говидный предлог, чтобы услать Вивиану подальше, пойти пешком в лавочку,
здесь же, в квартале, под вечным страхом, что его увидит ктонибудь из
персонала.
- Оставить вам машину?
Он и не заметил, что они уже подъехали к дому. Он утвердительно кив-
нул, хотя смысл вопроса не дошел до него. Впрочем, не имеет значения.
Она живет в пятистах метрах от него.
Он как раз думал об эльзаске и, взвесив все обстоятельства, пришел к
выводу, что тот парень, должно быть, жених; брат, казалось ему, вел бы
себя иначе.
Он выпил всего один стаканчик и равнодушно взглянул на почту, разоб-
ранную утром секретаршей. Машинально открыл ящик стола и вынул пистолет.
Держать его было приятно. Он был тяжелый и гладкий и не такой круп-
ный, как ему казалось. Он для пробы опустил оружие в карман, вынул, но
потом все-таки решительно сунул его обратно.
Бутылка спрятана, теперь он может повернуть ключ в дверях, и когда
Жанина минут через пять зайдет к нему с сообщением, что завтрак подан,
она застанет его у зеркала со строгим выражением лица.
* * *
Когда они переехали на улицу Анри-Мартэн, именно он настоял на том,
чтобы столовая сохранила семейный вид, чтобы рядом с двумя парадными
гостиными она выглядела как настоящая провинциальная столовая, вроде
тех, что бывают в больших домах, принадлежащих нотариусам, на которые не
без зависти глядят посетители.
Жена и дети уже сидели за круглым массивным столом, так что нечего
ему хмуриться - все в сборе.
Почему у них в семье отвыкли целоваться при встрече?
С самого утра каждый жил своей особой жизнью, не заботясь о других
членах семьи, и, если бы не существовало молчаливого обязательства всем
собираться за завтраком, они бы целыми днями не встречались друг с дру-
гом, разве что случайно столкнутся в коридоре или в лифте.
Он еще не видел сегодня ни сына, ни дочерей, но никто не встал и не
подошел к нему; и только Давид снисходительно буркнул:
- Все в порядке, па?
Для Давида и это было слишком любезно. Лиза попрежнему называла Шабо
отцом; Элиана какое-то время, когда ей было лет пятнадцать-шестнадцать,
развлекалась тем, что звала его по имени, но потом, по неизвестной при-
чине, перестала.
Чтобы прервать молчание, жена спросила его:
- Надеюсь, тебе удастся отдохнуть часок после завтрака?
- Не думаю. Мне могут позвонить с минуты на минуту.
- А ты не мог бы устроить так, чтобы время от времени тебя заменял
Одэн?
Слова падали в пустоту и ничего не значили. При случае заговаривали
между прочим о его переутомлении, о его здоровье, о его работе, но нико-
го это в действительности не трогало. Их всех устраивало жить за его
счет.
А ведь эти две девушки и этот мальчик с басовитым голосом, выше его
ростом, были когда-то младенцами, потом детьми...
Как другим отцам, Шабо случалось кормить из рожка Лизу и Элиану, ме-
нять им пеленки; правда, когда родился Давид, все уже было иначе, их
жизнь усложнилась.
Он, а не жена, в доме у сквера Круазик ежегодно отмечал зарубкой на
дверном косяке рост девочек. Интересно, сохранились ли эти зарубки? Их
старую квартиру арендовал молодой врач; у него тоже есть дети, и неожи-
данно Шабо подумал, что и тот, в свою очередь, отмечает рост своих детей
на дверном косяке.
А здесь нет никаких отметок. И никто не говорил Давиду, прижимая его
спиной к дверной раме:
- Не шевелись. Не вставай на цыпочки! Ты плутуешь!
Элиана каждый раз плутовала. Ах, нет, это Лиза. Он уже не помнил, кто
из них плутовал, а ведь в те времена все эти пустяки казались чем-то
важным.
Ели в полном молчании, и он чувствовал, что всех стесняет. Ему не раз
случалось, подходя к дверям, слышать веселые голоса, но стоило пока-
заться в дверях, как все умолкали.
И только жена, одна из всех, пыталась время от времени завязать раз-
говор, создать искусственное оживление.
