впечатление, что мой приход был ей неприятен.
Я был с ней знаком, так как заходил иногда за Рэем.
- Не знаете ли, мисс Тайлер, держал ли Рэй здесь личные бумаги?
- Это зависит от того, что называть личным... Взгляните.
Она открывала ящики, предоставив мне перелистывать папки. На
письменном столе стояла в серебряной рамке фотография Моны.
- Лучше я унесу ее, не правда ли?
- Я тоже так думаю...
- Я еще зайду завтра. Вы будете очень любезны, если соберете все его
мелкие вещи...
- В шкафу висит пальто.
- Большое спасибо.
Я поехал в банк, потом в страховое агентство. Я ликвидировал не
только прошлое человека, но и самого человека. Я легально вычеркивал его
из жизни, в то время как братья Миллеры вычеркивали его из своего дела.
Было уже шесть часов, когда я вернулся на Сэттон Плейс. Мона сама
открыла мне, и мы поцеловались, как если бы это уже вошло в обычай.
- Не слишком устали?
- Нет... Но многое еще предстоит доделать завтра... Я предпочел бы,
чтобы вы поехали со мной к братьям Миллерам...
Ни о чем не расспрашивая, она наливала вино в стаканы.
- Где будем?..
Она опять хотела спросить, что я предпочитаю: салон или будуар.
- Вы сами знаете...
Мы принялись за свои стаканы.
- Вы богаты, дорогая Мона. Считая со страховым полисом, у вас около
семисот тысяч долларов.
- Так много?
Сумма ее удивила, но чувствовалось, что это не имеет для нее
решающего значения.
- Разрешите, я позвоню домой?
Изабель ответила сразу.
- Ты была права. Я не сумею вернуться сегодня в Брентвуд. Я был у
Миллеров и должен до завтра изучить врученные ими материалы.
- Ты у Моны?
- Только что к ней вернулся.
- Будешь ночевать в "Алгонкине"?
Это старинный отель, где мы имеем обыкновение останавливаться, когда
ночуем в Нью-Йорке. Он расположен в районе театров, и мне было восемь
лет, когда я впервые попал туда с моим отцом.
- Еще не знаю.
- Понимаю.
- Дома все в порядке?
- Никаких новостей.
- Доброй ночи, Изабель.
- Доброй ночи, Доналд. Привет Моне.
Обернувшись к Моне, я громко повторил:
- Моя жена шлет вам привет.
- Поблагодарите ее и передайте от меня тоже.
Когда я повесил трубку, она вопросительно посмотрела на меня.
Я понял, что она думает об Алгонкине.
- Из-за Жанет, - пробормотал я.
- Вы думаете, что Жанет уже знает?
Взглядом она указала на диван.
- Почему бы нам не пойти в маленький ресторанчик, где нас никто не
знает, и не вернуться на ночь сюда?
Она опять наполнила стаканы.
- Надо приучаться меньше пить. Я ведь очень много пью, Доналд...
Потом, после минутного раздумья, она, как бы пораженная новой мыслью,
сказала:
- Вы не боитесь, что Изабель позвонил вам в "Алгонкин"?
Я ответил, улыбаясь:
- Неужели вы думаете, что она еще не догадалась?
Я подумал, не придется ли мне спать в постели Рэя. Но мы спали,
прижавшись друг к другу, в постели Моны, оставив другую постель
свободной.
Часть вторая
1
Изабель продолжает смотреть на меня. Ничего другого. Вопросов она не
задает. Не упрекает меня. Не плачет. Не принимает вида жертвы.
Жизнь продолжается такая же, как и прежде. Мы спим по-прежнему в
нашей спальне, пользуемся одной и той же ванной и едим вдвоем в
столовой. По вечерам, если я не беру на дом работы, мы вместе смотрим
телевизор или читаем.
Девочки приезжают каждые две недели, и я думаю, что они ничего не
замечают. Ведь они куда больше заняты своей собственной жизнью, чем
нашей.
