- Инвалидам?
- Нет, подруге твоей с мужем...
- Они по распределению здесь. Три года надо отработать. Уже скоро срок кончится
- уедут. Хотя многие привыкают: тут зарплата приличная, природа, воздух чистый.
Они надолго замолчали, потом Ковалев тихо сказал:
- Ты прости меня, ладно?
- За что?
- За то, что я не такой, как ты хотела...
Она поцеловала его, опять назвала глупым, а потом вдруг спохватилась:
- Слушай, а чего мы лежим? Сколько времени?
Он перегнулся с кровати вниз, порылся в ворохе одежды на полу.
- Без скольки-то одиннадцать...
- Ох, пора!
- Куда? - удивился он.
- Тебе - на автобус, а мне - постель убрать.
Он полежал еще, соображая.
- Ты серьезно?
- Серьезнее некуда, - она вскочила, одевалась, объясняла на ходу, - последний
автобус в город в одиннадцать идет. Тебе надо на него успеть. Скоро подруга
придет - она дома ночует, если надо - ее вызовут, тут же рядом... Собирайся
скорее!
Загипнотизированный ее спешкой, он тоже вскочил, начал лихорадочно напяливать на
себя рубашку, штаны. Пока она убирала постель, он успел даже сполоснуть лицо в
ванной. Она проводила его до дверей, поцеловала и наказала не искать: сама
найдет, когда будет нужно.
Ковалев выскочил на улицу и быстро, как будто внутри у него была взведена
пружина, зашагал по белой колее между сосен.
На площадь у остановки он выскочил, когда автобус уже отъезжал. Ковалев бросился
за ним, отчаянно замахал руками. Водитель притормозил, Ковалев прыгнул в
приоткрывшиеся двери, и только тут почувствовал: пружина ослабла, завод
кончился.
В автобусе было темно, водитель гнал вовсю. Одинокие березки, выхваченные светом
фар, будто выскакивали к дороге и тут же прыгали назад во тьму. Дорога, черная
кромка леса на фоне звездного неба, изредка - огоньки встречных машин...
Ковалев, прислонившись к окну, слушал музыку, увезенную оттуда, и ему казалось -
он сам превращается в звуки и парит над непроглядным мраком ночи, над
бесконечной белой равниной.
Дома, ворочаясь на диване, Ковалев долго не мог уснуть. В голове все вертелись
строки неизвестного поэта, перемешиваясь со шлягерами Аллы Пугачевой.
Наконец часа в четыре утра сон сморил его, но в семь он уже проснулся бодрым и
свежим.
Чувствуя легкую дрожь, быстро оделся, напился чаю, послушал радио. Местная
студия передавала идиотские известия с ферм, а потом - обзор газет "Красный
ленинец" и "Молодое знамя". Диктор нес ахинею, но Ковалев не выключал приемник -
ему важен был не смысл, а интонация - бодрая и жизнерадостная.
А когда он вышел на улицу и вдохнул свежего морозного воздуха, у него и вовсе
закружилась голова от приступа радости. Фонари, прохожие, свеженаметенные
сугробы, ажурные кроны деревьев -все казалось ему загадочным и прекрасным,
волнующим, как когда -то в детстве.
Он поехал в университет, успел до начала занятий сделать несколько полезных дел
- например, договорился с Ярошевичем о сдаче "хвоста", - и весь день чинно
просидел на всех, положенных по расписанию, лекциях и семинарах.
На последней "паре" студентов было совсем мало, большая часть уже разбежалась.
Ковалев сел на самой верхотуре, один, но перед самым звонком рядом села
Березкина - тихая задумчивая девочка, которая была знаменита тем, что записывала
все лекции. Почерк у нее был разборчивый и перед сессиями ее конспекты рвали из
рук.
Когда началась лекция, Березкина положила перед Ковалевым записку. Он прочитал:
"Почему ты такой грустный?". Ковалев покосился на Березкину (она ниже склонилась
над конспектом) и написал: "Я грустен, а не грустен кто ж?".
Березкина прочитала, покраснела и прикусила губу.
"Эх, глупая ты, Березкина! - подумал Ковалев. - Глаза ты себе этими конспектами
испортишь!".
От нечего делать он тоже стал писать конспект.
"В настоящее время, - писал он, торопясь за лектором, - по некоторым отдельным
характеристикам социалистическая система управления уступает
капиталистической... Например, по техническим средствам управления, по методам
получения и реализации управленческой информации. Чем же объяснить то, что
социалистическая система в целом эффективнее, чем капиталистическая?..".
