Что за человек будет ее избранник и какую жизнь она с ним поведет?
Я вижу ее матерью семейства, одной из тех женщин, которых я отношу к
разряду пахнущих пирогами.
Цецилия - другое дело. Она остается загадкой, и я не удивлюсь, если в
ней проявится незаурядная личность. Когда она смотрит на нас, я почти
уверен, что мы ей не нравимся, что она даже в некотором роде презирает
нас.
Удивительно! Годами занимаются детьми, стараются все делать только
ради них. Вся жизнь дома приспосабливается к их потребностям, им
посвящаются и воскресенья, и отпуск. Но вот наступает день, когда,
очутившись лицом к лицу, родители и дети ощущают себя совершенно чужими:
так было и у меня с моим отцом.
Повторяю, с моей стороны было ошибкой ездить к нему. Это свидание
усилило то пессимистическое настроение, в которое я неизбежно впадаю,
если не нахожусь в Нью-Йорке.
Да даже когда я и там, то хорошее мое самочувствие исчисляется всего
какими-нибудь минутами.
Чуть что, я уже воображаю заговор против себя. Вот, к примеру,
Изабель и мой отец! Зачем она поехала в Торрингтон? Так ли уж это было
спешно закупать тарелки, когда в большинстве случаев мы садимся за стол
вдвоем? Уже полгода мы никого к себе не приглашаем.
Отец уверял меня, что она не говорила с ним ни обо мне, ни о Моне.
Допустим! Я обязан ему верить. Но ведь он-то мог завести с ней этот
разговор? Если не словами, то хотя бы взглядами.
- Ну, так как же Доналд?
А она в ответ улыбнулась своей бледной улыбкой, похожей на размытое
дождем, едва просвечивающее небо.
- Не беспокойся о нем...
Разве она не бдительна? Не следит за мной деньденьской, в любое время
суток?
Теперь уже и другие в нашей округе включились.
Когда я прохожу - перешептываются. Наконец-то есть пища для их
пересудов. Вы знаете... Нет, послушайте... Доналд Додд, адвокат, у
которого контора почти напротив почты... Компаньон старого Хиггинса, да,
да... ну, у него еще такая прелестная жена, кроткая, преданная... Так
вот, не хотите ли? У него любовница в Нью-Йорке...
И Хиггинс туда же! Когда я ему говорю, что еду в Нью-Йорк, он
спрашивает:
- Опять на два дня?
- На этот раз нет...
А ведь Хиггинс должен бы радоваться, потому что братья Миллеры
уплатили нам более чем щедрый гонорар за ту работу, которую я для них
проделал. Я бы и бесплатно ее выполнил ради Моны. Но они настояли на
гонораре.
Уоррен, наш врач, зашел ко мне в контору проконсультироваться о
налогах, я веду его дела. Но во время Нашего делового разговора он
как-то странно на меня поглядывал, и я заподозрил, что налоги всего лишь
предлог для его визита.
Не могла ли Изабель позвонить ему и сказать:
- Послушайте, Уоррен... Я обеспокоена... С некоторых пор Доналд
неузнаваем... Его характер изменился... Он какой-то странный...
Я посмотрел Уоррену прямо в глаза. Это - старый друг. Он тоже был у
Эшбриджа 15 января.
- Вы тоже находите меня странным?
Он до того смутился, что очки чуть не свалились у него с носа.
- Что вы имеете в виду?
- А вот то самое... С некоторых пор всем охота поглазеть на меня и
посплетничать обо мне. Изабель смотрит на меня так, словно никак не
догадается, что со мной происходит. Сильно подозреваю, это она направила
вас ко мне.
- Уверяю вас, Доналд...
- Отвечайте прямо: странен я или нет?.. Выгляжу ли я человеком в
здравом уме?
- Конечно, вы шутите...
- Ничуть. Знаете ли вы, что в Нью-Йорке я встречаюсь с одной
приятельницей, с которой нахожусь в любовной связи?
Я произнес эту фразу несколько иронически.
- Вас это не удивляет?
- Почему я должен удивляться?
- Вы уже слышали об этом?
- Да, мне говорили...
- Ну вот видите. А что еще вам говорили?
Он совершенно смутился и, вероятно, раскаивался, что пришел.
