лись сестры, тоже был жив: Шабо слышал его первый крик.
Тем не менее Шабо остался недоволен собой и, как только переоделся,
открыл в своем кабинете, крашенном эмалевой краской, шкаф, налил стакан-
чик коньяка и разгрыз зеленую карамельку, чтобы отбить запах алкоголя.
Он всегда стыдился этого, как в детстве долгие годы стыдился того,
что однажды стащил из кошелька у матери мелочь.
Он вернулся домой на такси, испытывая желание выпить второй стаканчик
и разгрызть вторую конфетку - чтобы его не выдало собственное дыхание,
когда утром Жанина придет его будить.
В общем, ничего ужасного не произошло. Ни один акушер не выпутался бы
лучше, чем он.
Собственно, ночь как ночь, как сотни других ночей, и все же после нее
остался неприятный осадок - может быть, из-за дочери, из-за ее парня,
который что-то шептал ей на ухо, может быть, из-за того, что...
По правде говоря, определенной причины для недовольства не было. Ин-
тересно, а что сказала бы акушерка, которая с ним работает вот уже
больше десяти лет, если бы ее вызвали свидетельницей в суд? Не смотрела
ли она на него поверх марлевой маски с беспокойством, с неопределенным
сомнением? Может быть, в какой-то миг ей пришло в голову, что тромб об-
разовался из-за его ошибки?
У него стало просто какой-то манией - представлять себе людей в роли
свидетелей. Ну с какой стати им свидетельствовать о нем?
Началось это давно, когда дети были еще маленькими, уже тогда он
спрашивал себя:
"Каким останусь я в их памяти, когда они вырастут? Каким они видят
меня? Что расскажут о своем отце детям, когда у них у самих появятся де-
ти? "
Теперь он был уверен, что дети просто не знают его. А он, со своей
стороны, пытался ли их узнать? Все ли сделал для этого? Он и сам не мог
понять. Жена тоже не знала, каким он теперь стал. Пришел такой миг в их
жизни, по чьей вине - неизвестно, когда они утеряли взаимопонимание, а
может быть, оно и прежде существовало только в их воображении.
Что же ему оставалось? Вивиана? Вначале он сильно на это надеялся.
Что же касается других - сотрудников клиники и Института материнства в
Пор-Рояле, его коллег, ассистентов и учеников, - они видели только его
маску: он не выбирал ее и носил не по своей воле, но она скрывала его
истинное лицо.
В восемь с половиной он кончил бриться. С тех пор как он спал с женой
врозь, он избегал показываться ей неодетым. Тем не менее им по-прежнему
приходилось пользоваться одной ванной, потому что планировка квартиры
затрудняла доступ к двум другим.
На одной из стеклянных полочек он видел зубную щетку жены, тюбик зуб-
ной пасты, всякую мелкую дребедень, флакончики и прочее - и все это по-
казалось ему настолько же мало приличным, как выставленное на тротуаре
при распродаже с молотка семейное добро, вся подноготная человеческой
жизни.
Рядом послышались шаги. Жена не страдала подобными комплексами: до-
вольно часто, проходя через спальню, он заставал ее неодетой, и это
стесняло его.
Ему оставалось только одеться. Рубашку и брюки он предусмотрительно
захватил с собой. Когда он открыл дверь, Кристина сидела перед зеркалом
с полуобнаженной грудью.
- Здравствуй, Жан.
- Доброе утро, Кристина.
У него еще осталась привычка легко касаться губами ее волос.
- Ночь была тяжелая?
Конечно, он чувствовал усталость, но не любил, когда об этом загова-
ривали, особенно после того, как пристально поглядят на него. Неужели
усталость так ясно сказывается теперь на его лице? Может быть, со сторо-
ны видно, что он чем-то угнетен?
Кажется, что все, с кем он сталкивается, находят, будто он сильно из-
менился. Это не столько пугало, сколько раздражало его.
- Я вернулся в полчетвертого.
- Я слышала, как ты приехал.
Сказала ли Лиза матери, что встретила их у Люсьена? Впрочем, это было
не важно, потому что Кристина знала об этом и не страдала - история дли-
лась уже достаточно долго. И все же он не мог не задаться этим вопросом.
