половине второго ночи.
- У меня квартирант, - говорит она. - Я тебя с ним познакомлю, но не сейчас,
хорошо? Завтра. Или послезавтра. Не сейчас. Сейчас спать пора.
Зачем это все? - говорит она. - Не нужно. Ничего не нужно. Квартирант - дядя
солидный, не думай. Он женат, и жена скоро приедет.
А Ковалев сидел, обхватив голову руками, в пальто, с шапкой на коленях, и думал:
любить нельзя, нельзя. Любить могут те, кто собой не дорожит, совсем не дорожит.
А кому жизнь дорога - они понимают, что это уже не любовь, это безумие.
Но ему-то зачем это все? Страшно как, страшно.
"Я только-то и хотел - полюбить на всю жизнь, - думал он. - Но и этого нам
нельзя. Как же можно любить? Это ведь надо жизнью своей не дорожить. Совсем не
дорожить. А этого нам нельзя. Нет же, нет, - подумал он после, - как же я сразу
не догадался? Можно все - пьянствовать, подличать, доносить, подхалимничать,
хамить, совращать малолетних, врать день за днем, можно даже людей превращать в
животных. И лишь одного нельзя - этих животных любить".
Он поднялся, нахлобучил шапку. Ирка поцеловала его в губы и сказала:
- Миленький мой, не сердись, не обижайся. Мне еще подумать надо, а ты совсем мне
времени не даешь. Вот люби тебя - и все. Так же нельзя, понимаешь? Подожди хоть
чуть-чуть...
- Хорошо, - сказал он. - Будем просто друзьями. По субботам будем вместе чай
пить и телепередачи просматривать.
- Не сердись, - повторила она. - Я же здесь, никуда не исчезну. Ты подожди меня,
ладно?
- Ладно.
Тут он опять подумал про квартиранта с собакой.
- Мне надо с ним познакомиться.
- Познакомишься. Куда ты торопишься?.. Да и зачем он тебе? Квартирант как
квартирант. Бывают и хуже.
- Мне бы ты комнату не сдала, - вздохнул он.
- Не сдала бы, - согласилась она.
Он вышел. Постоял на улице. Она махнула ему рукой из кухонного окна, потом свет
погас. Он еще постоял, поглядел на звезды, на стадо девятиэтажек, замерших в
отдалении. И пошел к троллейбусной остановке.
Внизу, под обрывом, расстилалось море огней, и пунктир огоньков очерчивал
огромную чашу города. Ковалев снял шапку, подставив лицо пронзительному ветру,
налетавшему снизу.
Потом отправился по дороге, переметенной поземкой, не оглядываясь и ни о чем не
жалея.
3.
- Вот, - сказал Мурлыкин и положил на стол перед Бумажкиным серенькую папку с
тесемками.
- Роман? - спросил Бумажкин.
- Роман, - сказал Мурлыкин со скрытым сарказмом.
- Большой? - с беспокойством спросил Бумажкин.
- Да не очень - десять листов.
- Все-таки большой...
Бумажкин вынул платок и промокнул лысину: солнце било в окно совсем не
по-зимнему, стекла прямо светились и вместе с ними светилась аккуратная лысина
Бумажкина.
- Ну, и что там? - спросил опять Бумажкин.
- А-а... - Мурлыкин махнул рукой. - Психология. Фрейдизмом попахивает. Нет, есть
места сильные. Я смеялся даже, когда Сергеев изображает разговор в издательстве.
У него в романе действует гений непризнанный - литератор Сережин, - он рукопись
в издательство принес. Редактор смешной... Гы-гы!
- Вот же люди, - сказал Бумажкин, начав волноваться. - Смешно им. Все им смешно!
Мурлыкин потрогал нос. "Это он про меня, что ли?..".
- Видно, такое уж поколение нам на смену идет, - продолжал Бумажкин. -
Смешливое. А литература - дело же серьезное!..
Мурлыкин искоса взглянул на Бумажкина и крякнул: "Ну, сейчас понесет...". И
точно, воодушевляясь все больше и больше, Бумажкин заговорил, взмахивая руками:
- Не понимаю я этой иронии! Палец им покажи - смешно!.. Да если бы они над одним
пальцем смеялись! А то ведь над серьезными вещами ёрничают. Вот, был я на
совещании молодых литераторов. Ну, насмотрелся. Один выступал и до того
договорился, что социалистический реализм - это не метод. Нет, вы понимаете? Я,
конечно, не сдержался, возразил. А он мне в лицо рассмеялся, и все! И вот такие
люди идут на смену нам, профессиональным литераторам. Вы подумайте! Я потом все
удивлялся - ведь наш же человек, советский! И молодой человек, заметьте.
Казалось бы - энергии через край, работай, трудись! Тем более, образование ему
дали. Ведь горы же могут свернуть. Нет, - смеются!