- Право, не знаю. Будто вы можете принять коекакие решения...
- Какие?
- Переехать в Нью-Йорк...
- Развестись?
- Возможно.
- Изабель вам тоже об этом говорила?
- Нет...
- Вы ее видели недавно?
- Это зависит от того, что разуметь под словом "недавно"?
- Месяц тому назад?
- Кажется.
- Она была у вас на приеме?
- Вы забываете о профессиональной тайне, Доналд.
Произнося эти слова с нарочитой непринужденностью, он попытался
улыбнуться и тут же поднялся. Но я удержал его.
- Если она и была у вас, это вовсе не значит, что приходила лечиться.
Она говорила обо мне, о своем беспокойстве, о том, что я перестал быть
самим собой.
- Мне не нравится тот оборот, который принял наш разговор.
- Мне тоже! Но с меня хватит быть козлом отпущения.
Ведь не я пришел к вам, а вы ко мне - шпионить за мной, выслеживать,
и притом очень неудачно выбрали предлог.
Вам не терпится предложить мне выполнить какиенибудь тесты? Можете вы
теперь успокоить мою жену? Или я вам тоже кажусь странным из-за того,
что не даю себе труда притворяться?
Вы больше дружите с Изабель, чем со мной... И все другие в этом
похожи на вас... Изабель - необыкновенная женщина, неслыханно преданная,
безгранично добрая...
Так вот, дорогой Уоррен, не очень-то приятно ложиться в постель с
вылощенной преданностью и ходящей добродетелью... Впрочем, я чересчур
долго это проделывал и набил оскомину... Буду ездить в Нью-Йорк или еще
куда, и плевать мне на мнение моих почтенных сограждан.
Что касается Изабель, успокойте ее. Я не имею намерения разводиться,
вновь жениться. Буду продолжать работать в этой конторе и спокойненько
возвращаться домой.
Вы по-прежнему считаете меня странным?
Он сокрушенно покачал головой.
- Не могу понять, что на вас нашло, Доналд? Вы выпили?
- Нет еще. Но скоро напьюсь.
Я совершенно вышел из себя. Не знаю, почему так рассвирепел. В
особенности, зачем обрушился на этого несчастного Уоррена, который тут
был абсолютно ни при чем.
Доктор-пилюля, как его зовут дети. Он постоянно носит с собой сумку с
инструментами, похожую на чемоданчик коммивояжера, в одном из ее
отделений помещаются коробочки и баночки. Осмотрев больного, Уоррен
вынимает из своей коллекции нужную коробочку, достает оттуда, в
зависимости от обстоятельств, две, четыре, шесть пилюль и опускает их в
пакетик.
Пилюли у него всех цветов: красные, зеленые, желтые, переливчатые -
цвета радуги, которые мои дочери в детстве, конечно, предпочитали всем
остальным.
- Вот. Будете принимать по одной за четверть часа до обеда и перед
сном. Завтра утром...
Бедный Уоррен! Я буквально растоптал его, но мой гнев утих столь же
быстро, как и возник...
- Извините меня, старина. Если бы вы очутились на моем месте, то
сразу поняли бы. Что же касается моей психики, я думаю, не настало еще
время вам о ней беспокоиться... Вы со мной согласны?
- Да, я ни секунды...
- Возможно, но другие за вас об этом подумали. Успокойте Изабель. И
не рассказывайте о моей вспышке.
- Вы правда не сердитесь на меня?
- Нет.
На него-то я уже не сердился, но был очень взволнован: мне
показалось, что я нашел разгадку тому беспокойству, которое читал в
глазах своей жены.
Она ведь привыкла верить в меня, верить в мою абсолютную
уравновешенность и произошедшую во мне перемену никак не могла считать
нормальной.
Мои мысли неизменно возвращались, это было отправной точкой к
уничтоженным ею окуркам. Неужели же она и впрямь вообразила, что я
столкнул Рэя?
Мои поездки в Нью-Йорк, связь с Моной, которую я почти цинично начал
афишировать тотчас же после смерти моего друга, не показалось ли ей все
это неопровержимыми уликами?
В таком случае я, по ее мнению, свихнулся - близок к сумасшествию.
Только так могла она объяснить себе мое поведение.
