сберкассе поселка, когда и сколько снял со своего счета Минчаков
Михаил Иванович, взял ли наличными или положил на аккредитивы.
Костенко, Жуков>.
Дежурный в Знаменском оказался парень быстрый. Он пришел в дом
заведующего сберкассой Зусмана в шесть утра, а в шесть сорок вызвал к
рации Жукова - имя Костенко ему ничего не говорило.
- Минчаков снял со своего текущего счета 4592 пятнадцать тысяч рублей
12 октября прошлого года. Деньги положил на три аккредитива, номера
56124/21, 75215/44, 94228/97 в тот же день, товарищ Жуков.
- С вами говорит Костенко...
- Кто, кто?!
- Костенко.
- Откуда вы? - поинтересовался дежурный.
- Из Москвы.
- А Жуков где?
- Рядом.
- Как в Москве дела? Тепло уж небось? - дежурный перешел на лирику.
- Тепло! - рявкнул в рацию Жуков. - Вы начните опрашивать всех,
видавших Минчакова перед отъездом, мы сейчас к вам вылетаем. Как у вас
погодные условия?
- Сядете. Снег начался с дождем, но мы фарами посветим.
9
Фары были, однако, едва видны, вертолетик болтало из стороны в
сторону, ветер шквальный.
- Не сядем, - прокричал пилот штурману.
Жуков услышал, крикнул:
- Надо сесть!
- Не надо, - сказал Костенко. - Что это за манера давать
категорические советы? Вы пилот или он?
Жуков усмехнулся:
- Боитесь, что ль? хочу.
- Конечно. А вы - нет?
- Мы здесь привычные.
- Я, знаете, тоже привычный, только гробиться зазря не хочу.
Жуков, видимо, перед вылетом выпил, озорничал поэтому.
- Ребята, - прокричал он пилотам, - полковник боятся, велят
поворачивать назад!
Пилоты назад не повернули, начали з а в и с а т ь.
Спускались медленно, болтало.
- Бутылка-то есть? - спросил Костенко.
Жуков достал из кармана плоскую фляжку:
- Спирт. Дышите потом глубже.
- Вы меня кончайте учить, - усмехнулся Костенко, - ишь, Монтень
выискался.
- Как вас не учить, коли первый раз на Севере!
- Я, Жуков, на Севере был еще более дальнем, парнем еще, когда глухая
старуха Потанова трудилась в поте лица и о пенсии не мечтала. Ясно?
...Третьим - из тех двадцати, что вызвали на допрос, был слесарь
Лазарев. На вопрос Костенко ответил уверенно:
- Нет, он в штатском улетал. Откуда у него форма? Я ж Миню до
вертолета на мотоцикле довез...
- А может, у него в чемодане форма была? - спросил Жуков.
- Да нет же! Зачем она ему? На флоте он никогда не служил, пижоном не
был... Да и потом поселок маленький, все у всех на виду, мы б знали,
товарищ майор. Я могу сразу сказать, что у него было: шкафом-то не
обзавелся, весь гардероб на крючке за дверью висел, под марлей. Кожанка
была, рубашек было несколько, ну, и спецовка там... Бушлат...
Жуков поглядел на Костенко, тот отрицательно покачал головой, но все
же спросил:
- Бушлат с какими пуговицами? С черными?
- Конечно, не с медными, - ответил Лазарев, - те на морозе не
застегнешь, все пальцы поломаешь, кожа прилипнет, разве можно?
...Буфетчица Трифонова прибежала к Жукову вечером, уже после того,
как дала показания:
- Ой, вспомнила, товарищ майор, у него первая любовь в Магаране
живет.
- Ну?! А как зовут? Где работает?
- Он скрытный, этот Минчаков, никому не открывался. Как освободился,
как перешел на вольную, так бобылем и остался жить: деньги заколачивал, по
тысяче в месяц брал. Организованный был мужик: одну субботу выберет,
придет в буфет, купит пару бутылок - значит, будет гулять. Один. Раз
только, помню, автобус отходил, на магаранский вертолет, Минчак у меня в
буфете стоял, вздохнул, помню, и сказал: <А у меня там первая любовь
живет>.
- А вторая где?
- Чего? - не поняла женщина.
- Ну, если <первая> любовь, значит, и <вторая> - по логике - должна
быть.
- Да кто мужиков поймет? У вас своя логика, у нас - своя. Первая,
может, и была, а потом чередою пошли, со счета сбился, помнят-то первое,
потом стирается все...
Костенко осмотрел маленькую комнату Минчакова тщательно; сначала сел
на койку, заправленную серым одеялом, закурил, бросил спичку в стеклянную
банку, вспомнив при этом отчего-то жену Загибалова, и начал медленно по
секторам исследовать минчаковское жилье.
Митя Степанов, вернувшись из очередной своей командировки,
рассказывал, как работают молоденькие девушки в охране президента США.
<Они, понимаешь ли, Слава, хорошенькие, что - немаловажно. И поэтому на
них любопытно смотреть. Но потом делается страшновато: когда их шефы сидят
в зале переговоров, девушки кокетничают с прессой, милашки, одно слово, но
стоит хозяевам появиться, они меняются неузнаваемо. Все прежнее: и
фигурки, и овал лица, и рот, только глаза делаются другими и скулы
замирают. Понимаешь, глаза их перестают быть обычными, человеческими.
Голову они не поворачивают, лишь глаза, как на шарнирах, очень медленно,
контролируют свой сектор, кто бы ни попал: журналист ли, ребенок, старуха
- никакого выражения, лишь напряженное ожидание опасности>.
