профессора, встреченные на международных конгрессах.
Единственный снимок - пожелтевший, старомодный - был без посвящения;
это был портрет отца, чиновника, о котором упоминал за столом Давид: до-
вольно полный, грузный мужчина, волосы ежиком, седеющие усы, на животе -
цепочка от часов, увешанная брелоками.
Многие, останавливаясь перед этим портретом, думали, что узнают, кто
это, и называли какое-нибудь имя - каждый раз другое, но неизменно при-
надлежащее одному из политических деятелей начала века.
Но если его отец и занимался политикой, об этом знал только узкий
круг посвященных в Версале, да и обязан был отец своей преходящей из-
вестностью скандальной истории.
Он был чиновником до мозга костей, но притом и франкмасоном, да еще в
те времена, когда это слово заставляло некоторых трепетать. Он был пыл-
ким вольнодумцем.
Это правда, что он хотел видеть сына врачом. Врачом или адвокатом.
Врачом - чтобы он облегчал страдания бедных. Адвокатом - чтобы он их за-
щищал.
Он не предвидел ни улицы Анри-Мартэн, ни блестящей клиники на Липовой
улице. Мог ли его утешить Институт материнства в Пор-Рояле?
У Шабо была всего лишь одна фотография матери; она еще жила в Верса-
ле, в той же квартире, где он родился; снялась она молодой девушкой, и
если он сберег этот снимок, то лишь ради прически и платья по моде тех
лет.
Она была дочерью аптекаря. Аптека существовала и сейчас, слегка мо-
дернизированная, на одной из тихих и плохо освещенных улиц Версаля.
Отец его вышел из крестьян и гордился этим. У него был звучный голос,
голос Жореса, как он любил повторять, и сам он был страстным поклонником
Жореса. Женился он поздно. Когда у него родился сын, он занимал долж-
ность начальника канцелярии префектуры Сены-и-Уазы, а вскоре стал инс-
пектором школ департамента.
Что же тогда случилось? Жан Шабо смутно помнил то время, когда его
отец был жизнерадостным здоровяком и отстаивал свои политические взгля-
ды, стуча по столу кулаком.
Францию раздирал надвое религиозный вопрос. Действительно ли Огюст
Шабо взял на себя опасный почин, и, как говорили, без ведома своего на-
чальства, и даже наперекор ему?
Мрачное, тревожное время переживала семья в маленькой квартирке по
улице Бертье, из окон которой были видны стены дворцового парка.
Десятилетний мальчик слышал разговоры о дисциплинарном суде, о лжес-
видетельстве, о подделке документов. Они пережили нечто подобное делу
Дрейфуса в мелком масштабе, и однажды вечером он увидел, как его отец,
воротясь домой, рухнул в кресло; с тех пор он, можно сказать, не покидал
его никогда.
Это было вольтеровское кресло, оно стояло у окна, и кожа на нем была
покрыта трещинками, подобно географической карте.
Восемь лет отец с утра до вечера оставался в этом кресле; он не пус-
кал к себе врачей, отказался выходить из дому, отказался от встреч со
старыми друзьями.
Его отрешили от должности, и он не желал больше ничего знать об этом
мире.
Но он продолжал есть и пить вино. Он не похудел, но его лицо приобре-
ло восковой оттенок, ноги распухли, шея с каждым годом все больше нали-
валась жиром.
Он только тем и занимался, что читал и перечитывал одни и те же книги
из своей библиотеки и наконец изучил их настолько, что мог бы пересказы-
вать слово в слово целые главы из Ренана.
Пенсии его едва хватало на то, чтобы кое-как перебиваться, и, не будь
стипендии, Шабо никогда не удалось бы завершить образование.
- Ах так! Я им больше не угоден!
Короче говоря, отец отказался от жизни. В свой последний год, хотя
ему было всего пятьдесят пять, он уже больше не читал и, безвольно осев
в своем кресле, глядел в небо, похожий на деревенских стариков, ожидаю-
щих смерти на пороге своего дома.
Его память ослабла. Он путал имена, потом стал пропускать слоги, по-
том целые слова, так что стало трудно понимать, что он говорит.
За много недель до смерти, последовавшей от приступа уремии, он пе-
рестал узнавать сына, перестал подыматься с кресла по нужде.
