клубнику в маленьких, проложенных пенопластом коробочках, шампанское, и
мы устраивали праздничный обед.
И вдруг совсем другим тоном она спросила:
- О чем бишь я рассказывала? Он не понял. Она кивнула на соседний
столик, наклонилась и прошептала:
- Говоря с парнем о рыбе, она заметила, что никогда не позволила бы
себе продавать ее по такой цене. Я была права: она торговка рыбой! Что
же до молодых людей, то, видимо, до сегодняшнего вечера они жили как ко-
шка с собакой.
- О чем я говорила?.. Ах да, что вы должны знать: я ничем не обязана
Жану. Напротив! Время от времени я заходила в "Красный шар". Как посети-
тельница. У меня там остались хорошие друзья. Но я вела себя строго, мо-
жете мне поверить.
Тогда-то я и встретила Жана. Он служил в скобяной лавке, но сначала
фанфаронил - он, мол, из высших кругов. Все, что зарабатывал, уходило на
одежду и выпивку. Да и красивым его не назовешь.
На свою беду, я попалась. Не пойму, как влюбилась. Сначала он гово-
рил, что покончит с собой, если я отвергну его предложение, устраивал
мне сцены по любому поводу.
Он был такой ревнивый, что я не решалась выходить из дома. Он ревно-
вал даже к моему другу, и жизнь стала просто невыносимой.
"Вот и хорошо! Мы уедем, и ты будешь принадлежать только мне", -
твердил он.
Но я-то знала, что он зарабатывает всего две тысячи франков в месяц и
часть должен отдавать матери.
Так вот, он добился чего хотел. Однажды вечером пришел весь бледный.
Я была со своим приятелем. Он вызвал меня через привратницу, которая жи-
ла на первом этаже.
"Мадмуазель Жюли, не могли бы вы спуститься на минутку? "
По его виду привратница тоже сообразила, что дело серьезное. Он стоял
в коридоре. Как сейчас вижу: торчит у вешалки, в свете цветного фонаря.
"Он у тебя?" - процедил Жан сквозь зубы.
"Что с тобой? Ты в своем уме? "
"Сейчас же спускайся. Мы уезжаем".
"Уезжаем?" "Возьми что можешь. Поезд в двенадцать десять".
И совсем тихо - от него пахло спиртным:
"Я взял кассу".
Вот как все произошло. Что оставалось делать? Я сказала ему, чтобы
ждал меня на улице, а сама снова поднялась наверх. Своему приятелю я
объяснила, что моя сестра, которая ждет ребенка, просит меня немедленно
приехать.
Бедняга ничего не заподозрил. Разочарованный, он сделал большие гла-
за, поскольку в тот вечер еще ничего не получил.
"Ладно, попробую прийти завтра".
"Да, приходи завтра".
Он ушел. Я подняла шторы и увидела Жана, который стоял под газовым
фонарем на углу. Я побросала вещи в чемодан. У меня был только этот.
Пришлось оставить еще совсем новые платья и три пары обуви. Мы сели в
ночной поезд. Жан очень боялся. Ему везде мерещились полицейские. Даже в
Париже он не чувствовал себя в безопасности и не захотел остановиться в
гостинице, опасаясь, что у него попросят удостоверение личности, поэтому
мы сразу же пересели на марсельский поезд.
Что я должна была ему сказать? Сделанного не воротишь. Сюда мы прие-
хали ночью. Почти час бродили с вещами по улицам, прежде чем он решился
зайти в гостиницу.
Она поглощала намазанную горчицей колбаску и время от времени похрус-
тывала маринованным огурчиком.
- Он сразу же заболел. Я сама ухаживала за ним. По ночам его мучили
кошмары, он громко разговаривал, порывался встать, бился - пришлось его
удерживать.
Так продолжалось неделю. А знаете, сколько он взял? Двадцать пять ты-
сяч франков. С этими деньгами он хотел сесть на пароход в Южную Америку.
Но в Марселе таких не оказалось. Все отправлялись из Бордо.
Вчера вечером я почувствовала, что задыхаюсь, что устала, что мне не
хватает воздуха, и я сказала ему, что часок пройдусь. Мне надо бы дога-
даться, что такой ревнивец, как он, отправится следом. Да, может, я и
догадывалась, но это было сильнее меня. Выйдя из дома, я даже не огляну-
лась. Через две улицы отсюда - не знаю их названия - я увидела свет, как
в "Красном шаре", услышала музыку. Мне так захотелось танцевать, что
удержаться не было сил. Я вошла. Она резко обернулась, словно вдруг по-
чувствовала за спиной присутствие человека, о котором говорила, но уви-
дела лишь молодую пару во всем новом, таких напомаженных и улыбающихся,
что с первого взгляда становилось ясно - это их свадебное путешествие.
