вами, то это потому, что мне хотелось бы уточнить кое-какие подробности.
Она беременна, в том нет никаких сомнений, да вы небось и сами это заме-
тили. Если ей верить, срок два месяца. Но мне очень важно убедиться,
действительно ли это так, - а вдруг у нее трехмесячный срок? Не возра-
жайте! Не делайте поспешных выводов из того, что я вам говорю. Если для
меня так важен срок ее беременности, то вовсе не потому, что она забере-
менела до брака, как вы, может быть, подумали; я не такой простофиля,
чтобы покупать кота в мешке - если вы понимаете, что я имею в виду...
Он коротконог, с чудовищно жирными ляжками. Наклонясь к Шабо, Ламбер
положил ладонь ему на колено, как бы подчеркивая сказанное:
- Дело в том, что три месяца назад, да и раньше, за несколько недель
до того, я с ней ничего такого не проделывал, разве что...
Он выговаривал слова, бесстыдные, как порнографические открытки,
объясняя малейшие подробности своих любовных забав, свои вкусы, свои
слабости и возможности.
Шабо отодвинул подальше ногу, избегая глядеть в это бледное лицо,
искривленное похотливой улыбкой.
- Понимаете? Впрочем, у меня все записано в блокноте, день за днем...
Он со смешком поглаживал себя по карману, где, должно быть, лежал
пресловутый блокнот.
- Само собой, я не записываю имен, только инициалы, а некоторые слова
заменяю значками. Есть забавные... И если позже мой блокнотик найдут...
Но не будем отвлекаться. Я не врач и полагаю, что каждый должен зани-
маться своим делом... Я даже в газетах пропускаю медицинские статьи...
Может быть, я не прав, а? Но мне кажется, исходя из того, о чем я вам
рассказал, что как раз с медицинской точки зрения невозможно, чтобы за
эти три недели до заключения брака я сделал ей ребенка.
Шабо не отвечал и для приличия отхлебнул глоток коньяка из пузатого
бокала с инициалами шурина.
- Короче говоря, теперь вам ясно, как важно установить срок... Два
месяца - ребенок мой... Три - от другого.
- Не всегда можно точно определить... - пробормотал наконец Шабо.
Только из жалости к несчастной девчонке он дал себе труд ответить Ламбе-
ру.
- Ну-ну-ну-ну-ну-ну! Не говорите мне этого и не воображайте, что я
вам поверю, если вы мне потом скажете, что она переносила лишний ме-
сяц... Знаю я эти песни! Не в первый раз ставлю девиц в подобное положе-
ние и, если нужно, найду врачей, которые мне скажут правду... Могу вас
успокоить - в любом случае развода не будет. Но все равно: мой это ребе-
нок или не мой - вряд ли я захочу сохранить его...
Взгляд его стал жестким:
- Молчите?
Шабо в упор смотрел на него, и губы его дрожали.
- Да вы, часом, не пьяны?
- Нет.
- Можно подумать, что вы опьянели. Что это вас так скрутило в послед-
нее время?
- Кто вам это сказал?
- Не важно.
Ламбер встал, замешкался у камина:
- В любом случае все будет так, как решил я. Завтра моя жена позвонит
вашей милой секретарше - ведь это она назначает часы приема? После обс-
ледования мы с вами встретимся еще раз - такие вещи лучше не обсуждать
по телефону...
Шабо тоже встал, и голова у него закружилась. Бокал он все еще держал
в руке, не отдавая себе отчета, и ему вдруг ужасно захотелось выплеснуть
содержимое в лицо Ламберу.
Тот только повел плечами и, словно уговаривая ребенка, пробурчал:
- Завтра вы будете смотреть на вещи по-иному.
Уверенный в себе, раскачиваясь всем корпусом, он вышел из комнаты, не
добавив ни слова. Шабо снова ощутил в кармане тяжесть оружия. Здесь, над
камином, также висело зеркало, и он видел свое лицо. Он чуть было не
повторил свой недавний опыт - до того ему захотелось приставить дуло к
виску.
К тем свидетельствам, которые он собирал в течение дня, прибавилось
бы еще немало. Почти для всех его действий и поступков нашлись бы зрите-
ли, он оставил за собой длинный след через весь Париж. А что сказал бы
человек с орденской ленточкой? А молодая жена Ламбера - единственная, с
кем он хоть немного поговорил?
