бы нашел ответ, у него перехватило горло.
Разве его приход - не прощальный?
- Знаешь, мама...
Старуха бесстрастно смотрела на него в упор. Он боролся с желанием
сказать ей. Лучше было бы оставить письмо.
- Ну, что ты хотел мне сказать?
Казалось, она смягчилась. Может быть, она ждала, что он наконец-то
признается в том, что, несмотря на видимые успехи и деньги, он несчас-
тен? И тогда она пожалела бы его.
Нет, в этом он не способен сплутовать, даже ради того чтобы его пожа-
лели. Да и не жалость ему нужна. Он написал бы ей совсем о другом, но
вот о чем - уже улетучилось из головы. При всем желании он не мог уло-
вить свою мысль.
Его осенило, когда он глядел на отцовское кресло, на стойку с трубка-
ми, на книги в потрепанных переплетах, когда он думал о своей детской
комнате и видел перед собой стол с очками, служившими по очереди обоим
супругам.
На какой-то миг мысль блеснула и проявилась, уплотнилась, обрела фор-
му. Ему казалось, будто он сам видел, как отец вернулся с улицы в пос-
ледний раз, но в действительности сцена разыгралась без него: он был в
школе.
Он собрал обрывки истины, прошлое и настоящее, и каким-то чудом, как
это бывает при вынесении сложного диагноза, все сложилось в одну карти-
ну. Он был настолько близок к открытию, что уже, казалось, ухватился за
путеводную нить, не отдавая себе отчета в том, какая горестная гримаса
исказила его лицо.
- Да что с тобой, Жан? Ты болен?
- Нет.
- Ты уверен, что это не сердце? Сколько врачей умирает от сердца,
сплошь и рядом...
- Да нет же, мама.
Она была раздосадована, что исповедь не состоялась:
- Ты в самом деле чувствуешь себя нормально?
- Уверяю тебя.
- Может быть, какие-нибудь неприятности дома? Или неладно с работой?
Ему удалось выдавить из себя улыбку. Все его трудности ничего не сто-
ят, в глазах матери, по сравнению с несчастьями, которые так и сыплются
на головы ее внучатых племянников и племянниц: еще бы - безработица,
рак, ненормальные дети...
- Кристина не заходила к тебе в последнее время?
- Нет, с Нового года не заходила. Давид прислал мне открытку на день
рождения.
Это удивило его - ему казалось, что сын и не подозревает о существо-
вании бабушки.
- Мне пора...
Он вытащил из кармана бумажник.
- Нет-нет, сын... Мне хватает с избытком, ты ведь и так присылаешь
мне каждый месяц...
Он не сам посылал ей деньги, этим занималась Вивиана, одновременно
уплачивая по чекам всем поставщикам. И мать знала об этом, видя чужой
почерк на переводе.
Тем не менее он положил на стол несколько кредиток:
- У тебя ведь есть внучатые племянники, которым это может приго-
диться...
Может быть, зря он так делает? Но он поступал так каждый раз, и до
сих пор ее это не задевало; напротив, несмотря на все свои протесты, она
казалась скорее довольной. Он заметил, что она слегка побледнела. Но,
может быть, деньги здесь ни при чем. Устал он ужасно. Никогда еще не
чувствовал себя таким усталым, должно быть, это видно по нему, ведь не-
даром в этот день, с самого утра, все беспокоятся о его здоровье, даже
мать.
- Наверное, я тебе уже говорила об этом, - прошептала она, - но людям
моего возраста часто случается повторять одно и то же, а я не хочу, что-
бы ты забыл, не хочу, чтобы ты допустил распродажу на аукционе этих до-
кументов; я говорю о бумагах твоего отца. Они в верхнем ящике комода.
Там же его военный билет и фотография в форме драгунского унтер-офицера.
Помнишь ее? Ты всегда просил, чтобы я тебе ее показала, а однажды ты за-
хотел к Новому году кавалерийскую трубу...
- Спокойной ночи, мама...
- Спокойно ночи, сынок.
Он не посмел обнять ее за плечи, ведь раньше он никогда этого не де-
лал, он только расцеловал ее в обе щеки и стал спускаться по лестнице.
Наклонясь через перила, она не забыла напомнить ему, как сорок лет
назад, когда он уходил в школу:
- Осторожно, не хлопай дверью.