Я сказал Уоррену, что напьюсь. Так и сделаю. Перешел через улицу в
бар, посещаемый по преимуществу шоферами грузовых машин, куда не имел
обыкновения заходить.
- Еще один, пожалуйста...
И здесь на меня, разумеется, тоже все уставились. Если бы вошел
лейтенант Олсен, мое поведение должно бы было подтвердить его домыслы.
Он-то ведь первым начал подозревать. Я даже удивлен, что он не
продолжает вести расследование. Вряд ли он поверил, что смерть Рэя всего
лишь несчастный случай.
Небось и до него докатились слухи о том, что я - любовник Моны и нас
встречают в Нью-Йорке, когда мы разгуливаем там под ручку.
Я не выпил третьего стакана, хотя мне очень этого хотелось. Перешел
обратно улицу и вернулся к себе в контору.
- Вы поедете в Нью-Йорк на этой неделе?
- А почему вы спрашиваете меня?
- Если поедете, у меня будет к вам просьба... Где вы остановитесь?
- На Пятьдесят шестой улице.
- Речь идет о регистрации одного документа в бельгийском консульстве.
Оно находится в Рокфеллеровском центре.
- Возможно, я поеду в четверг.
- Здорово вы тарарахнули беднягу Уоррена... волейневолей слышал.
- Вы тоже находите меня странным, Хиггине?
- Странным - нет, но вы переменились. Настолько, что я уже не раз
думал, не покинете ли вы меня и не придется ли мне искать нового
компаньона... Для меня это равносильно катастрофе. Сами посудите, сумею
ли я, в моем возрасте, ввести в дело какого-нибудь молокососа?.. Миллеры
не предлагали вам работать с ними?
- Нет.
- Признаюсь, это меня удивляет. На их месте...
Я сказал неправду. Впрочем, они не сделали мне конкретных
предложений. Однако расспрашивали о моих планах, о жизни в Брентвуде, и
я отлично понял, к чему они клонят.
Они, как и все, ошибались в оценке моих отношений с Моной. Они
вообразили великую любовь, во имя которой я вот-вот переселюсь в
Нью-Йорк, чтобы не расставаться с Моной, жениться на ней.
Тогда-то я действительно впрягся бы в упряжку Рэя!
- Во всяком случае, я рад, что вы остаетесь!
Из своего кабинета, окна которого выходят на улицу, Хиггине видел,
как я ходил в бар, находящийся напротив, а он ведь знал, что это не
входило в мое обыкновение.
Каковы истинные мысли этого старого пройдохи, который больше
смахивает на торговца скотом, чем на адвоката и нотариуса?
Тем хуже! Пусть они все во главе с Изабель думают что хотят, мне на
них наплевать.
Когда я вернулся домой, Изабель встретила меня сладенькой улыбкой,
словно я какой-нибудь несчастненький или больной.
Я начал плохо переносить эту игру, но приходится к ней
приспосабливаться. Я должен раз и навсегда решиться не обращать никакого
внимания на ее взгляды.
Она нарочно играет ими. Это ее секретное оружие. Она знает, что я
стремлюсь понять ее взгляды, и это выводит меня из себя, сбивает с
толку.
У нее целая палитра взглядов, и она ими пользуется как
усовершенствованными орудиями. На слова я смог бы найти ответ, но как
ответишь на взгляды?
Если бы я спросил ее:
- Почему ты так смотришь на меня?
Она ответила бы мне вопросом:
- Как это я смотрю на тебя?
Во всяком случае, ее взгляды варьируются. В зависимости от дней и
часов дня. Иногда у нее пустые глаза, и это, возможно, самое
обескураживающее. Она присутствует. Мы едим. Я что-то говорю, лишь бы
нарушить тягостное молчание.
А Изабель смотрит отсутствующим взглядом. Изабель смотрит на мои
шевелящиеся губы так, как смотрят на рыбу, плавающую в аквариуме, когда
она открывает и закрывает рот.
А то, наоборот, зрачки ее сужаются, и она вперяет в меня взгляд,
полный отчаянья и неразрешимых вопросов.
Каких вопросов? Разве может быть что-то невыясненное после семнадцати
лет семейной жизни?
Но ее привычки, позы, манера склонять голову влево и улыбаться
неопределенной полуулыбкой - ничто не изменилось, все незыблемо
