территория. Мы хотим скорректировать наши исследования с работами
предшествующих археологов и...
- Это значит, что какое-то время вы будете тут. Твои коллеги тоже
собираются навестить центр лабиринта?
Раулинс облизал губы.
- Они послали меня вперед, чтобы я установил с тобой отношения.
Сейчас мы еще не строим никаких планов. Все это зависит от тебя. Мы не
хотим быть помехой. Так что если тебе не хочется, чтобы мы тут работали...
- Не хочу, - быстро сказал Мюллер. - Повтори это своим коллегам. Лет
через пятьдесят - шестьдесят меня уже не будет в живых, тогда пусть и
копаются. Но пока я здесь, я не хочу видеть никаких посетителей. Они могут
работать в нескольких внешних зонах. Но если кто-нибудь из них ступит
ногой в зоны "А", "Б" или "Ц", я убью его. Я способен на это Нед.
- А я... меня ты можешь принимать?
- Время от времени. Мне трудно предвидеть свои настроения. Если тебе
захочется поболтать со мной - приходи, но если я при этом скажу: "Нед,
убирайся к дьяволу!" - немедленно уходи. Ясно?
Раулинс радужно улыбнулся:
- Ясно!
Он встал с мостовой. Мюллер, видя это поднялся тоже. Раулинс сделал
несколько шагов к нему.
- Куда ты, Нед?
- Я предпочитаю разговаривать нормально, я не кричать на расстоянии.
Могу я подойти к тебе немного поближе?
Мюллер подозрительно спросил:
- Ты, случаем, не какой-нибудь там мазохист?
- Ну что ты! Нет.
- А я со своей стороны не имею никакой склонности к садизму. И
предпочитаю, чтобы ты не приближался.
- Это в самом деле не так уж и тяжело, Дик.
- Ты лжешь. Ты также не выносишь этой эманации, как все остальные.
Скажем, меня гложет проказа, приятель. Если уж ты извращенец и испытываешь
тягу к прокаженным, то я тебе очень сочувствую, но не подходи ко мне
слишком близко. Меня попросту из себя выводит вид кого-либо, страдающего
из-за меня.
Раулинс остановился.
- Хорошо, раз уж ты так говоришь. Слушай, Дик, я не хочу причинить
тебе хлопот. Я просто предлагаю тебе дружбу и помощь. Может быть, я это
делаю способом, который тебя раздражает... скажи, тогда. Я попробую
как-нибудь по другому. У меня нет никаких причин к тому, чтобы ухудшать
твое положение.
- Это звучит весьма невнятно, сынок. Чего ты, собственно, хочешь от
меня?
- Ничего.
- Так зачем тогда ты пачкаешь мне мозги?
- Ты - человек, и уже столько времени сидишь тут в одиночестве. С
моей стороны вполне естественно, что я хочу составить тебе компанию по
крайней мере сейчас. Или это тоже глупо звучит?
Мюллер пожал плечами.
- Никудышный из тебя товарищ, - сказал он. - Было бы лучше, если бы
ты со своими естественными христианскими побуждениями шел бы куда
подальше. Ты можешь только растравить рану, напоминая мне о том, чего для
меня больше не существует или чего я не знаю. - Мюллер, холодный теперь и
далекий, смотрел мимо Раулинса туда, где на стенах дрожали тени от
животных. Ему хотелось есть и как раз приближалось время охоты для ужина.
Он резко закончил: - Сынок, мое терпение вроде бы подходит к концу. Самое
время тебе убираться.
- Хорошо. А я могу прийти завтра?
- Кто знает. Кто знает.
Теперь улыбка парнишки стала искренней:
- Спасибо, что ты согласен поговорить со мной, Дик. До свидания!
В неспокойном свете лун Раулинс выбрался из зоны "А". Голос мозга
корабля вел его назад тем же самым путем, причем порой в самых опасных
местах на эти указания накладывался голос Бордмана.
- Хорошо начал, - говорил Бордман. - Это уже плюс, что он вообще
терпит тебя. Как ты себя чувствуешь?
- Паршиво, Чарльз.
- Потому что был так близко от него?
- Потому что поступаю как свинья.