В свои сорок семь она стала гораздо элегантнее, даже привлекательнее,
чем была в молодости, когда он познакомился с ней в Латинском квартале.
Тогда она казалась ему самой обыкновенной девушкой, правда довольно хо-
рошенькой, но не более того; может быть, некая свойственная ей скром-
ность и сдержанность настолько привлекли его, что он женился.
Пока дети были маленькими, она была всего лишь матерью, озабоченной
их здоровьем, их опрятностью и вообще хозяйством. Она долго боялась об-
щества, и он вспомнил, как она была смущена, как упорно противилась,
когда он впервые заговорил с ней о том, чтобы пойти к знаменитому мо-
дельеру:
- Нет, Жан, это не для меня! Я буду смешно выглядеть!
Это была пора подъема, первых успехов, первых крупных заработков, по-
ра выездных обедов в городе и приемов в доме на улице Анри-Мартэн, где
они все еще не чувствовали себя дома.
Кристине пришлось учиться всему - носить меха и играть в бридж,
учиться искусству размещать за столом приглашенных, собирать гостей и
разбивать их на группы в гостиной.
Теперь Шабо не выходил в свет. Но жена продолжала выезжать, без осо-
бого желания, может быть, лишь затем, чтобы как-то заполнить пустоту
единственным доступным ей способом.
Порою, видя ее элегантность в одежде, ее заботу о лице и фигуре, ее
страх перед старостью, он задавался вопросом, есть ли у нее любовники.
Он счел бы это совершенно естественным" Он чуть ли не хотел этого, может
быть, желая успокоить свою совесть; но все же, стоило ему представить
себе иные картины, как у него холодело сердце.
Потеряла ли она связь с детьми? Если и потеряла, то в меньшей степе-
ни, чем он; правда, детям не больно-то приятно жить с родителями, а все
же ему случается видеть, как они обмениваются с матерью понимающими
взглядами, точно заговорщики.
- А знаешь, па...
Это был голос Давида, и подобное вступление не сулило ничего хороше-
го.
- Последнее время я много размышлял...
Обе дочери, он мог бы поклясться, были в курсе дела и сидели с самым
невинным видом. А что жена? Тоже в заговоре?
- У меня нет ни малейшего желания становиться врачом, адвокатом или
инженером...
С наигранной бодростью Давид иронически добавил:
- Ты ведь понимаешь, что в твое время у всех честолюбивых родителей -
большей частью у коммерсантов, служащих, чиновников - была одна мечта:
сделать своего сына врачом, судьей или адвокатом. Тебе ясно, к чему я
клоню?
- Твой дед как раз был служащим, - медленно ответил Шабо, разглядывая
сына с таким видом, словно собирался поставить ему диагноз.
- Знаю. А ты - врач. Вот и прекрасно. Значит, один врач в семье уже
есть.
- Но я никогда не настаивал...
- Верно! Ну а если я не собираюсь быть ни врачом, ни адвокатом, ни
инженером и ничем другим в том же роде, то, следовательно, нет никакой
необходимости, чтобы я надрывался зря из-за выпускных экзаменов. Кому
сейчас нужны экзамены на бакалавра, даже правительство уже который год
собирается их отменить. Я и так отстал на год из-за того, что в тринад-
цать лет долго болел...
Жанина меняла приборы, и звон посуды смешивался с голосами. Давид,
высказав самое трудное, сидел с красным лицом, ожидая, как отец воспри-
мет его слова, прежде чем продолжать свою речь.
В какой-то миг показалось, что Шабо "отсутствует" и разговор на том и
закончится. Но он все же спросил тем же тоном, каким обращался к учени-
кам:
- Что ты думаешь делать?
- Я хочу стать репортером.
Должно быть, Давид ожидал бури и растерялся, не встретив сопротивле-
ния; самообладание далось ему с трудом.
- В эту профессию лучше вступать смолоду... Конечно, далеко не сразу
меня начнут посылать в Южную Америку или в Китай, не сразу доверят ин-
тервью с главами правительств... На первых порах я попробую себя в спор-
тивной хронике... Там нужны молодые, а я довольно хорошо разбираюсь в
спорте...
- Кто это вбил тебе в голову?
- Никто. Я уже давно думаю об этом.