По существу, мы их уже не интересуем, в особенности Милдред. Ее куда
больше волнует двадцатилетний брат одной из ее подруг.
Постоянно - утром, в полдень, вечером - Изабель смотрит на меня
своими светло-голубыми глазами. Я уже совершенно не понимаю, что они
выражают, и у меня такое впечатление, что я натыкаюсь на них, стукаюсь о
них.
Иногда я спрашиваю себя, не заключают ли они предостережение.
"Осторожнее, бедный Доналд... "
Нет, для этого в ее глазах нет достаточного тепла.
"Если ты воображаешь, будто я не понимаю... "
Она, несомненно, хочет мне показать, что трезво смотрит на вещи,
ничто от нее не ускользает и никогда не ускользало.
- Ты переживаешь кризис, неизбежный почти для всех мужчин в твоем
возрасте...
Если она так думает, она ошибается. Я-то себя знаю. Я не ощущаю
горячности стареющего человека. Да ведь я и не влюблен и не охвачен
болезненной сексуальностью.
Я сохраняю присутствие духа, присматриваясь к тому, что происходит во
мне и вокруг меня. Но лишь я один знаю: ничего нового нет в моих
сокровенных мыслях, только теперь я наконец не прячу их от самого себя,
решаюсь их открыто признать.
Что же хочет сказать ее взгляд?
"Мне тебя жалко... "
Это более вероятно. Ей всегда хотелось покровительствовать мне или
хотя бы делать вид, что покровительствует, также она воображает, что
оберегает наших девочек и является душой тех благотворительных обществ,
в которых состоит.
С виду скромная, сдержанная, на самом-то деле она наиболее гордая из
всех женщин, каких мне довелось встретить. Она не позволяет себе никаких
отклонений от долга, ни малейшей человеческой слабости.
- Я всегда буду тут, Доналд...
Это тоже присутствует в ее взгляде: до конца верная подруга,
жертвующая собой.
Но в самой глубине таится другое:
"Ты воображаешь, будто освободился. Воображаешь, что стал новым
человеком. На самом же деле ты попрежнему ребенок, нуждающийся в моей
опеке, и без нее тебе не обойтись никогда".
Я уже ничего как следует не знаю. Склоняюсь то к одной гипотезе, то к
другой. Я живу под ее взглядом, словно микроб под микроскопом, и иногда
я ненавижу ее.
Со времени моего сидения на скамье в сарае прошло три месяца. Скамья
уже вернулась в сад, на свое место, возле скалы, как раз оттуда и упал
Рэй. Растаяли последние клочки снега, вылезли дикие нарциссы и испещрили
сад желтыми пятнами.
Первый месяц я ездил в Нью-Йорк два раза в неделю и почти каждый раз
оставался ночевать, так как ввод Моны в наследство и выполнение
всяческих формальностей, с ним связанных, требовал много времени и
хлопот.
- Где искать тебя вечером, если произойдет чтолибо экстренное?
- У Моны...
Я не прячусь. Напротив, выставляюсь напоказ, и когда, вернувшись из
Нью-Йорка, чувствую, что пахну Моной, это доставляет мне удовольствие.
Плохая погода уже не вынуждала пользоваться поездом. Я ездил в
машине. Напротив Моны есть стоянка. Вернее, была стоянка, потому что две
недели тому назад Мона переехала с Сэттон Плейс.
Друзья подыскали ей квартирку на 56-й улице, между 5-й авеню и
Мэдисон, в прелестном узеньком доме голландского стиля.
На первом этаже - французский ресторан, где подают великолепного,
сочного петуха в вине. Монина квартира на четвертом этаже, конечно, куда
меньше прежней.
Но также и уютней, интимней. Для гостиной она сохранила мебель из
прежнего будуара, включая и диван, обитый желто-золотистым шелком.