Это было сильнее его.
- Ты сегодня очень занят?
- Вероятно. Еще не знаю.
Утром ожидались роды, и, если он не ошибся, придется отложить практи-
ческие занятия, которые он проводит дважды в неделю, по вторникам и сре-
дам, в Институте материнства. Сегодня как раз вторник.
- Вернешься к завтраку?
- Надеюсь. Если не приду, позвоню.
Хотя он не всегда обедал с семьей, но завтраки старался не пропус-
кать: он придавал этому особое значение, сам не зная почему. Он настаи-
вал, чтобы по крайней мере раз в день все вместе собирались за столом, и
раздражался, если один из детей опаздывал или вовсе не являлся.
Из комнат дочерей доносился шум пылесоса. Элиана распевала в ванной.
Он не зашел поцеловать ее, а заглянул в своей кабинет. Вивиана уже приш-
ла.
- Добрый день, профессор. Все благополучно?
Для чего задавать ему вопросы - разве она уже не позвонила в клинику,
как всегда по утрам? Это ее первая повседневная обязанность, и она, ра-
зумеется, уже положила ему на стол сводку о состоянии каждой пациентки.
Он не ответил ей, молча взял у нее из рук стакан воды и пилюлю.
- Думаю, вы сможете провести занятия. Мадам Дуэ полагает, что роды у
седьмой начнутся не раньше второй половины дня.
Она пошла за его пальто и шляпой.
- Что касается почты, ничего важного...
Друг за другом они спустились в сад, к тротуару, к маленькой черной
спортивной машине, и Вивиана уселась за руль.
На мокрой мостовой поблескивало немного солнца, как весной, и в доме,
за открытыми окнами, убиралась прислуга.
2.
Человек в грубых башмаках, записка под "дворником" и девушка, которая
не открывала глаз
Начиная от угла бульвара Монморанси и до самой Липовой улицы он вни-
мательно начал смотреть налево и направо, но при этом старался выглядеть
совершенно естественно, чтобы Вивиана ничего не заметила. Знала ли она,
что он выискивает, чего опасается? Случалось ли ей, садясь в машину
раньше него - ну, например, если его задерживала на выходе мадмуазель
Роман или бухгалтер, - находить записку, подсунутую под "дворник", а ес-
ли случалось, то почему она ничего об этом не говорила - может быть,
чтобы не испугать его?
На улице стояли три машины, всегда на одном и том же месте. Прохожих
на тротуаре почти не было: разносчик товаров, только что сошедший со
своего трехколесного велосипеда, почтальон, который на секунду остано-
вился, рассматривая пачку конвертов, молодая женщина с детской коляской.
До, Вивианы у него было две секретарши. Одна из них также была его
любовницей - случайно, можно сказать, по нечаянности, он никогда не за-
ходил к ней домой, и ему бы даже в голову не пришло куда-нибудь пойти
вместе с ней просто так, не по служебной надобности. Ни одна из них не
сопровождала его в клинику или в Пор-Рояль, они оставались утром дежу-
рить на улице Анри-Мартэн, разбирали почту и отвечали на телефонные
звонки.
С тех пор как Вивиана повсюду сопровождает его, приходится пользо-
ваться автоответчиком и просить абонентов обращаться в клинику. Система
сложная, из-за этого случались опоздания и всякого рода недоразумения,
директриса, мадмуазель Роман, ворчала. Несмотря на видимую мягкость, она
была несговорчива, и понадобился авторитет Шабо, чтобы она скрепя сердце
уступила Вивиане уголок в своем кабинете.
Едва шагнув за порог застекленной двери, он заметил в конце коридора,
у входа в зал ожидания, каких-то людей, они громко и возбужденно говори-
ли и сильно жестикулировали. Это были смуглые, жгучие брюнеты, и мадмуа-
зель Роман с трудом сдерживала их напор.
Она подбежала к профессору:
- Они настаивают, чтобы их провели к даме из одиннадцатой. Я устала
им повторять, что вы требуете неукоснительного соблюдения больничных
правил, но они говорят, что действуют по поручению своего посольства и
что у них есть инструкции. Они принесли столько цветов, что мы просто не
знаем, куда их девать. И с ними дама: ни слова по-французски, но напо-
ристее их всех, вместе взятых.