Бумажкин обиженно высморкался. Мурлыкин развел руками, как бы говоря: что
делать, что делать!..
- Есть же и другая молодежь, - сказал Бумажкин. - Читаешь в газетах и радуешься:
БАМ, Самотлор, Саяно-Шушенская плотина. Реки же поворачивают. Даже и зависть
берет иной раз... Так нет же - встречаются и такие вот личности, вроде этого...
Как его? Сергеева. Социалистический реализм ему не метод. А почитаешь самого -
за голову схватишься.
"Насчет Самотлора - это ты зря задвинул, - подумал Мурлыкин, поглядывая на
Бумажкина сквозь дымок сигареты. - Ну и рецензию же ты сделаешь, представляю...
А впрочем, плевать. По сути-то прав, старый хрен. Хоть и бездарь".
- Не понимаю и понимать не хочу! - уже выкрикивал Бумажкин. - И я знаю, почему!
Знаю, откуда такие! Потому, что они с малых лет на всем готовом! Все у них есть,
даже слишком. Вот и бесятся. Да вот, недалеко за примером ходить: сейчас, когда
сюда шел, встретил парня с девкой. Ну просто, вы знаете, ужас. На нем эти штаны,
знаете, книзу трубой. Внизу, на штанине, цепочки какие-то, бляшечки - черт их
знает. А она: юбка - во. Вот прямо вот до этих пор. На голове - не поймешь что.
И хоть бы вели себя прилично. Нет! Идут, обнялись, матом друг на друга -
общаются так. И никому дорогу не уступят!..
"Это они, видно, тебе не уступили," - понял Мурлыкин.
- Да разве в наше время они бы так ходили? Мы в их возрасте от станков не
отходили. Нам, пацанам, ящики под ноги подставляли, чтоб до фрезы дотянуться
могли... А эти? Они и без подставок до любой лампочки дотянутся. Акселераты же!
Да и дотягиваются, кстати. В моем подъезде - вы не поверите - я уже третью
лампочку вкручиваю за месяц. Выкручивают ведь, хулиганье! Такие же вот
Сергеевы!..
"А, ну если уж даже в твоем подъезде..." - подумал Мурлыкин, сделав ударение на
"твоем". Квартиру Бумажкин себе выгрыз не в простом доме, а в том самом.
Но вслух Мурлыкин сказал другое:
- Да... Я, помню, тоже в деревне...
Он схватил пальцами нос - нос выскользнул. Так и не вспомнил ничего, к случаю
подходящего. Ну, не рассказывать же этому хрычу, как они с пацанами арбузы с
колхозной бахчи воровали...
- И хулиганы эти... - продолжал Мурлыкин, перебивая самого себя. - Драть их
надо, вот что.
- Именно! Драть, вполне согласен, - радостно закивал Бумажкин.
- Ну ладно, - перешел на официальный тон Мурлыкин. - Мы отвлеклись. Не стоит
из-за отдельных там нервы себе портить. Сами же говорите - БАМ, Самотлор этот...
- Так обидно же вить! - выкрикнул Бумажкин и стукнул себя кулаком в узкую грудь.
- Обидно, обидно, - подхватил Мурлыкин и тут же перевел разговор. - Ну, значит,
рецензию ждем числу к двадцатому. Значит, договорились.
- Да-да, - Бумажкин мгновенно сник, поскучнел, стал засовывать рукопись в
портфель.
- Значит, все будет в ажуре. Вы же не подведете, - сказал Мурлыкин, вставая.
- Ну, если у вас есть основания... - насторожился было Бумажкин, но Мурлыкин его
перебил:
- Что вы, это я так, к слову! Мы же с вами не первый год работаем. Друг друга же
с полуслова понимаем. Ну, значит, до встречи. В случае чего (он указал на
телефон) - всегда рад вас слышать.
Повторяя машинально "Да... да...", Бумажкин застегнул пальто на все пуговицы,
надел шапку-пирожок. Мурлыкин пожал ему руку, проводил до двери. Оставшись один,
вытер ладони скомканным листом бумаги - рука у Бумажкина была потной, - шумно
вздохнул:
- Вот же шут гороховый...
Затрезвонил телефон. Мурлыкин взял трубку, послушал и пропищал неожиданно тонким
голосом:
- Извините, его нет. Передам. До свиданья!
Он положил трубку, сказал "так!", выглянул в коридор. Спросил проходившую мимо
секретаршу директрисы Веру:
- Ну что?
- Сейчас уезжает.
Мурлыкин широко улыбнулся, сел за стол, схватил себя за нос и принял крайне
озабоченный вид. Через минуту в кабинет заглянула директриса издательства:
- Я в обком.
- Ясно!
- Что тебе ясно? Ничего тебе не ясно. И смотри у меня! - длинный тощий палец
директрисы погрозил Мурлыкину.