- Перестань бредить, Нед. Если мне придется читать тебе нотации
каждый раз, как ты оттуда отправляешься...
- Свое задание я выполню, - заявил Раулинс. - Но это не значит, что
мне он нравится.
Он осторожно прошел по каменной плите с пружиной, которая сбросила бы
его в пропасть, если бы он ступил на нее в непредусмотренное время.
Какой-то некрупный, невероятно зубастый зверек запищал, словно смеялся над
ним. По ту сторону плиты он ткнул стену в соответствующем месте, и стена
разошлась. Он вошел в зону "Б". Поглядев наверх, на притолоку, он заметил
в углублении глаз, который вне сомнения был видеофоном. Он улыбнулся ему
на тот случай, если Мюллер следит за его уходом.
Теперь понятно, думал он, почему Мюллер решил изолироваться от мира.
В подобных условиях я поступил точно также. Мюллер, благодаря гидрянам,
получил духовное увечье, причем в эпоху, когда любое увечье воспринимается
как достойный сожаления пережиток прошлого. С точки зрения эстетики
считалось преступлением отсутствие конечностей, глаза или носа, но эти
недостатки можно легко исправить, хотя бы из заботы о ближних.
Демонстрация своего уродства перед человечеством - антисоциальный
поступок, вне сомнения.
Однако ни один из специалистов не смог бы излечить уродство Мюллера.
Такому оставалось лишь отъединиться от общества. Кто-то слабый избрал бы
смерть. Мюллер предпочел изгнание.
Раулинс все еще дрожал от недолгого, прямого контакта с Мюллером.
Ведь он чуть ли не минуту воспринимал эманацию незащищенных обнаженных
эмоций, действующих без слов. Эта волна, бьющая из глубин человеческой
души, пробуждала страх, угнетение.
То, чем гидряне наделили его, не было телепатическим даром. Из него
непроизвольно излучалась его личность: ревущий поток дичайшего отчаянья,
река печали и сожалений, вся грязь души. И он не мог сдержать это. В то
короткое время Раулинс буквально был залит этим водопадом эмоций, а сперва
и позже его охватывала лишь жалость.
Он осознавал это по-своему. Печаль Мюллера не была лишь его личной
печалью, он транслировал не больше и не меньше, а лишь сознание тех
наказаний, какие изобрел Космос для живущих в нем. В те мгновенья Раулинс
ощущал себя настроенным на каждый из диссонансов мироздания - упущенные
возможности, растоптанная любовь, торопливые слова, неоправданные
сожаления, голод, чванство и жажда, стилет зависти, яд разочарований,
смертоносные клыки времени, гибель на зиму крохотных насекомых, слезы
отчаяния, слезы созданий божьих. В те мгновенья он познал старение,
утраты, ярость, беспомощность, одиночество, опустошение, самоуверенность и
безумие. Услышал немой рев космического гнева.
Неужели все мы таковы? - поразился он. И то же самое излучаем и я, и
Бордман, и моя мать, и та девушка, которую я любил когда-то? Неужели все
мы, блуждая по миру, издаем такие же сигналы, разве что не способны
воспринимать волны такой частоты? Настоящее счастье. Слушать такую песню
было бы невероятно болезненно.
Бордман сказал:
- Очнись Нед. Перестань предаваться печальным размышлениям и следи за
тем, чтобы тебя что-либо не убило. Ты уже почти в зоне "Ц".
- Чарльз, что ты чувствовал, когда был рядом с Мюллером после его
возвращения с Беты Гидры?
- Об этом поговорим попозже.
- Ты чувствовал себя так, словно внезапно понял, что такое
человеческие существа?
- Я же сказал - попозже...
- Позволь мне говорить о том, о чем мне хочется говорить, Чарльз.
Дорога здесь безопасна. Сегодня я заглянул в душу человека... Ошеломляюще!
Но, послушай... Не может быть, что он на самом деле такой. Он же хороший
человек. От него бьет мерзостью, но это только фон. Какие-то
отвратительные помехи, которые не говорят нам правды о Дике Мюллере.