- Интересно, куда же он мог пойти? Насколько я его знаю, он ведь спо-
собен сдаться полиции. А если все еще бродит по Марселю, то мне следует
быть настороже. Да-да!
Я потанцевала. Какой-то человек, на вид весьма приличный, похоже тор-
говец апельсинами, предложил проводить меня.
Выходя с ним из дансинга, я увидела Жана, стоявшего на краю тротуара.
Он ничего мне не сказал. Просто пошел. А я, оставив мужчину, которого
вряд ли узнаю, если увижу снова, бросилась за ним.
- Жан! - кричала я. - Послушай!
Он вернулся в гостиницу стиснув зубы, бледный как полотно. Начал со-
бирать чемодан. По-всякому обзывал меня.
И все равно, клянусь вам, я любила его. И даже сейчас, встреть я
его...
Столики пустели. Залы заполнились сигаретным дымом, запахами спиртно-
го и ликеров.
- Кофе? Рюмочку ликера?
Еще одна картина, которая часто поражала г-на Монда и которую он под-
мечал на парижских улицах, вглядываясь в окна ресторанов: двое друг про-
тив друга, а между ними уже пустой столик, испачканная скатерть, чашечки
с кофе, рюмки с коньяком или ликером - немолодой полный мужчина со све-
жим цветом кожи, счастливыми, чуть беспокойными глазами, и женщина, ко-
торая держит сумочку на уровне лица, подправляя перед зеркальцем верхнюю
губу, изогнутую в форме буквы "л".
Г-н Монд мечтал об этом. Он завидовал. Жюли подкрасилась, заглянула в
сумочку, подозвала официанта.
- У вас есть сигареты?
И губы ее сразу же окрасили бледный кончик сигареты розовым цветом
плоти, еще более женским, чем женская кровь.
Она рассказала все. До конца. И теперь, опустошенная, смотрелась в
зеркало через плечо спутника, и маленькие складки на лбу выдавали озабо-
ченность, вновь охватившую ее. Речь шла не о любви - о жизни. Что думала
она на самом деле? Два-три раза она бросала на мужчину быстрый оцениваю-
щий взгляд, прикидывая, может ли он ей пригодиться.
А он, смущенный, сознавая глупость своего вопроса, пролепетал:
- Что же вы собираетесь делать?
Она сухо пожала плечами.
Как он завидовал тем, у кого не было забот о завтрашнем дне и кто не
возлагал на свои плечи никакой ответственности!
- У вас есть деньги?
Прищурив глаза от дыма, который она выпускала прямо ему в лицо, жен-
щина взяла свою сумочку и протянула Монду.
Он уже открывал ее ночью и теперь снова увидел грим, огрызок каранда-
ша, несколько смятых купюр, одна из которых была тысячефранковая.
Женщина жестко заглянула ему в глаза, потом презрительная, нестерпимо
презрительная улыбка искривила ее губы, и она сказала:
- Меня беспокоит совсем другое.
Было уже поздно. Они оставались чуть ли не одни в опустевшем зале,
где официанты начали наводить порядок и подавальщицы готовили в углу
приборы к вечеру.
- Официант!
- Слушаю.
Зазвучали цифры, отлавливаемые чернильным карандашом и выстраивавшие-
ся в блокноте, затем листов оторвался и лег на салфетку перед г-ном Мон-
дом.
У него в бумажнике было много денег. Он положил туда столько, сколько
влезло, и теперь стеснялся открывать его, но все-таки открыл, украдкой,
как скупой, и понял, что Жюли это заметила, что она увидела пачку денег
и снова посмотрела на него с подозрением.
Они встали одновременно, направились в вестибюль, вышли на залитую
солнцем улицу, не зная, что делать, как быть: остаться вместе или разой-
тись в разные стороны.
Машинально они двинулись к набережной, смешались с толпой зевак, ко-
торые наблюдали за проказами уличных сорванцов, за стариками с удочками.