Кровать у нее новая. Широкая, двуспальная, очень низенькая. Но
туалетный столик и глубокое кресло она взяла из прежней спальни.
Столовая рассчитана не больше чем на шесть или восемь персон, но у
Жанет достаточно большая кухня и прелестная комнатка.
Не знаю, кто именно подыскал Моне эту квартиру. Во времена Рэя они
встречались с множеством людей, принимали у себя или выезжали в свет
почти каждый вечер.
Эта область остается для меня чуждой. Как бы по взаимному соглашению
мы с Моной ее обходим. Я не знаю, с кем она встречается, когда меня нет
в НьюЙорке. Возможно, у нее есть любовник или любовники.
Более чем вероятно. Ей нравится предаваться любви без романтизма, я
бы сказал даже, без страсти, потоварищески.
Приезжая, я всегда застаю ее в пеньюаре и самым естественным образом
увлекаю к тому дивану, на котором впервые овладел ею.
Потом она достает напитки, уносит стаканы в спальню и приступает к
своему туалету.
- Как поживает Изабель? - Она говорит о ней при каждой нашей встрече.
- По-прежнему ничего не говорит?
- Она смотрит на меня...
- Такова у нее тактика.
- Что вы хотите этим сказать?
- Молча глядя на вас, ни в чем не упрекая, она добьется того, что вы
почувствуете угрызения совести.
- Нет.
- Она на это рассчитывает.
- Ну что ж, в таком случае она ошибается.
Мона заинтригована поведением Изабель, ее характер производит на нее
сильное впечатление.
Для меня наступает лучший момент дня, лучший момент недели. Мона
занимается своим туалетом, а я с наслаждением погружаюсь в эту
интимность, как в теплую ванну.
Я изучил каждый ее жест, каждую гримаску, манеру, с которой она
вытягивает губы, когда красит их.
Когда она принимает ванну, я слежу за капельками воды, стекающими по
ее золотистой коже. У нее кожа не бело-розовая, как у Изабель, но как бы
позлащенная солнцем.
Мона - крошечная. Почти ничего не весит.
- Лауэнштейн решился?
Мы и тут говорим о ее делах. Мы много ими занимаемся. Лауэнштейн -
декоратор, который предложил купить оптом всю обстановку с Сэттон Плейс,
за исключением той мебели, которую Мона оставила себе.
Оставалось договориться о цене. Теперь это состоялось, а арендный
договор на квартиру был заключен с одним актером, приехавшим из
Голливуда, чтобы играть на Бродвее.
С братьями Миллерами тоже почти обо всем уже договорились, и имя
Сэндерса давно уже сцарапано со стекол, где оно было написано рядом с
Миллер и Миллер. Остается уточнить некоторые детали.
Я никогда не спрашивал Мону, что она сделала с одеждой Рэя, с его
клюшками для гольфа, а также со всеми другими его личными вещами,
которых я больше не вижу.
Мы часто спускаемся позавтракать в ресторанчик, что на первом этаже,
где всегда садимся в один и тот же угол. Хозяин подходит к нам
поздороваться. Нас принимают за супружескую пару, и нам это кажется
забавным.
После обеда я почти всегда пускаюсь в путь, то по делам Моны, то по
моим собственным. Мы назначаем друг другу свидание в баре. Выпиваем там
мартини в качестве вечернего аперитива, предпочитая самое сухое.
Пьем мы изрядно, может быть, чересчур много, но никогда не
напиваемся.
- Где будем ужинать?
Мы идем наугад, пешком, случается, что Мона спотыкается на своих
высоченных каблуках и виснет у меня на руке. Однажды мы встретили
Джостина Грипе из Ханаана, одного из гостей на памятном приеме у старого
Эшбриджа. Он воздержался от поклона. Я обернулся одновременно с ним и
заметил его смущение.
Теперь весь Брентвуд, весь район будет извещен, что у меня связь в