- А как же!
Дверь закрылась. "В обком! Знаю я ее обком... Гейша Гетеровна!".
Он взял телефонную трубку, набрал номер:
- Юрка? Мамы нет? Хорошо. Скажи ей, что у меня работы много, задержусь. Понял?
Повтори. Молодец! С получки ролики получишь.
После этого он встал, еще раз выглянул в коридор, запер дверь на ключ, открыл
шкаф. Залез в него с головой. В шкафу забулькало. Мурлыкин крякнул, вытер губы
скомканной бумажкой и снова нырнул в шкаф. Из-под вороха рукописей извлек
сверток. Постоял, опасливо прислушиваясь. Потом развернул сверток, сел за стол.
В свертке была пачка фотокопий.
Мурлыкин углубился в чтение, время от времени вскидывая голову, когда ему
мерещился в коридоре подозрительный звук. Раза два он заглядывал в шкаф, булькал
и вытирал усы скомканной бумажкой.
Солнце садилось за мрачные здания заводских корпусов. Снег сделался голубым.
Мурлыкин читал страницу за страницей. Время летело быстро.
Спустилась ночь. Мурлыкин перевернул последнюю фотографию, завернул всю пачку в
сверток, перетянул тесемкой.
И тут же в дверь постучали. Мурлыкин вздрогнул. Неслышно ступая, прижимая
сверток к груди, метнулся по кабинету, наконец приподнял диван, стоявший в
кабинете, сунул туда сверток - звякнули пустые бутылки - и сказал официальным
голосом:
- Да-да?
- Кабинет освобождайте! Пол мыть будем! - послышался голос технички Шамановой.
- Сей минут, Марья Иванна! - Мурлыкин быстро вытащил сверток из-под дивана,
сунул его в портфель. Открыл дверь. Шаманова хищно заглянула, понюхала воздух,
зыркнула по всем углам и тут же втащила в кабинет ведро с водой.
- Вы хоть подождали бы, пока я пальто надену, - сказал Мурлыкин, снимая с
вешалки пальто.
- И так ждала-ждала, сколько уж? - со скрытой злобой проворчала Шаманова. И
продолжала как бы про себя: - Все люди как люди, в шесть их уже нет, а этот
сидит и сидит. И чего высиживает?
Мурлыкин торопливо застегивал пальто.
- Может, делом занимается, - продолжала шипеть Шаманова, брызгая грязной водой
на ботинки Мурлыкина, - а может, и чем другим...
- Это чем же?.. - дрогнувшим голосом спросил Мурлыкин, замерев в дверях.
- А кто вас знает? - в сердцах воскликнула Шаманова. - Может, богу молитесь.
- Бога нет! - быстро ответил Мурлыкин, чувствуя, как под шапкой начинают
шевелиться волосы.
- Ну, насчет бога вам виднее, а только кабинет за вами прибирать дураков мало,
нашли вот меня...
У Мурлыкина немного отлегло от сердца.
- Если вас не устраивает ваша работа, так и скажите. Будем решать, - внушительно
сказал он. - У нас безработицы нету.
- А ты меня не учи, не учи! - взъярилась Шаманова. - Я вот доложу кому следует,
что ты тут по ночам делаешь - будешь знать!
- Я редактирую рукопись! - выкрикнул Мурлыкин, хватаясь за сердце.
- А там быстро разберутся, что ты редахтируешь! Не дураки сидят!
- Что вы мелете, Марья Иванна?
- А то! Ты чего по шкафам прячешь? Думаешь - не знаю? Я все про тебя знаю!
Мурлыкин отступил в коридор. Потом, внезапно решившись, бросил пузатый портфель
на пол, кинулся в кабинет и схватил Марью Иванну сзади за жилистую шею.
Старушка оказалась крепкой. Лишь через несколько минут ее сухонькое тельце
перестало биться в луже воды на полу из опрокинутого во время схватки ведра.
Мурлыкин поднялся с пола, дико глядя на содеянное. Дрожащей рукой стал ловить в
кармане папиросу. Внезапно Шаманова зашевелилась, приподнялась, взглянула на
Мурлыкина выпученными белыми глазами и прохрипела:
- А читаешь ты по вечерам гнусную антисоветскую порнографию злобных клеветников
Солженицына, Аксенова и Войновича. А я есть старший лейтенант СССР. И еще скажу:
не наш ты человек. Да здравствует Советская Родина!..
Она уронила голову и сдохла.
Мурлыкин зашатался от ужаса. И вдруг очнулся.
Он стоял в своем кабинете, в темноте. На столе были разбросаны фотокопии
запрещенного чтива.
"Тьфу ты, черт! Уснул я, что ли?..".
Еще дрожа от привидевшегося, он быстро собрал фотографии, завернул в бумагу,