- Ты уже обращался в редакции газет?
- Нет, я хотел предварительно поговорить с тобой, но меня обещает
поддержать Карон.
- Жан-Поль сказал только... - вмешалась Лиза.
- Он сказал, что представит меня редактору спортивного отдела своей
газеты и что в его команде всегда найдется место для толкового парня.
Что, не так?
- Так.
- Ты что, часто ходишь к Карону?
- Довольно часто. Правда, он старше меня, но он свой в доску.
- Где ты с ним познакомился?
- У нас дома.
- Вы с ним встречаетесь в городе?
- Ив городе, и у него. Отец снял для него студию у площади Звезды.
- Ты ходишь к нему вместе с сестрой?
- И с ней, и сам по себе.
Окончательно осмелев, он продолжал:
- Если я говорю с тобой об этом уже сейчас, то потому только, чтобы
ты потом не разочаровывался. Меня определили в класс изучения права, мо-
жет быть, из-за тебя, но с тех пор как я там, я запустил уроки, как ни-
когда прежде. Учителя уже знают, что им со мной ничего не поделать, и
притворяются, будто не видят, что на их лекциях я читаю. Если тебе, ко-
нечно, нравится, чтобы я делал вид, будто готовлюсь к экзаменам, которые
даже не собираюсь сдавать...
- Замолчи, Давид, - кротко вступилась мадам Шабо.
Но мальчишка не мог больше молчать. Его понесло:
- Я знаю, что обманул твои надежды, что, может быть, делаю тебе
больно, а впрочем, не понимаю - почему тебе должно быть больно? Если ты
знаменитый профессор, это еще не значит, что твой сын обязан быть гени-
ем. А что касается денег, так я их у тебя не прошу. Сам как-нибудь уст-
роюсь. И нечего требовать от меня больше, чем от моей сестры. Когда Эли-
ана в шестнадцать лет решила заниматься на драматических курсах, ей же
никто не препятствовал, а ведь...
Он прервал себя, повинуясь взгляду матери. Сейчас Элиане было девят-
надцать. И если она еще не дебютировала ни в театре, ни в кино, то ей
случалось исполнять второстепенные роли на телевидении.
Ну а что касается недомолвки Давида - дело ясное. Элиана не только не
избегала любовных приключений со своими приятелями, но даже хвалилась,
что потеряла невинность со своим преподавателем - довольно известным ак-
тером; она до сих пор была его любовницей.
- Не хочешь еще баранины?
- Спасибо.
- Можете убирать со стола, Жанина.
Шабо чувствовал в кармане тяжесть пистолета и лукаво улыбался, так
как не испытывал ни малейшего желания воспользоваться им. Поведение его
удивляло всех, в особенности жену.
- Когда ты бросаешь лицей?
- Думаю походить до рождественских каникул.
- Ну что ж, у тебя есть время подумать.
- Попытаюсь. Но уже все обдумано.
- В таком случае не будем больше об этом говорить.
Может быть, он поступает малодушно, но он убежден, что - бороться
бесполезно. Вот и с Вивианой он не боролся. Он даже не осмелился спро-
сить у нее, что сталось с молоденькой эльзаской, с его Плюшевым Мишкой.
Однажды она исчезла, и он ничего не сказал. Она пришла потом утром в
клинику, чтобы повидать его, а он, зная, что ее к нему не допустят, не
сдвинулся с места.
Наконец, она бросилась в отчаянии к его машине в тот грозовой вечер,
а он захлопнул перед ней дверцу.
Он сидел за столом, и домашним казалось, что он им улыбается. Они
исключили его из своего круга - или он сам себя исключил и даже не заме-
тил этого. Не все ли равно, кто виноват. Главное, к чему это привело.
- Ты не хочешь сладкого?
- Спасибо. Кофе пусть принесут в кабинет.
Еще не было двух, и Вивиана еще не приехала. Ему не хотелось пить.
Ничего ему не хотелось. В традициях медицинского мира, на столе у него
стояла в серебряной рамке фотография его троих детей. На стенах, между
палисандровыми книжными полками - картины известных, а иные - знаменитых
художников.
На стене были и другие фотографии, почти на всех - мужчины в возрасте
и лестные надписи: его учителя с медицинского факультета, иностранные
