перь терялся один в толпе, и это тревожило его.
Может быть, эльзасец в грубых башмаках, уходя с Липовой улицы, спус-
тился в метро? Скорее, он из тех людей, что идут пешком через весь Па-
риж, еле волоча ноги, останавливаясь, чтобы прочесть названия улиц, и
его, наверное, тоже пугает движение толпы.
Он, наверное, идет куда глаза глядят, пережевывая свою навязчивую
мысль. Кто он - брат Плюшевого Мишки? Или жених, оставленный ею на роди-
не? Только что Шабо пытался найти сходство с нею в его лице и обнаружил,
что не может вспомнить лица девушки.
Машина выехала на улицу Лекурб, которую он почему-то очень любил,
поднялась к бульвару Мойпарнас, где он не преминул найти взглядом, на
правой стороне, сквер Круазик - едва заметный провал в сплошном ряду до-
мов.
Здесь он прожил долгие годы, лет двенадцать, на третьем этаже углово-
го дома. Здесь родились Лиза и Элиана. Здесь он прибил у входа табличку
со своим именем и профессией, и вон то окно светилось долгие ночи, когда
он писал свою диссертацию.
Здесь он знал поистине каждую лавочку - мясную, молочную, будку са-
пожника, - знал не только с фасада, но изнутри, знал, чем они пахнут,
потому что сам ходил туда за покупками, когда его жена оправлялась после
родов или когда у них не было прислуги. Он каждый день останавливался у
одного и того же табачного киоска, чтобы купить сигарет - тогда он курил
гораздо больше, чем теперь, - опускал тысячи писем в почтовый ящик на
столбе...
Обычно, когда они ехали, Вивиана никогда не обращалась к нему первая.
Конечно, она тоже предавалась своим мыслям. Замечала ли она, что с ним
происходила некая перемена по мере того, как они приближались к Институ-
ту материнства, особенно когда оставался позади Монпарнасский вокзал?
Он надеялся, что эта перемена происходила незаметно, в его душе. Но
если Вивиана что-то и замечала, то он был уверен, что она не понимала, в
чем дело. Впрочем, здесь любой обманулся бы, он и сам долго пытался по-
нять, откуда вдруг появляется в нем эта напряженность.
Разумеется, на Липовой улице он отвечал за жизнь и здоровье своих па-
циенток, отвечал даже за их настроение - ведь оно имело непосредственное
влияние на успех и процветание клиники. Там он был хозяином, и это знал
каждый. К нему относились с уважением, иные даже с подобострастием.
В огромных корпусах Института материнства в ПорРояле, куда он сейчас
едет, у него иное положение: здесь он не просто профессор, но знаменитый
профессор, а это понятие имеет точный смысл, оно налагает на него не
только профессиональную, но и моральную, и даже интеллектуальную от-
ветственность.
В этом он отдавал себе отчет и теперь, после одиннадцати лет препода-
вания, и каждый раз дрейфил, словно в первый день.
Уже во дворе института он преисполнялся важностью, как будто готовил-
ся к священнодействию. Ведь именно от него главным образом зависело про-
фессиональное лицо больницы, акушерок и медсестер. Большинство молодых
коллег учились у него. Если и не все врачиакушеры Парижа прошли через
его руки, то уж не менее сотни практиковались у него и многие годы, если
не всю жизнь, числились его учениками.
Может быть, поэтому здесь с ним случалось чудо преображения. Он ос-
тавлял Вивиану во дворе, так как здесь у нее не было своего места, и она
этим пользовалась, чтобы сбегать по его поручению позвонить по телефону
из соседнего кафе, привести в порядок папки, взятые с собой в машину,
прочитать газету или журнал.
То, что его коллеги или ученики заметят молодую женщину, покорно ожи-
дающую его в машине, и посмеются над ним, его мало трогало. Не смеются
ли они так же над его профессорской надменностью, над его торжествен-
ностью, над медленными педантичными жестами?
Нет, это не маска, что бы они там ни думали, - это уважение к своему
труду. Он не искал популярности, и ему никогда не приходило в голову
подражать некоторым своим коллегам, например отпустить шутку или остро-
ту, чтобы привести студентов в хорошее настроение.