Ламбер оставил дверь приоткрытой, но в гостиной было так шумно, что
выстрела, вероятно, не услышат. Играла музыка. Танцевали.
Наверное, тело обнаружит слуга, когда придет гасить свет.
Ему стало дурно. Желудок взбунтовался, и он поспешил из комнаты, но
не через дверь, ведущую к гостиной, а в холл. Туалеты были заняты, он
поднялся на второй этаж и заперся в ванной Филиппа.
Он спустил воду и, заметив в зеркале, что веки у него покраснели,
ополоснул лицо холодной водой, затем с отвращением вытерся махровым по-
лотенцем шурина, пропахшим лосьоном.
Спускаясь по лестнице, он встретил Мод. Она шла наверх:
- Тебе нехорошо? Ты не видел Филиппа?
- Нет.
- Наверняка он где-нибудь в укромном уголке с женщиной... Пойду в
спальню, приведу себя в порядок...
Это было невыносимо. Он не знал, что именно, но чувствовал, что
больше ему не вынести. Для него и для них одни и те же вещи были напол-
нены разным смыслом, и он недоумевал, как до сих пор он все это выдержи-
вал.
И самое ужасное заключалось в том, что другие, казалось ему, правы, и
мать права. Да, он сам этого хотел.
Благодаря своему труду он стал важной птицей, как она говорит. Одно
это могло бы внушить ему веру в себя. В доме у сквера Круазик он зараба-
тывал достаточно денег, чтобы прилично жить на них вместе с семьей.
Если б он не ввязался в авантюру с клиникой, то до сих пор посылал бы
статьи в медицинские журналы и закончил бы свой труд об акушерской прак-
тике, который ему давно уже советовали написать коллеги, а он так и
застрял на первых страницах.
В конце концов, это он лгал им. Всем. И для каждого у него была от-
дельная ложь. В разных декорациях он играл различные роли.
Один человек преподавал в Пор-Рояле - и совсем другой подолгу держал
за руку своих пациенток на Липовой улице. И совершенно отличался от них
врач в смотровом кабинете, глава семьи за обеденным столом, любовник Ви-
вианы и сын в доме матери.
В конечном итоге он стал никем. Что искал он сегодня с самого утра,
что искал все эти месяцы и годы? Самого себя. Вот истина.
Ему не хотелось больше видеть ни шурина, ни Ламбера, ни гостей. Он
решил уйти, стал искать пальто и шляпу, не нашел, не нашел и того лакея,
который взял у него одежду с ироническим видом и, наверное, чтобы поза-
бавиться, спрятал ее.
Одна из американок, не то мать, не то дочь, вышла из туалета, и он
остановился, разглядывая ее, как диковинную рыбу в аквариуме.
Он так и не понял, почему она, остановясь в дверях гостиной, оберну-
лась и показала ему язык. Может, она была вдрызг пьяна? Может, ее тоже
рвало в туалете?
Нужно немедленно уходить. Ему не терпелось оказаться на улице, с ее
прохожими, газовыми рожками, легковыми машинами и автобусами.
Он открыл какую-то дверь, и в комнате, которой он не помнил, обнару-
жил женщину. Она стояла к нему спиной и пристегивала чулок.
- Это ты, Филипп? - спросила она, не оборачиваясь.
Он ничего не ответил, не полюбопытствовал, кто она такая, спустился
по лестнице желтого мрамора и наконец нашел гардеробную. Он долго рылся
в норковых манто и плащах и наконец наткнулся на свое пальто - оно было
в самом низу, - отыскал и шляпу, но никак не мог открыть дверь из кова-
ного железа.
В ярости оттого, что ему не выйти из этой ловушки, он стал изо всех
сил трясти дверь. Появился слуга. Не Жозеф.
- Месье уже уходит?
Взгляд, брошенный им на слугу, должно быть, внушал опасения, потому
что человек в белой куртке заторопился:
- К вашим услугам... Доброй ночи...
Вдоль тротуара вытянулась вереница автомобилей. Его машина оказалась
за огромным американским авто, поставленным так, что ему никак не удаст-
ся вывести свою машину.