Что-то, чего мы не должны слышать... искаженные сигналы, как тогда, когда
ты нацеливаешь открытый аппликатор на звезды и слышишь завывание
призраков, знаешь... тогда даже от самых прекрасных звезд доносятся
гнусные вопли, но это только реакция аппликатора... и не имеет ничего
общего с самой природой той звезды, это... это... это...
- Нед!
- Прости, Чарльз!
- Возвращайся в лагерь! Мы все согласны, что Дик - превосходный
человек. Именно поэтому он и необходим нам. И ты нам необходим тоже, так
что заткнись, наконец, и смотри куда идешь. Будь осторожнее! Спокойней!
Спокойней! Спокойней. Что это за зверюга там слева? Прибавь шаг, Нед. Но
спокойно. Это единственный способ, сынок! Сохраняй спокойствие.
8
Ранним утром следующего дня, когда они вновь встретились, они
чувствовали себя свободнее. Раулинс после ночи, проведенной в лагере под
металлической сеткой генератора сна, выспавшийся и отдохнувший, отыскал
Мюллера у высокого пилона на краю обширной центральной площади.
- Как ты думаешь, что это? - начал разговор Мюллер, едва заметив его
появление. - Такой стоит здесь на каждом из восьми углов площади. Я уже
много лет слежу за ними. Они вращаются. Посмотри.
Он указал на один из боков пилона. Подходя, Раулинс на расстоянии
метров в десять начал ощущать эманацию Мюллера. Однако он пересилил себя и
подошел поближе. Так близко ему вчера быть не приходилось за исключением
той жуткой минуты, когда Мюллер схватил его и притянул к себе.
- Видишь это? - спросил Мюллер, постукивая по пилону.
- Какой-то знак.
- У меня ушло чуть ли не шесть месяцев на то, чтобы нацарапать его. Я
пользовался обломками кристаллов вон от той стены. Каждый день я посвящал
этому час, а то и два, пока не получил четкий след на металле. Потом
наблюдал. На протяжении одного местного года пилон совершает один полный
оборот, а значит - он вращается. Незаметно, но вращается. Что-то вроде
календаря.
- А он... а ты... а ты когда-нибудь...
- Ближе к делу, сынок.
- Прости. - Раулинс отступил на пару шагов, стараясь не показать, что
эта близость плохо влияет на него. Он был оглушенный, растерянный. На
расстоянии в пять метров он уже почувствовал определенное облегчение, но
не без того, чтобы выдержать это, он был вынужден постоянно повторять про
себя, что переносит эманацию с каждой минутой все лучше.
- О чем ты спрашивал?
- Ты наблюдаешь только за этим пилоном?
- Я сделал знаки еще на паре. Наверняка все они вращаются. Однако их
механизмы я не обнаружил. Под этим городом скрывается какой-то
фантастический мозг. Старый, насчитывающий миллионы лет, но все еще
работающий. Может быть, это какой-то жидкий металл, в котором циркулируют
первоэлементы сознания. Этот мозг заставляет вращаться пилоны, следить за
чистотой воды, чистит улицы.
- И расставляет ловушки.
- И расставляет ловушки, - подтвердил Мюллер. - Но для меня это
непонятно. Когда я копал и тут и там, под тротуаром, я натыкался только на
почву. Может быть, вы, сукины дети археологи, сможете локализовать мозг
этого города? Ну? Есть какие-нибудь наметки?
- Вроде бы никаких, - сказал Раулинс.
- Ты говоришь это без особой уверенности.
- Потому что не знаю. Я не принимаю никакого участия в работах на
территории лабиринта. - Раулинс невольно виновато улыбнулся. Он тут же
пожалел об этом и услышал по контрольной линии замечание Бордмана, что
виноватая улыбка как правило заранее отмечает ложь, и что Мюллер в любую
минуту может сообразить это. - Я преимущественно работал снаружи, -
объяснял он Мюллеру, - вел исследования у входа. А потом, когда вошел, то
направился прямо сюда. Так что я не знаю, что наоткрывали тут другие. Если
вообще они что-то открыли.
- Они собираются вести раскопки на улицах? - спросил Мюллер.
- Не думаю. Теперь мы так часто не копаем. У нас есть
исследовательская аппаратура, сенсорные устройства и зондирующие лучи. -