Но может, это не вся правда, а, скорее, полуправда, в глубине души он
это сознавал. Может быть, такая манера держаться вызвана его нелов-
костью, стеснительностью, неумением общаться с людьми?
Он проходил дворы, углублялся в лабиринты широких коридоров и лест-
ниц, здоровался с мужчинами в белом, с молодыми женщинами в форменной
одежде, видел через распахнутые двери палат ряды коек, где ожидали обхо-
да больные.
Это был другой мир, и он в этом мире становился другим человеком, хо-
лодным и точным. Пока он надевал халат и намыливал руки, его ассистентка
Николь Жиро уже приступала к отчету, затем звонок вызывал двух ординато-
ров, Рюэ и Вейля, они, должно быть, находились в одной из палат.
Слушая отчет, он вспоминал мельчайшие детали и перебивал коллег, чтоб
они не теряли время и не задерживались на уже изученных им фактах:
- Знаю. Я осматривал ее вчера вечером. Скажите только, как она отреа-
гировала на гормональные препараты.
Он часто, прежде чем отправиться на Липовую улицу, приходил сюда рано
утром, когда у санитарок самый разгар работы. Нередко он опять заходил
вечером, даже если не было срочной необходимости в его присутствии.
Николь Жиро недавно вышла замуж за педиатра. Она была похожа на Виви-
ану, но мягче и порывистее. Он даже имел на нее виды перед тем, как она
объявила ему о своей помолвке, но в любом случае это бы все осложнило.
Рюэ был тощ, угловат и честолюбив. Шабо не был уверен в его добром
отношении, зато Вейль, черноволосый и кудрявый, трогательно выказывал
ему свою преданность.
Обоим еще не было тридцати пяти. Это было уже другое поколение, и на
смену шло третье - нынешние студенты.
Здесь, казалось, поколения сменяли друг друга в особо стремительном
ритме - благодаря системе конкурсов, постов и званий.
Шабо обходил палаты, и группа следовала за ним, прислушиваясь к его
словам, а мадам Жиро, протягивая ему то одну, то другую папку, записыва-
ла. Когда он склонялся над очередной пациенткой, не только его ассистен-
ты наблюдали за ним, но он чувствовал на себе тревожные взгляды всех
больных в палате.
Он никогда не колебался, лишь на некоторое время задумывался, молча-
ливый и строгий, прежде чем произнести окончательный, тщательно выверен-
ный диагноз.
В это утро он предполагал осмотреть немногих пациенток, и ровно в
одиннадцать новый звонок собрал его студентов в лекционном зале больни-
цы. Рядом встала мадам Жиро, положив перед собой папки, в то время как
молодые люди в белых халатах расселись полукругом. К концу лекции нес-
колько человек уже стояли в ожидании у выхода.
По знаку профессора Николь Жиро зачитывала первую историю болезни, и,
когда в зал проскальзывал какой-нибудь опоздавший, за его спиной в две-
рях виднелись больные, ожидающие в коридоре, сидя на скамьях или лежа на
каталках.
- Введите больную.
По заведенному обычаю, он вставал, подходил к пациентке, терпеливо
расспрашивал ее, повторял свой вопрос, видоизменяя его на все лады, что-
бы получить точный ответ.
- Вам больно здесь?.. Чуть повыше?.. Здесь?.. Покашляйте...
Сильнее... Когда вы кашляете, боль усиливается?.. Постарайтесь теперь
описать мне эту боль... Колющая?.. Нет?.. Режущая?..
В это утро рассматривали только три истории болезни. В первом случае
диагноз был ясен, лечение классическое. У этой итальянки уже было пятеро
детей, она находилась на пятом месяце беременности и жаловалась на боли,
характер которых не умела объяснить в точности. Почти сразу он вывел
заключение, что у нее воспаление седалищного нерва, и предписал ей ле-
жать, а также инъекции витамина и фенилбартазон.