Он сжал кулаки и посмотрел на дом шурина с ненавистью, сунул руки в
карманы и пошел пешком.
* * *
Он шел куда глаза глядят. Ему никуда не хотелось.
Вместо того чтобы свернуть направо, к площади Звезды, он свернул вле-
во, по направлению к Клиши, а когда заметил свою ошибку, не захотел
возвращаться.
Этот отвратительный тип, Ламбер, осквернил святая святых: посягнул на
его профессиональное достоинство.
"Завтра вы будете смотреть на вещи по-иному".
Старый подлец был заранее уверен, что, поразмыслив, Шабо сообщит ему
о результатах осмотра, а потом, если прикажут, угодливо уничтожит ребен-
ка.
Но Ламбер еще не хозяин клиники, хотя он настоял, чтобы туда взяли на
должность бухгалтера одного из его служащих, наделенного, очевидно, обя-
занностью направлять свой отчет лично Ламберу.
Мимо шла молчаливая парочка. Прямо на земле, прислонясь спиной к сте-
не, спала старуха посреди отбросов.
Самый подходящий миг для человека, который неделями выслеживает его
по всему Парижу. Если б они встретились, Шабо непременно расспросил бы
его, хотя и не знал, о чем именно. Но он чувствовал, что это единствен-
ный человек, с которым у него есть тесная связь.
У него что - тоже револьвер? И так же слегка мешает ему при ходьбе,
как этот?
Не знал он ту девочку так, как знал ее Шабо. Никогда он не видел ее в
неярком свете маленькой комнатки для дежурных. Он даже не подозревал,
что у нее такая улыбка, что она может обернуться таким же трогательным
существом, как плюшевый мишка для ребенка в его постельке.
- Единственное даровое счастье...
Единственный подарок, полученный им в жизни.
Ну а что бы он сделал с этим подарком потом? Может быть, пришел бы к
тому же решению, что и Ламбер?
Он испытывал ужас перед тем, что открывал в себе; это длится уже дав-
но - задолго до того, как люди стали находить, что он скверно выглядит.
Ему хотелось, чтобы хоть раз ему позволили объясниться. Но он бы не стал
исповедоваться кому попало. Уж точно не матери, которая его ненавидит. И
не людям вроде того картежника с фиолетовым лицом, в версальском кафе.
Нет, он не пьян. Доказательство - то, что он припоминает всякие мело-
чи, на которые раньше не обращал внимания. Ну, к примеру, надпись на
зеркале белыми буквами, над головами игроков:
"Морские мидии и кислая капуста"
Что-то вроде названия песенки. Самое смешное, что здесь, на бульваре
Батиньоль, где дома все беднее и беднее по мере того, как удаляешься от
бульвара Курсель, он опять натолкнулся на такую же надпись в витрине еще
открытой пивнушки.
Получается, что он предпочел бы рассказать о том, что его гнетет,
именно эльзасцу. Они бы поняли друг друга. Но теперь уже поздно. Если
они встретятся, то только чудом.
Он тоже должен решиться, как решилась Эмма, хотя тут есть разница -
ему было бы противно уйти, так ничего и не поняв. Сколько людей обраща-
ются к нему с просьбой подумать за них - и в целом мире некого ему поп-
росить о такой же услуге!
Неправда, будто он возомнил себя сильнее других. Если он производит
такое впечатление, так это потому, что ему присуще некое достоинство, и
вытекает оно не из его личных свойств, нет - это достоинство связано с
его профессией. Вот этого-то никто в нем так и не понял. Сам он всегда
знал свои слабости - потому-то прилагал столько сил, чтобы справиться с
ними.
Даже звание профессора... Не так уж сильно его привлекало преподава-
ние. Может быть, он зря потерял на этом время. Вероятно, потребность
учить других оттого и возникла, что он должен был сам убедиться в своей
значительности, и по той же самой причине он впоследствии ожесточенно
принялся зарабатывать деньги. Он не хотел, чтобы его раздавили люди вро-
де тех, у кого он только что побывал и которым все-таки удалось разда-
вить его.
Ну с кем поделишься такими мыслями? А потребность, чтобы рядом с ним
всегда кто-то был! Он навязал эту роль Вивиане. И что получил взамен?
Иронические усмешки студентов над тем, что она ждет его во дворе Инсти-
тута материнства...