"Ну-ка, ну-ка? - заинтересовался Ковалев. - И чем же такое объяснить?" Но лектор
не оправдал ожиданий. Дело, как он объявил, в глубинной сути, поскольку
социалистическая система прогрессивная, а капиталистическая - регрессивная. "Ну,
это ты загнул", - подумал Ковалев и потерял интерес к лекции.
Взгляд его упал на парту, исписанную несколькими поколениями студентов. Он стал
читать:
"Чтоб дети соседа не походили на вас, пользуйтесь презервативами фирмы
"Адидас"!".
Ковалев покосился на Березкину, прикрыл надпись тетрадью. Березкина почему-то
отодвинулась.
"Минометчик, дай мне мину,
я ее в п... задвину,
а когда война начнется,
враг на мине подорвется!".
Ковалеву стало смешно. Он поглядел на Березкину и спросил шепотом:
- Ты что, обиделась?..
Березкина молча покачала головой. Щека у нее из бледно-матовой стала розовой.
- Не обижайся, Тамарка, - шепнул Ковалев и вздохнул. - Глупости все это.
- Что?.. - еле слышно спросила Березкина.
- Да все. Лекция эта, конспекты, жизнь наша дурацкая...
За огромными окнами аудитории уже начинало смеркаться, реял легкий снег, в
густом синем воздухе отчетливо чернели ветви голых кленов. Лектор устало
бормотал себе под нос, не глядя на аудиторию, а студенты занимались своими
делами. Кто-то спал, кто-то жевал, кто-то читал, загородившись портфелем.
Ковалев вдруг почувствовал острую жалость ко всем окружающим - к лектору,
твердившему свои бессмертные формулы, к студентам, изнывавшим от безделья, к
Березкиной, и даже - к одинокой мрачной вороне, заглядывавшей в окно с
заснеженной ветки.
Он поглядел на Березкину. Пишет, бедная, старается - а зачем? Бессмысленно все.
- Слышь, Тамарка! - сказал Ковалев. - Ты не грусти. К лекциям надо относиться
так, как они того заслуживают. Это к людям надо относиться внимательно. Личная
жизнь куда важнее, а?
Березкина взглянула на него большими, слегка косящими глазами, ничего не
сказала, отвернулась. Когда она снова стала писать, рука у нее дрожала.
- Тамарка, ты чего?
- Ничего.
Она резко отодвинулась от него. Упал портфель и звякнул. Лектор даже не поднял
головы.
Ковалев пожал плечами, стал дальше изучать наскальное творчество студентов.
"Стоят две бабы. Одна:
- Ты по любви отдалась, или за деньги?
Другая:
- Конечно, по любви. Три рубля разве деньги?"
Дальше следовал отрывок из "Руслана и Людмилы" про Голову. Потом рисунок Головы.
Потом глупый мат. Потом объявление о знакомстве: "Группа мальчиков с физфака
снимет группу девочек с филфака".
В перерыве Ковалев вышел покурить. В коридоре курил лектор - маленькие глазки за
толстенными линзами очков, ярко-красная отвисшая нижняя губа, плечи и воротник
пиджака осыпаны перхотью.
- Вы правда думаете, что социализм в целом эффективнее капитализма? - спросил
Ковалев.
Лектор искоса посмотрел на Ковалева.
- В целом - да.
- А мне кажется, нет.
- Хм, - оживился лектор. - Ну вот допустим, что лучше: есть деньги, а купить
нечего, но со временем будет, или денег нет, а витрины ломятся?
- Лучше, когда денег нет.
- Почему же? Товар-то когда-нибудь все равно появится.
- А если денег нет, их можно заработать, - сказал Ковалев. - Продать свою
рабсилу. К тому же, учитывая наши очереди, товара можно и не дождаться.
- Хм! - сказал лектор. - Действительно, подумать тут есть над чем. Но рабсилу
продать не так-то легко. В условиях конкуренции. Кризис, безработица. Человек
предоставлен самому себе. Неплановая, анархическая система хозяйствования...
Нет, вы неправы, вы подумайте!
Прозвенел звонок и Ковалев не успел сказать, что он уже подумал.
Березкина поднялась, пропуская Ковалева на его место, молча глядела прямо перед
собой.
Второй час тянулся долго, Ковалев вдруг подумал, что у входа его сейчас ждет
Ирка - и забеспокоился. Поминутно стал поглядывать на часы. Березкина посмотрела
на него осуждающе.
- Слушай, Тамарка, - шепнул Ковалев, испытывая гадское чувство, - а ты хоть раз
с лекции сбегала?