И он, задрав голову, прошептал:
- Хорошо...
Не надо было ему приходить. Это его взволновало - нет, не то, что он
навестил мать, а то, что ему пришло в голову зайти к ней. Он снова попы-
тался восстановить ход своих мыслей - тех, что перебирал, когда ехал с
улицы Анри-Мартэн по Булонскому лесу. Не напал ли он случайно на след?
Неужели он и вправду обнаружил нечто тайное - ну хотя бы отправную
точку для дальнейших открытий? На какой-то миг он, казалось, уловил неу-
ловимое, и, может быть, его еще озарит. После водки во рту остался неп-
риятный привкус. Хотелось коньяку. И, поскольку он себе в этом признал-
ся, он уже искал для себя оправданий, припоминал кафе на соседней улице,
название он позабыл, где его отец встречался с друзьями.
Он заметил его издали, оно было так же скудно освещено, как и в дав-
ние времена, и поскольку в этот вечер он совершал своего рода паломни-
чество, то почему бы ему не пойти до конца?
Он поставил машину и отправился туда пешком, хотя после стольких лет
никто не узнал бы его. Он толкнул дверь и сразу попал в духоту, в нос
ударил табачный дым и запах пива, давно забытый.
Он сразу пожалел, что пришел, потому что атмосфера здесь была такая
же душная и гнетущая, как в его кабинете к концу дня.
Кафе осталось прежним, с теми же мраморными столиками и скамейками
грязно-красного цвета, по стенам шла полоса зеркал, в металлическом шаре
- тряпки.
В углу, у стойки, четверо играли в карты, и официант, стоя с полотен-
цем через руку, следил за партией, в то время как довольно молодая пол-
ногрудая женщина, хозяйка или кассирша, читала газету около пивного на-
соса. Во втором зале двое посетителей медленно кружили вокруг биллиард-
ного стола и слышался стук шаров.
Было слишком поздно отступать, поздно искать другое место, где можно
выпить. Он сел у входа и заказал коньяку.
- Пробную?
Он сказал "да" и в ожидании стал разглядывать лица присутствующих. У
игрока, сидевшего напротив него, тучного человека, был двойной подборо-
док, похожий на зоб, и фиолетовое лицо. Временами он недобро поглядывал
на Шабо.
Что скажет он, если ему придется свидетельствовать?
И остальные, которые тоже наблюдали за непрошеным гостем?
Их спокойствие и уверенность в себе, то, как серьезно изучали они
свои карты, прежде чем решительно выложить их на стол, - все это пугало
его. Не сходя с места, просто глядя на них издали, он мог бы поставить
каждому игроку поистине удручающий диагноз.
Но вопросы-то будут задавать им. Именно их и таких, как они, принято
считать нормальными людьми.
И разве не станет самым страшным свидетельством, пусть даже бессло-
весным, свидетельство его матери? Да ей достаточно предстать перед сле-
дователем и показаться ему такой, как она есть - изглоданная годами, бе-
зутешная героическая старуха!
- Мадам, ваш сын...
Ей будет довольно взгляда, выражения лица. Возможно, она добавит,
склонив голову набок - как четверть часа назад, когда она сверлила его
проницательным взглядом:
- Знаю... Я всегда этого ожидала...
Надо немедленно пресечь эти мысли. Он подозвал официанта:
- Еще раз то же самое...
Он слишком далеко зашел по этой страшной дороге. Завтра утром он сна-
чала отправится в Пор-Рояль - осведомиться о состоянии луноликой девицы.
В принципе, внутримышечное введение кортизона при ее заболевании безв-
редно. Нужно только внимательно наблюдать за реакцией. В этом он вполне
может положиться на свою ассистентку Николь Жиро.
А вдруг она ему звонила? Или звонили из клиники? Всегда может слу-
читься непредвиденное. А он не сказал, где будет. Обычно этим ведает Ви-
виана, и все знают, где его можно найти.
- У вас есть телефон?
- В глубине биллиардной, налево, у туалетов. Вам надо позвонить в Па-
риж? Дать вам жетон?
Он позвонил сначала домой. Ему ответила кухарка:
- Ах, это вы, месье... Жанины нет... Я одна...
- Никто не звонил?
