- Угу. Это самое. Пошел. Будь здоров.
- Рюкзак у тебя нынче полегче вроде.
- Угу. Таскать нам - не перетаскать, - сказал Мурлыкин и быстро выбежал в ночь.
Глянул по сторонам: почему-то показалось, что на этот раз может быть слежка.
Поэты не дремлют. Постоял. Нет, вроде тихо. Авторы сидят по домам. Горюют. С
женами ругаются - денег нет, а жить-то надо.
Значит, как обычно: трамваем до площади, потом - на автобус пригородный. И - на
мичуринский.
В автобусе было совсем мало народу. Мурлыкин взглядом сыщика оглядел пассажиров.
Старуха в телогрейке. Два парня в модных куртках. Пьяный мужик. Кондуктор... Ну,
этот - явно не из них. Если и автор, так только ругательств.
На всякий случай Мурлыкин надвинул шапку на глаза. И тут же подумал: а что
толку? По усам узнают, проклятые. Как там, в Писании? "По делам их узнаете
их"?.. Вот-вот. Да и Писание, подумал Мурлыкин со внезапным ожесточением, тоже
надо бы туда... В рюкзак...
Мурлыкин вышел на остановке "Вторые мичуринские". По обочине дошел до знакомой
лыжни и по ней, через лесок, стал пробираться к домикам. Вышел к заборчику.
Постоял, вслушиваясь. Тихо. Даже собак не слыхать.
Через несколько минут он добрался до места. Вытащил из кармана клочок бумаги,
скомкал, поджег, разогревая висячий замок. Открыл дверь, вошел, и только тут
перевел дух.
Затопил печурку, сел перед ней и начал жечь рукописи, доставая их из рюкзака.
Изредка выхватывал глазами из огня фразу-другую и бурчал, ухмыляясь:
- Ишь, гении... Понаписали-то, понаписали... Талантливые, падлы!
Жег страницу за страницей повести, рассказы, романы, сказки и пьесы. Но особенно
радовался, когда горели поэмы. Поэмы он ненавидел.
Рассказы горели легко, с приятным потрескиванием. Сказки - похуже. Повести уже
требовали усилий. А поэмы и романы...
Да вот, к примеру, роман. Автор - как его? А! Григорий Засядько. Мастер
рукописного слова. Ни дня без строчки. С запятой. Роман называется "Жизнь". Ну,
Мопассан.
Мурлыкин глянул на первую страницу. Удивился вслух:
- Ишь, засранец, еще и евангелие сюда приплел...
Эпиграф "Жизни" был такой: "Тайное сделается явным. Библейская цитата".
- Ну, придурок. Иосиф Флавий. Тацит проклятый. Хоть бы уж читал что-нибудь, что
ли. А то - пишет и пишет. С-скот.
"Жизнь" разгоралась трудно. Зато со середины пошла так, что в трубе загудело и
чайник, поставленный на печку - не пропадать же теплу! - задребезжал крышкой.
В избушке стало жарко. Мурлыкин заварил чай. Обжигаясь, прихлебывая из жестяной
кружки, открыл следующую папку. О! Роман в стихах. Ну, Пушкин недобитый. Кто
хоть такой-то? А-а... Знаю-знаю. Гений. Светоч. Вершина культуры. Человек-гора.
Сам Эдгар Дырочкин! Надо в "Крокодил" послать, в "Нарочно не придумаешь"... Как
тут у него? Вот:
- "Пройдись со мной сторонкой томской, где я хожу не первый год"... - Мурлыкина
передернуло от отвращения. - Кто пройдись-то? Муза, что ли? А! Читатель!.. Нет,
Эдик, извини: никуда я с тобой не пройдусь. Потому, что ты обыкновенная сволочь.
В огонь!
Кто у нас следующий? Вот. Певец земли томской Валентин Тяпкин. Во - эпопея. Не
обхватишь. А обхватишь - не унесешь. Становление колхозного строя в нарымском
краю. Корифей! Колхозы - в тайге? Это ж надо было придумать. Ну, он гений - ему
видней...
Когда эпопея занялась, печка стала светиться. "У моей печурки пропускная
способность маловата, - подумал Мурлыкин, расстегивая верхние пуговицы на
рубашке. - Тут надо целый крематорий ставить. А урны с прахом в торжественной
обстановке вручать безутешным авторам".
Рюкзак заметно похудел. Мурлыкин сунул в него руку, наткнулся на что-то твердое.
Гм. Что бы это могло быть? Вытащил книгу. Странно. Лев Толстой. Толстой? Тоже
гений? А в печку - это как?..
В огонь полетел первый том. "Завтра второй захвачу!" - радостно подумал
Мурлыкин.
Мимо мичуринских катили автобусы. Из автобусов был виден сноп искр, вылетавший
из трубы одного из домиков. Люди в автобусах - которые приезжие, местные-то уже
знали, - вытягивали шеи, спрашивали: что там такое?
Кондукторы оборачивались, глядели во тьму и привычно махали руками:
- Это? А, это горит литература.
- Какая литература? - спрашивали любопытные.
- Да какая! Та самая - великая русская!..
- А-а... - говорили приезжие и отворачивались.
Зрелище-то было привычным.
1989-1990.