Вторая пациентка, незамужняя машинистка, страдала нарушением гормо-
нального равновесия, угрожающего выкидышем. Пока он давал для своих уче-
ников объяснения, в которых она ничего не понимала, эта молодая девушка,
лежащая полуобнаженная среди мужчин, не глядела ни на кого, кроме про-
фессора. У нее было такое выражение, с каким, должно быть, дикари смот-
рят на колдуна племени: очевидно, в ее представлении ее собственная
жизнь и жизнь ее ребенка зависели только от него.
Последняя была настолько истощена, измождена, что еле выдерживала тя-
жесть своего живота. Она тоже была незамужняя и до последней недели ра-
ботала на заводе, около Жавеля. Ее лунообразное лицо с глазами навыкате
выражало самые обычные чувства.
У нее уже дважды был самопроизвольный выкидыш. Она не сомневалась,
что ее опять ждет то же самое, и смирилась, не пытаясь понять, отчего
это с ней происходит, принимая свое несчастье как решение судьбы. Она
едва ли слушала, что ей говорят, и вместо ответа только кивала или сто-
нала.
- Дайте мне руку...
Шабо раскрыл ее ладонь, наклонился над нею и обнаружил то, что ожи-
дал, - крошечные коричневые точки в складках. Вскоре появятся и более
крупные пятна. Болезнь Аддисона. Внутримышечные инъекции кортизона.
- Внимательно наблюдать и представить мне отчет, - продиктовал он ас-
систентке.
Он был почти уверен, что сохранит ребенка. Но благо это или зло? Чуть
ли не каждую неделю ему случается бороться во всеоружии современных ме-
дицинских средств, чтобы спасти лишенного умственных способностей урода,
которого впоследствии перебрасывают из больницы в больницу, из приюта в
приют. Но это его уже не касается.
Он вернулся в свой кабинет, подписал документы, которые ему протянула
ассистентка, затем раскланялся в коридоре с профессором Бланком, ведущим
курс гинекологии.
В машине его ждала Вивиана и вместе с нею - все его заботы.
- На Анри-Мартэн?
- Да.
- Вы не забыли, что около двух собирается рожать мадам Рош?
Вивиана ревновала его к миру Пор-Рояля, куда ее не допускали, и торо-
пилась занять внимание профессора другими делами, как бы снова прибирая
его к рукам.
- Я перенесла большую часть консультаций. На всякий случай я вызвала
на пять часов господина Маркхэма и на пять тридцать - мадам Салиган.
Казалось, он дремал с полуоткрытыми глазами. Это случалось с ним все
чаще и чаще, даже если ему удавалось проспать целую ночь. Это была все-
объемлющая усталость, она выходила за пределы обычного физического утом-
ления, лишала его всех способностей - за исключением способности думать.
Но думал он в такие минуты только об одном: о себе.
С одной стороны - он, опустошенный, неспособный к действию, а с дру-
гой - весь мир, с виду такой беззаботный, все эти мужчины, женщины, все
эти люди, что ходят, разговаривают, смеются, вся эта декорация, упорно
отталкивающая его от себя, все эти вещи, с которыми он утерял связь и
которые пребудут неизменными, когда его не станет.
Он не мог сказать, когда и с чего это началось, и, если бы его спро-
сили, он ответил бы не без иронии:
- Так было всегда.
Он перепробовал все лекарства, вот и теперь Вивиана в указанное время
протягивает ему таблетку со стаканом воды.
Если в этот миг он и спешил домой, то лишь затем, чтобы броситься в
свой кабинет, запереться на ключ и схватить бутылку коньяка.
Ни один жизненный орган у него не задет, это утверждают его коллеги,
у которых он неоднократно проходил осмотр. Не посмеют же они ему сол-
гать! Самое вероятное - то, что его желудок раздражен алкоголем, и это
вызывает неприятные спазмы.
Раз десять он отказывался от коньяка. И каждый раз был вынужден снова
прибегнуть к нему, впрочем, без излишеств, он никогда не бывал пьян, и
это доказывается тем фактом, что никто из его окружения не заметил, что
он выпивает.
Ему было стыдно, что он пьет вот так, потихоньку. Ему были ненавистны
собственные скрытые поступки, хитрости, к которым он прибегал, к приме-
ру, чтобы незаметно пронести в дом бутылку, пряча ее под полой или в
портфеле. Пронести в клинику было еще сложнее. Он должен был найти бла-