- Только мадам. Она хотела знать, дома ли вы, и я ей сказала, что вы
вышли. Я сделала что-то не так?
Он взял в кассе еще два жетона. Он редко сам набирал номер и теперь
проделывал это очень неловко. Ему не хватало Вивианы, и он пожалел, что
не взял ее с собой. Ему хотелось убедиться, что все в порядке, и он поз-
вонил в клинику.
- Все идет хорошо, профессор. Мадам Рош провела больше часа с мужем и
деверем и ничуть не утомилась. Затем съела все, что ей подали, и уснула.
Только что я перевела пациентку из двадцать четвертой в гинекологию, вы
назначили ее на операцию завтра вечером.
- Никто меня не спрашивал?
- Никто. Все спокойно.
Он предпочел бы срочный вызов. Конечно, он боялся бы сплоховать, но
работа вернула бы ему власть над собой. Он чувствовал, что катится по
наклонной плоскости, и позвонил в Институт материнства, втайне надеясь,
что там он окажется нужен:
- Мадам Жиро еще здесь?
- Нет, профессор. Дежурство принял доктор Берто.
Это его второй ассистент.
- Передайте ему трубку.
Он хотел бы быть на его месте, в белом халате, нести ответственность
за эти ряды коек, где одни женщины спали, а другие молча страдали с отк-
рытыми глазами.
- Все хорошо, профессор... Да, я видел больную...
Доктор Жиро передала мне предписания... До сих пор она очень хорошо
реагирует на лечение... Нет, больше ничего. Ночью ожидается трое родов,
и все по прогнозу нормальные... Кесарево как раз сейчас делает доктор
Вейл...
Нет, никто не протянул ему спасительной доски. Никто не нуждается в
нем - ни дети, ни мать, ни больные.
- Все нормально...
Не в этот ли час молодая эльзаска устремилась к набережной, еще не
будучи уверена, совершит ли она то, что задумала? Разве не пыталась она
сначала уцепиться хоть за что-нибудь? Может быть, тогда она снова пробо-
вала пробиться к нему в клинику на Липовой улице или долго стояла на
улице Анри-Мартэн, глядя на освещенные окна и надеясь перехватить его у
входа?
Плюшевый Мишка! Какой убийственной иронией обернулось прозвище, рож-
денное, казалось, самой нежностью!
Сознавала ли Вивиана, что она ответственна за это несчастье? Каза-
лось, ее ничто не тяготит. Но чувствовалось, что она не спокойна; не по-
тому ли, что он мог потребовать от нее объяснений? Или осыпать упреками?
Или даже выставить ее за дверь в порыве гнева?
Она оберегала его! Все вокруг только и делали, что оберегали его! Он
не должен разбрасываться. Он всем нужен таким, какой он есть, таким, ка-
ким ему предписывалось быть по их настоянию, чтобы они могли превозно-
сить его.
У всех у них были свои трудности, но разрешать их должен был он один.
Сам же он не имел права уклоняться в сторону от предусмотренного для не-
го пути.
Даже хозяйка кафе, а может быть, кассирша, ну, та самая грудастая
женщина, оторвалась от своей газеты и не без тревоги взглянула на него,
словно опасаясь - а вдруг он пошел в кабинку не затем, чтобы поговорить
по телефону, а чтобы там выблеваться?
- Официант, сколько с меня?
Он возьмет лист бумаги - нет, не сегодня, а в какойнибудь вечер, ког-
да будет один, у себя в кабинете, и чтобы никого рядом; тогда он будет
искать, углубляясь год за годом в прошлое, так глубоко, как только поз-
волит память, отмечая малейшие симптомы: его издавна приучили к методич-
ности, и он сам приучал к ней своих учеников.
Ничего не упускать! Не довольствоваться ни приблизительным ответом,
ни верным на первый взгляд признаком. Вычеркивать сомнительные факты.
Остальные - подытожить. Но и тогда не доверять решению, пусть даже оче-
видному.
Выйдя на улицу, он рассмеялся: знаменитый профессор, как назвал его
Давид во время завтрака, а не может поставить себе диагноз! Но он не
первый и не последний. Знавал он одного тоже знаменитого на весь мир
психиатра, который стучался в двери всех своих коллег, чтобы прокон-