Его портрет был здесь, в доме, среди фотографий медицинских светил.
Давид решил стать репортером, как этот злобный дурак, Жан-Поль Карон,
за которого его дочь Лиза вбила себе в голову выйти замуж.
Элиана мазала губы какой-то мерзостью, от которой ее рот выглядел
бледнее лица, что вместе с волосами, висящими прямыми прядями, делало ее
похожей на привидение.
Вивиана прошла через приемную, стуча по паркету высокими каблуками, и
на пороге кабинета воскликнула:
- Два часа! Мадам Рош сдержала слово, дала вам спокойно позавтракать.
Теперь телефон может и позвонить...
Она сдвинула брови, потому что профессор не шевельнулся. Сначала она
подумала, что он по обыкновению на какой-то миг "отсутствует", но, по-
дойдя ближе, убедилась, что он спит и на губах его блуждает какая-то
тревожная улыбка.
4.
Замешательство мадам Рош и обед с детьми
Вивиана была причиной первой неурядицы, не такой уж, в общем, серьез-
ной, но за первой последовали еще две. Шабо не мог бы точно сказать, о
чем он думал, пока ехал в машине, но настроение у него было, пожалуй,
даже хорошее. Светило солнце, его осенние лучи сообщали предметам мяг-
кость очертаний. Было тепло. Дорогой он отмечал про себя разнообразные
картины: там собака спит у ворот, вытянув лапы в животном блаженстве;
здесь шофер, ожидая в "роллс-ройсе" хозяина, читает английскую газету; к
Булонскому лесу ритмичной рысью направляются всадник и всадница, и слыш-
но, как постепенно затихает стук копыт. Шабо словно открыл для себя за-
ново этот квартал, вновь увидел его таким, как в детстве: приютом мирной
и счастливой жизни.
Так вот: перед тем как свернуть направо и въехать в парк клиники, Ви-
виана вдруг очень внимательно осмотрела оба тротуара, словно опасаясь
чего-то, и ему сразу пришел на память эльзасец. То, что она именно на
этом месте повела себя таким образом, - не означает ли, что его секре-
тарша все знает и что ей случалось перехватывать послания, подсунутые
под стеклоочиститель? Следует ли из этого вывод, что парень бывает сво-
боден и в другие дни, не только во вторник и в субботу? А в таком слу-
чае...
Шабо предался этим мыслям, подымаясь по ступеням лестницы, и тут в
трех метрах от него, в зарослях кустарника, послышался хруст веток и шо-
рох сухих листьев. Страх охватил его - бессмысленный животный страх. Он
остановился, ожидая выстрела, быстрых шагов, удара ножом - всего чего
угодно, жестокого и непоправимого.
Он не подумал о своем пистолете, не сделал никакой попытки защи-
титься. Он заранее подчинился неизбежности, примирился с фактом, как бы
уже свершившимся.
Это длилось не дольше нескольких секунд - как раз столько времени
потребовалось Вивиане, чтобы нагнать Шабо, посмотреть на него с удивле-
нием и тревогой, - и тут же он заметил выходящего из зарослей садовника
с каким-то дурацким орудием в руке.
Она ни о чем не спросила. А он ничего ей не объяснил.
Он так и оставил ее внизу, растерянную и недоумевающую, сел в лифт и
зашел к себе в кабинет только чтобы переодеться.
Когда он открывал дверь девятой палаты, оставались ли на его лице
следы пережитого волнения? Может быть, и так. Только этим и можно было
объяснить то, что случилось позднее, если только не приписать все это
маловероятному совпадению. Когда он вошел, мадам Рош лежала, и вид у нее
был радостный, хотя и слегка возбужденный, вопреки темным кругам у глаз,
что всегда бывает у рожениц после многочасовых схваток. Она поспешила
сказать ему:
- Ну что, профессор, видите, как я умею держать слово?
Мадам Дуэ, стоящая у ее постели, сделала профессору знак, что пора
вызывать каталку. Не успел он ответить на ее взгляд, как молодая женщина
изменилась в лице. Если оно и не выражало страха, в нем ясно читалось
сомнение, колебание; но все же мадам Рош попыталась сохранить шутливый
тон и спросила:
- На этот раз все будет так же хорошо, как и раньше?