Конечно, она была уже в салоне, потому что он увидел ее гораздо позже
- еще молодую женщину, очень толстую, с утра увешанную драгоценностями.
Ее можно было принять за гадалку.
- Буду весьма удивлен, если дама из одиннадцатой в состоянии прини-
мать посетителей. Я позвоню вам сверху.
- Один из них, похоже, очень религиозный, говорит, что должен совер-
шить какую-то церемонию в присутствии ребенка...
Озабоченный, Шабо поднялся наверх, надел белый халат. Если старшая
сестра сегодня не дежурит, ее всегда можно вызвать, она живет на верхнем
этаже клиники. Мадмуазель Бланш также не было, в полумраке одиннадцатой
палаты он увидел мадам Лашер. Шторы были опущены. В тишине слышалось ды-
хание больной. Он взглянул на температурный листок и нахмурился:
- Она не приходила в сознание?
- Приходила, часов в восемь.
- Рвота?
- Были позывы, вышло немного слизи. Она очень мучилась, и я позвонила
мадмуазель Буэ, она сказала, чтобы я положила ей на живот пузырь со
льдом и дала болеутоляющее.
Все это было записано вкратце, условными знаками, на листке, который
врач держал в руке. И все же он по привычке задавал вопросы.
Он стал щупать пульс, обеспокоенный температурой, которая, вместо то-
го чтобы понижаться, повышалась.
- Она не просила, чтобы ей принесли ребенка?
- Она только спросила, жив ли он и мальчик ли это.
Когда я ей ответила, она сразу уснула. Время от времени она стонет,
мечется во сне, пытается сбросить одеяло и сорвать аппарат. Я не отхожу
от нее ни на секунду.
- Я скоро вернусь.
Из-за опущенных штор он не мог выглянуть в окно. Он решил продолжить,
обход с седьмой. По коридору сновали сестры и одетые в голубую форму са-
нитарки. Они бесшумно ходили взад и вперед, у каждой в руках была ка-
кая-нибудь ноша.
Его ассистент, доктор Одэн, должен был находиться выше этажом, в ги-
некологическом отделении: он вел группу больных и замещал профессора,
когда тот уезжал из Парижа.
Интересно, ценит ли его Одэн, которого он принял к себе в клинику
несколько лет назад, - уважает ли в нем начальство? Видя его изо дня в
день, не растерял ли его подчиненный своего первоначального восхищения?
Что думал он о профессоре как о человеке? Разве не случалось ему, говоря
с профессором, отводить взгляд, разве Шабо не замечал, что тому порой
хотелось оставить за собой некоторых пациенток или уточнить диагноз?
Но, может быть, это все лишь плод воображения. Шабб уже не знал, где
правда. Слишком много он думает, и, в конечном счете, всегда только о
себе. Он постучал в дверь седьмой палаты. Пациентка стояла, она была в
халате в цветочек и наводила порядок, словно в номере гостиницы, перек-
ладывая и расставляя свои вещи по ящичкам и полкам.
Это была старая знакомая. У нее уже было двое детей, оба родились
здесь, в клинике "Липы", и она освоилась тут так же, как на улице Ан-
ри-Мартэн, в его консультационном кабинете.
- Вы вполне успеете позавтракать в семейном кругу, профессор. Судя по
всему, у меня еще есть часа тричетыре.
Она смеялась, будто кого-то облапошила. Она всегда смеялась. Звали ее
мадам Рош. Муж ее, двадцатью годами старше, возглавлял мебельную фабри-
ку, рекламные щиты которой можно видеть в переходах метро. Жизнерадост-
ная толстушка, она не старалась похудеть и радовалась, когда беременела,
тому, что становилась еще толще, гордо прогуливая свой живот до послед-
него дня по всем магазинам, ресторанам и театрам.
Каждую неделю на улице Анри-Мартэн она смеялась, розовая и голая, за-
бираясь на весы:
- Вот увидите, я прибавила еще два килограмма!
Держалась она с невинным бесстыдством:
- Думаю, вы хотите осмотреть меня?
Она легла на кровать и приняла позу, как на гинекологическом кресле:
