ты.
Г-н Монд побледнел как полотно, застыл на месте, но, признаться, отк-
рытия для себя не сделал-с некоторых пор он догадывался. Речь шла о его
сыне и о шестнадцатилетней помощнице кладовщика, которую взяли на работу
три недели назад.
Значит, так оно и есть.
Он вернулся к себе в кабинет.
- Звонила госпожа Монд.
Машина потребовалась.
- Скажите Жозефу...
С этого момента он больше не думал. Колебаний у него не возникало. И
необходимость принимать решение явно не назрела: никакого решения просто
не было.
Лицо его оставалось бесстрастным. Работающий напротив г-н Лорисс нес-
колько раз посмотрел на него украдкой и нашел, что сейчас он выглядит
намного лучше, чем утром.
- А знаете, господин Лорисс, мне сегодня стукнуло сорок восемь.
- Боже мой! Простите, мсье, я совсем забыл. Дело со Смирной оконча-
тельно выбило меня из колеи.
- Ничего, господин Лорисс, ничего.
В голосе Монда, как вспомнил потом Лорисс, слышалась непривычная лег-
кость. Позже кассир признался старшему кладовщику, который служил в фир-
ме почти так же давно, как и он сам:
- Странно, но у него был такой вид, словно он избавился от всех за-
бот.
В шесть г-н Монд отправился в банк, где прошел в кабинет директора,
по обыкновению с готовностью принявшего его.
- Не посмотрите ли, сколько у меня на счету? На счету оказалось трис-
та сорок тысяч франков с небольшим. Г-н Монд подписал чек на триста ты-
сяч и получил деньги в пятитысячных купюрах, которые разложил по карма-
нам.
- Я мог бы отправить их вам, - предложил заместитель директора.
Впоследствии он понял, вернее, так ему показалось, что в тот момент
г-н Монд был еще готов оставить деньги и взять лишь несколько тысячефра-
нковых купюр. Но об этом никто никогда не догадался.
Он подумал о ценных бумагах в сейфе. Там хранилось их больше чем на
миллион.
"При такой сумме, - решил он, - у моих не возникнет затруднений".
Он знал, что ключ от сейфа в ящике его письменного стола, жене это
известно, и доверенность в порядке.
Сначала он собирался уехать без денег: забирать их казалось ему ни-
зостью. Это все портило. Выйдя из банка, он покраснел и даже чуть было
не вернулся назад.
А потом он больше ни о чем не хотел думать. Он пошел по улицам, время
от времени поглядывая на себя в стеклах витрин. Возле Севастопольского
бульвара зашел в третьеразрядную парикмахерскую, занял очередь, а когда
она подошла, сел во вращающееся кресло и поспросил сбрить ему усы.
Глава II
Он делал большие глаза, по-детски, трубочкой, вытягивал губы, стара-
ясь в зеркале не смотреть на других, а сосредоточиться на своем
собственном изображении. Ему казалось, что он не такой, как все, и что
теперь, разделавшись с ними, предает их. Еще немного - и он вопросил бы
у них прощения.
Молодой парикмахер, однако, обслуживал его с безразличным видом. В
тот момент, когда г-н Монд откинулся в кресле, парикмахер подмигнул кол-
легам, подмигнул быстро, машинально, без улыбки или иронии, что походи-
ло, скорее, на какой-то масонский знак. Неужели он настолько отличается
от других своей ухоженностью, хорошей, из тонкого сукна, одеждой, изящ-
ной, сшитой на заказ обувью? Он был в этом уверен. И торопился завершить
превращение.
К тому же ему неприятно было смотреть на парикмахера, на его розовый,
выпирающий на затылке пластырь, который, видимо, скрывал мерзкий фиоле-
товый фурункул. Неприятно было смотреть и на коричневый от табака указа-
тельный палец, мелькавший перед глазами, вдыхать отвратительный запах
никотина и мыла для бритья. Но даже эти маленькие страдания доставляли
ему удовольствие!
Он только-только входил в новую для себя роль. Превращение еще не за-
кончилось. Он не хотел глядеть ни Налево, ни направо и видеть в исписан-
ном мелом зеркале мужчин в очереди; все они читали спортивные газеты,
бросая время от времени безразличные взгляды на сидящих в креслах.
Когда в день первого причастия - он тогда учился в коллеже Станисла-
ва-Монд, опустив глаза, осторожно вернулся на свое место, закрыл лицо
руками и долго сидел неподвижно в ожидании обещанного ему превращения.
То, что происходило сейчас, казалось ему бесконечно более важным. Он
вряд ли мог бы не то что это объяснить, но даже логически обдумать слу-
чившееся. Когда он только что решил... Да нет, ничего он не решал. И ни-
чего не должен был решать. Все, что он сейчас переживал, не столь уж но-
во. Вероятно, он часто мечтал об этом или же так часто думал, что, каза-
лось, сейчас просто повторяет нечто уже сделанное.
Он смотрел на себя - его щека была натянута пальцами парикмахера - и
думал: "Итак, жребий брошен! "
Он не удивлялся. Он готовился к этому уже давно, всегда. Только нос
его не привык к запаху дешевого одеколона в таком количестве: раньше он
чувствовал его, лишь когда проходил мимо какого-нибудь расфранченного
рабочего. Коробил его и пожелтевший от табака палец, и пластырь, и сом-
нительной чистоты простыня на собственной шее.
А может быть, он сам мозолил глаза: его ведь удивляло, например, что
десять человек читают одни и те же спортивные газеты; может быть, это он
раздражал всех и на него будут указывать пальцем?
И если он пока не испытывал бурной радости от избавления, то лишь по-
тому, что превращение только-только начиналось. Да, он еще совсем нови-
чок.
- Освежить?
Он расслышал, но помедлил; затем быстро ответил:
- Простите?.. Да, пожалуйста.
Однажды он сбрил свои усики щеточкой, которые сегодня вновь исчезли.
Это было давно - в самом начале его второго брака. Радостный и, как ему
казалось, помолодевший, он вернулся домой на улицу Балю. Жена посмотрела
на него маленькими черными, уже жесткими глазками и процедила:
- Что с вами? Вы просто неприличны.
Нет, он не стал неприличным, он стал совсем другим человеком. В его
лице появилось вдруг что-то простодушное, и причиной тому явились как
выдававшаяся вперед верхняя губа, так и весь рот, который, казалось, по-
стоянно о чем-то умоляет, не то дуется и капризничает.
Монд расплатился и неловко вышел, все время извиняясь, поскольку спо-
тыкался о вытянутые ноги ожидающих.
Всякое начало - а это было именно начало - трудно. Монд нырнул в пе-
реулок и пошел по едва знакомым кварталам. Ему казалось, что все на него
смотрят, он чувствовал себя виновным и в том, что сбрил свои усы, как
преступник, который боится быть опознанным, и в том, что в его карманах
триста тысяч франков. А вдруг полицейский на углу бульвара остановит его
и спросит...
Монд выбирал самые темные, самые таинственные улицы, освещенные почти
так же скупо, как в былые времена.
Ну разве не удивительно в сорок восемь лет - именно в сорок восемь!
-решиться на то, что не удалось в восемнадцать, ровно тридцать лет на-
зад? И чувствовать себя почти так же, как тогда: не думать ни о жене, ни
о детях, ни о чем случившемся с тех пор?
Он прекрасно помнил свою первую попытку. Был такой же зимний вечер.
Он жил на улице Балю - он всегда жил там, - хотя занимал тогда комнату
на третьем этаже, над кабинетом отца, теперь это комната Алена. В то
время освещались еще газом.
Было часов одиннадцать вечера. Они поужинали вдвоем с матерью, женщи-
ной доброй, с тонкими чертами лица, матовой кожей и меланхоличной улыб-
кой. В тот вечер она выглядела бледнее обычного, глаза у нее были крас-
ные, заплаканные, и огромный дом вокруг них казался пустынным. Слуги хо-
дили бесшумно и разговаривали тихо, словно в доме несчастье.
Отец еще не вернулся, что случалось нередко. Зачем же тогда около пя-
ти он прислал кучера за чемоданом и шубой?
Он вечно менял любовниц. С недавних пор ею была маленькая актриса -
ее афишами пестрел весь Париж, которая казалась опаснее других.
Отец всегда был весел, одет с иголочки; каждое утро к нему в особняк
приходил парикмахер, после чего отец отправлялся в клуб заниматься фех-
тованием, а днем его уже видели на скачках в серой шляпе и визитке.
Неужели он ушел навсегда?
Норберу очень хотелось утешить мать.
- Иди спать, - сказал он ей с чуть печальной улыбкой. - Ничего страш-
ного.
В тот вечер он долго стоял в своей комнате у окна, прижавшись лицом к
стеклу. Погасив свет, смотрел на улицу. Шел мелкий дождь. Улица Балю вы-
мерла, он не видел ничего, кроме двух огней: пламя газового рожка метрах
в пятидесяти от дома и красноватый, словно светящийся экран, прямоу-
гольник штор какого-то окна, за которым порой мелькала тень.
Со стороны улицы Клиши угадывалась жизнь, и Норбер Монд, прижавшись
пылающим лбом к стеклу, чувствовал, как его охватывает дрожь. Позади ца-
рила глубокая, полная, пугающая тишина. Знакомый особняк, привычные ком-
наты, предметы, которые он видел изо дня в день, все они - он это
чувствовал - жили угрожающей и страшно неподвижной жизнью. Даже воздух
казался живым, таил в себе угрозу.
Черный призрачный мир сжимал его, стараясь любой ценой удержать, по-
мешать ему уйти, узнать другую жизнь.
И тут прошла женщина. Он видел лишь черный силуэт, зонтик. Подобрав
платье, она быстро шла по блестевшему от воды тротуару, потом повернула
на углу улицы, и его охватило желание бежать, вырваться из дома; каза-
лось, он, пусть даже с огромным трудом, еще может это сделать и тогда,
выбравшись наружу, будет спасен.
Его подмывало сорваться с места, броситься сломя голову в поток жиз-
ни, несущийся мимо застывшего дома.
Норбер вздрогнул: в темноте бесшумно отворилась дверь. От страха он
чуть не закричал и уже открыл было рот, но нежный голос чуть слышно
спросил:
- Спишь?
В тот день у него еще был выбор, но он упустил свой час.
И снова упустит его, намного позже, когда будет женат первый раз.
Удивительно сладостно и одновременно страшно думать об этом теперь,
когда он наконец совершил то, на что уже давно решился.
Тогда ему было тридцать два года. Он выглядел точно так же, как сей-
час, может, чуть полнее: его еще в школе прозвали Булочкой! Однако рох-
лей он не был.
Было воскресенье. Опять воскресенье, но, насколько он помнил, - в на-
чале зимы, в самые темные дни, когда больше чувствуется осень, чем приб-
лижение весны.
Почему в тот раз дом на улице Балю был пуст? Слуги куда-то ушли. Оче-
видно, было воскресенье. Но Тереза, его жена, такая хрупкая на вид, та-
кая искренняя? Она-то что...
Дети, и сын, и дочь, болели. Нет, только пятилетняя дочь, у нее слу-
чился коклюш. Алену едва исполнился год, и в то время у него, что бы он
ни съел, начиналась рвота.
И все же их мать ушла. Не важно под каким предлогом. Тогда ей верили
безусловно, и уж никто не подозревал, что... Короче, он был один. Еще не
совсем стемнело. Подмораживало. Не только дом, но и весь Париж с проез-
жающими где-то вдалеке машинами казался пустынным. Малышка кашляла. Вре-
мя от времени ей надо было давать ложку сиропа - бутылка стояла на ками-
не; Норбер и сейчас мог безошибочно указать где.
Накануне, даже в тот день утром, даже час назад он еще обожал и жену,
и детей.
Сумерки пеплом затягивали дом, а Норбер так и не включал свет, расха-
живая взад-вперед и все время возвращаясь к окну, задернутому гипюром в
цветочек. И с навязчивой точностью познавал новое ощущение - клетчатое
плетение гипюра между лбом и прохладой стекла.
Вдруг, глядя на мужчину в зеленоватом пальто, который зажигал на ули-
це единственный газовый фонарь в поле зрения Норбера, ему стало все без-
различно; дочь кашляла, но он даже не обернулся; ребенка в кроватке, мо-
жет быть, рвало, а он смотрел на уходящего мужчину и чувствовал, как его
самого тянет вперед, как ему тоже непреодолимо хочется куда-нибудь ид-
ти...
Идти куда глаза глядят!
Неизвестно зачем, возможно с мыслью исчезнуть, он спустился к себе в
кабинет. Долго, словно оторопев, неподвижно стоял на одном месте, пока