Он замешкался с ответом. Совсем недолго. Потому что был удивлен. По-
тому что спрашивал себя в этот миг, что же такое могла прочитать в его
глазах мадам Рош, всегда уверенная в себе, чтобы вдруг так взволно-
ваться, Наконец он услышал свой ответ:
- Ну конечно, почему в этот раз должно быть иначе?
- Кажется, он идет головкой, как и мои старшие.
- Знаю. Мадам Дуэ мне звонила.
Так и было. Она представила ему подробный отчет в специальной терми-
нологии.
- Что вас беспокоит?" - настаивала она.
Он попытался рассмеяться:
- Ровно ничего! Клянусь вам, что я ничуть не обеспокоен. Видимо, я
напрасно вздремнул после завтрака.
Она поверила ему и успокоилась.
- Ах, вот в чем дело! Вы совсем как мой муж...
Она оборвала себя на полуслове, потому что начались схватки, и уча-
щенно задышала, самостоятельно применив прием обезболивания, которому
обучилась еще во время первых родов.
Взглянув на будильник, она продолжила:
- Тридцать секунд... схватки короткие, но захватывают вглубь... Так я
говорила, что мой муж, если поспит днем, то после этого часа два ходит
как очумелый...
- Вы готовы?
Он улыбался ей. Очень важно вернуть ее доверие. С минуты на минуту,
когда начнется отторжение плода, полное взаимопонимание между ними необ-
ходимо, потому что ему предстоит управлять ее условными рефлексами. На
ее долю останется роль автомата, и он будет приводить этот автомат в
движение с помощью ключевых слов.
- А вы не устали, профессор? Боюсь, вы в конце концов возненавидите
всех нас, женщин, ведь из-за нас вы не можете жить так, как все...
Сестры доставили каталку, и он сделал им знак подождать, так как на-
чались новые схватки. Когда наконец ее вывозили из палаты, рука ее, ко-
торую он не выпускал из своей, была совсем влажной.
- Я сейчас же вернусь к вам. ".
Мадмуазель Бланш помогла ему приготовиться. Он старался не думать о
том, что сейчас произошло, что это уже вторая накладка и оба случая свя-
заны меж собой, хотя, казалось бы, и не имеют отношения друг к другу. Он
даже не известил анестезиолога, так как не предвидел никаких осложнений,
никаких неожиданностей.
Он застал свою пациентку на месте и вложил ей в руку кислородную
трубку:
- Помните, как ею пользоваться?
Она кивнула, испробовала прибор, улыбнулась, но не без боязни. Через
некоторое время он выпрямился и объявил ей:
- Шейка матки полностью раскрылась... Думаю, что минут через десять
мы примемся за дело всерьез...
- Так скоро?
Она снова задышала, как собака после бега, уцепившись руками за ме-
таллические ручки:
- Я все хорошо делаю, профессор?
- Даже очень хорошо.
- Муж находит, что я недостаточно упражнялась...
Он хотел бы, чтобы я все это проделывала каждый вечер... Он внизу?
Шабо не видел, там ли он. Ей ответила мадам Дуэ:
- Он в зале ожидания, и с ним еще одно лицо.
- Мужчина?
- Да.
- Тогда это его брат. Они близнецы, и, можно сказать, неразлучные...
Он крупный, правда?
Она застонала, и профессор, который наблюдал за прохождением плода,
подал знак. Тысячи раз в своей жизни повторял он одни и те же жесты, и
четыре женщины, двигаясь вокруг него слаженно, словно в балете, знали,
как реагировать на каждый из его безмолвных приказов.
- Вы готовы?
Сжав зубы, она ответила:
- Да...
- Сильней сожмите кулаки. Тяните... Внимание: вдох...
Изо всей силы она вдохнула.
- Задержите! - приказал он.
Она еле сдержалась, чтобы не закричать.
- Выдохните! Внимание... Еще раз... Расслабьтесь на минутку... А те-
перь вдохните!..
Казалось, он считает секунды, как на бегах:
- Задержите!
Три, четыре, пять раз... Показался ребенок...
Внезапно случилось то, чего никогда еще не случалось С Шабо, но чего