Через час г-жа Монд выйдет из машины у полицейского комиссариата на
улице Ларошфуко. Но г-н Монд не думал об этом. Он ни о чем не думал. Он
шел посреди огромного мира. Его кожа на солнце пахла весной. Туфли пок-
рылись тонкой пылью. Вокруг витал аромат духов его спутницы.
Они прошли метров двести, просто так, когда она вдруг остановилась.
- Не хочу больше ходить, - заявила она.
Они вернулись назад, снова прошли мимо четырехэтажного застекленного
здания ресторана, где сейчас мелькали лишь черно-белые фигуры официан-
тов. Пошли дальше, по Канебьер, и перед пивной, большой полосатый тент
которой, несмотря на сезон, был опущен, г-н Монд предложил:
- Присядем?
Они сели у окна, за мраморный столик на одной ножке, он с бокалом пи-
ва, поставленным на картонный кружок, она с чашечкой кофе, который не
стала пить.
Она ждала. Потом сказала:
- Я мешаю вам заняться своими делами.
- У меня нет никаких дел.
- А ведь и правда. Вы же говорили, что вы - рантье. Где вы живете?
- В Париже, но я уехал.
- Без жены?
- Да.
- Из-за женщины?
- Нет.
Ее глаза выразили недоумение, потом опять подозрительность.
- Почему же тогда?
- Не знаю. Просто так.
- У вас нет детей?
- Есть.
- И вы спокойно оставили их?
- Они взрослые. Дочь замужем.
Неподалеку от них играли в бридж какие-то солидные, преисполненные
важности особы; двое парней возраста Алена играли на бильярде, погляды-
вая на себя в зеркала.
- Я не хочу больше ночевать в этой гостинице.
Он понял, что она стремится убежать от неприятных воспоминаний, и не
ответил. Между ними пролегло долгое молчание. Они сидели, неподвижные,
тяжелые, и атмосфера вокруг них омрачалась. Скоро зажгут свет. От стек-
ла, возле которого они сидели, теперь веяло холодком. Жюли смотрела на
толпу, прогуливающуюся по тротуару, - может быть, потому, что ничего
другого ей не оставалось, может, просто для виду, а может, надеясь или
боясь - увидеть Жана.
- Вряд ли я останусь в Марселе, - сказала она наконец.
- Куда же вы поедете?
- Не знаю. Куда-нибудь подальше. В Ниццу или в какой-нибудь уголок на
берегу моря, где никого нет. Мне надоели мужчины.
В любой момент оба могли встать, попрощаться, разойтись в разные сто-
роны и никогда больше не встретиться. Казалось, они просто не знают, как
это сделать, и потому продолжают сидеть.
Чувствуя себя неловко за столиком с пустой кружкой, г-н Монд подозвал
официанта, снова заказал пива. Она же задержала официанта и спросила:
- Когда уходит поезд на Ниццу?
- Сейчас принесу расписание.
Она передала его г-ну Монду, и тот нашел два поезда: один, скорый,
уходил из Марселя в семь, другой, девятичасовой, останавливался на каж-
дой станции.
- Вы не находите, что здесь уныло?
Тишина угнетала, зал казался пустым, словно между редкими посетителя-
ми было слишком много воздуха; каждый звук слышался отдельно от других,
приобретал огромное значение - и восклицания картежников, и удары шаров,
и сухие щелчки шкафчика для тряпок, то открываемого, то закрываемого
официантом. Зажигались лампы, и от этого становилось несколько легче, но
тогда, в сумерках, возникало тягостное серо-пепельное зрелище улицы, за-
бавное шествие мужчин, женщин, детей; незнакомые друг с другом, они шли
быстро или медленно, задевая, обгоняя соседей, направляясь Бог знает ку-
да, а может, и никуда, а пузатые автобусы, битком набитые людьми, увози-
ли свой груз по всем направлениям.
- Вы позволите?
Официант позади них задергивал на медной штанге плотные шторы из кра-
сного мольтона, одним-единственным движением сводя на нет внешний мир.
Глядя на свой бокал с пивом, г-н Монд вздохнул. Он увидел стиснувшие
сумочку руки своей спутницы. И ему пришлось как бы проделать огромный
путь во времени и пространстве, чтобы найти самые простые, самые глупые
слова, которые, когда он их наконец произнес, растаяли в банальности об-
становки:
- Мы можем сесть на девятичасовой.
Жюли ничего не ответила, но осталась сидеть; пальцы ее на сумочке из