- Нет... - испуганно прошептала она. - А что?
- Да вот хочу тебе предложение сделать: давай вместе сбежим!
Она покраснела. Потом ответила беззвучно, одними губами:
- Сегодня собрание комсомольское...
- А мы и с собрания сбежим. Чего там делать? Муть одна.
- Так нельзя... - с запинкой прошептала Березкина.
"И если соблазнишь кого из малых сих..." - вспомнил Ковалев суровое
предостережение и сказал:
- Ну, как хочешь. А я сбегу.
- А как?
- Сейчас увидишь... - Он вырвал из тетради страницу и написал: "Извините, мне
нужно срочно уйти!". Свернул листок, написал сверху: "Вниз, лектору", перегнулся
через парту и разбудил сладко спавшую Лариску:
- Передай вниз.
Проследил, как записка, двигаясь зигзагами, путешествует к кафедре, за которой,
согнувшись крючком, бормочет лектор. Вот записка достигла нижнего ряда, кто-то
поднялся, подошел к возвышению, на котором стояла кафедра, положил записку перед
лектором.
- Научно-техническая революция в условиях Запада постепенно разрушает
капиталистический способ производства, углубляя общий кризис... - тут он заметил
записку и умолк. Пока он читал ее и усваивал, Ковалев собрал вещи, подмигнул
Березкиной. Березкина покраснела так, что даже слезы выступили. Лектор поднял
голову и внятно сказал:
- Э-э... Пожалуйста. Тот, кто написал записку, может выйти.
Ковалев сбежал вниз, сказал лектору - "Спасибо!" - и выскочил за дверь.
Торопливо оделся и пошел к выходу. Перед главным корпусом университета было
пусто и темно. Ковалев еще раз недоверчиво огляделся по сторонам и убедился, что
предчувствие его обмануло. А ведь он так ясно представлял себе, как Ирка
прохаживается перед входом, посматривая на часы...
"Может быть, еще просто рано?" - подумал он с надеждой. Свернул с главной аллеи,
смел снег со скамейки, сел.
Из-за деревьев доносился шум улицы, а здесь было тихо и печально. По аллее
прошла шумная группа студентов. Ковалев глянул на часы - занятия кончались. Он
расслышал звонок, донесшийся из здания. Спустя минуту-другую из дверей
выкатилась целая ватага, захрустел снег под множеством ног.
Потом аллея опустела, в здании стали гаснуть окна. Ковалев сидел и уговаривал
себя: "Ну, не может же такого быть. Ведь я так ее жду. Неужели она не чувствует,
не понимает?"
Прошло еще какое-то время. Ждать было уже бессмысленно.
Он шел по проспекту мимо старинных зданий, мимо памятника Ленину, который
подсвечивали прожектора, мимо большого магазина и еще дальше, и еще... И вдруг
замер. Впереди, в толпе, мелькнула знакомая фигура, знакомое пальто.
- Ирка?.. - машинально позвал Ковалев.
Из Дома офицеров вышел военный и строго посмотрел на него.
Знакомое пальто мелькнуло снова - дальше, у светофора, и Ковалев рванулся к
нему. Но когда он продрался сквозь толпу на остановке, было уже поздно: поток
машин отсек его. Свет фонарей бил прямо в глаза и он не мог разглядеть ее на
противоположной стороне. А чуть дальше был ресторан, двери его то и дело
впускали посетителей - приближался ресторанный "час пик". Ковалева вдруг
пронзила догадка: там она, Ирка, в ресторане. Где же ей еще быть?
Он дождался "зеленого", перебежал через дорогу и устремился к заветным дверям. А
когда оказался у цели, вдруг остановился: "Она же там не одна... Ну, увижу я ее,
и что скажу? Она же меня прогонит".
Но все же он вошел, встал в очередь в гардероб. Миновал стеклянные двери и,
воспользовавшись тем, что администраторша отвлеклась, прошел в зал. Потерянно
остановился между столиками. Ирки здесь не было. Он повернулся - и наткнулся на
администраторшу - монументоподобную даму с наклеенными ресницами и в фиолетовом
парике.
- Вы один? - поинтересовалась она. - Вон туда, пожалуйста...
- Нет... Я передумал. Извините, - пробормотал Ковалев.
Он вышел из ресторана и остановился в раздумьи. Какой-то ветеран мощного
телосложения, торопясь к автобусу, с разгону налетел на Ковалева, отбросил его к
окну.
- Чего встал!.. - гневно прокаркал он.
И побежал дальше. Крутой зад выпирал из-под полушубка.