Костенко попробовал так смотреть и с удивлением обнаружил, что эдакое
р а з г л я д ы в а н и е действительно позволяет видеть значительно
больше; сектор - он и есть сектор - изначально заданная конкретика.
Поэтому сейчас, зябко поеживаясь в комнате Минчакова, - печка не
топлена, холоднее, чем на улице, - Костенко начал ш а р н и р и т ь
глазами.
Стол накрытый газетами. Газета районная, значит, центральные не
выписывал, хотя поди их сюда выпиши. Но районные получал. Интересно:
подписался ли до конца года? Если - да, следовательно, рассчитывал
вернуться. На почте могут помнить, кому писал, от кого получал письма.
Значит, почта. В столе один ящик, там, видно, посуда, ножи, вилки. Два
табурета. Крючки, на котором висел <гардероб>, о котором рассказал
Лазарев. Остался старый пиджак, такие в деревнях деды носят, с мятыми,
обвислыми лацканами, пуговица одна, но зато пришита накрепко...
<Наверное, Тадава не может со мной связаться, - подумал Костенко. -
Видимо, все установочные данные на Минчакова он уже получил... Неужели
бобыль? Молодой ведь мужик. Ни матери, ни отца? А Дина где? Интересно,
Жуков запросил Магаран по поводу всех Дин, там живущих? Толковый мужик,
хорошо работает>.
Костенко поднялся с кровати, пружины тонко прозвенели; подняв матрац,
глянул, нет ли там чего - чисто. Открыл ящик стола: две тарелки, три
вилки, два ножа, большая ложка, видимо, ею же и сахар в стакане размешивал
и щи хлебал.
<А вот латыш, - подумал Костенко, - комнату бы обжил. Уж про немца и
говорить нечего. А наши забили деньгу - и обратно. Сами себя люди теряют;
в р е м е н н о с т ь; невосполнимо это, пропавшие годы, надо всегда сразу
же обживаться, чтоб каждый твой ночлег на земле остался в памяти радостью
и красотой. Отчего это у нас так? От неуверенности, что ль? Или от
мятежности духа - тянет все куда-то, тянет... Кто это сказал - стихийные
мы? Дерябин? Да. Он. А что? Тоже ответ. Да только верный ли? Пространства,
пространства, так их и так, хотя, с другой стороны, на них, в конечном
счете, надежда, на пространства-то>.
Костенко приподнял газету, на которой лежали ножи и вилки, увидел
старый, со следами жира, конверт. Письмо Минчакову М. прислала из Магарана
Д. Журавлева, Портовая, двенадцать, квартира семь.
Костенко осторожно открыл конверт: письма не было. Адрес зато есть.
Тут больше делать нечего, вспомнят что люди - скажут участковому Гуськову,
парень оборотистый, сообщит в момент...
10
- Журавлев Роман Кириллович, - медленно читал Жуков, - ветеринар,
1939 года рождения, образование среднеспециальное, жена Диана 1946 года
рождения, образование...
Костенко перебил его:
- Вы погодите про образование... Диана? Сокращенно - Дина. Ну?
- <Первая> любовь, что ль? - спросил Жуков. - Вы это имеете в виду?
- Это.
- Никакая она не <первая> любовь, - ответил Жуков. - Мои парни все ее
документы прочесали, первый раз замужем.
- По-вашему, любовь без женитьбы невозможна?
- Какая это любовь? Похабщина...
Костенко отчего-то обиженно усмехнулся, спросил:
- Где женились Журавлевы?
- Здесь, где ж еще, - ответил Жуков и медленно поднял глаза на
Костенко. - Что, думаете, старый паспорт потеряла, где штампик с
Минчаковым стоял?
- Надо мне вас в Москву забирать, - сказал Костенко, - хорошо мысль
чувствуете, толковые помощники сейчас на вес золота, воз тащат, линию
держат, мне, начальнику, спокойно. Заберу, право, заберу.
- Думаете, соглашусь?
- В Москву-то?
- Ни за что не соглашусь. У вас там человек как иголка в стоге сена,
а у нас, в провинции, уж коли уважают - так уважают, на виду, и почет
тебе, и квартира без очереди, и кухня восемь метров. У меня вон Урузбаев
работал, по распределению попал, родился в деревне, в горах, а поди ж,
рвался обратно, хоть в село, только б к себе. Недавно письмо прислал,
счастливый, растет, капитан уже, а я все в майорах...
- А говорите - уважают...
- Так, Владислав Николаевич, золотой человек, у него ж в республике
своих поддерживать умеют; это мы собачимся: <Хочу, чтоб у соседа корова
сдохла>, - разве нет?
Костенко вздохнул:
- Майор, на что замахиваешься?
- На себя, - ответил Жуков, - на кого ж еще? Вернемся, лучше к Диане.
По образованию тоже ветеринар, кстати. Что, думаете, на пару разобрали
малышку - и в мешок?
- А как он к ним попал? Почему морская форма? Откуда она вообще
взялась? Поедем, что ль, беседовать?
- Рано. Наши работают по сберкассам, ищут, не было ли вкладов от
Журавлевых, соседей опрашивают, на службе у них шуруют.
Они сидели в угрозыске, в маленьком кабинетике Жукова - смертельно
усталые, сразу с аэродрома, не заезжая домой к майору, вернулись в
управление, хотя жена его напекла пирожков, дважды звонила: <Неужели дома
нельзя поговорить, двадцать минут дороги, что может случиться за то время,
пока приедете?>
РЕТРОСПЕКТИВА-III (Март 1945 года. Бреслау, Витекамерштрассе, 5)
__________________________________________________________________________
Кротов отполз от окна; большевики засели в здании напротив, притащили
пулеметы, подняться с пола теперь было невозможно.
<А что если они на крышу влезут?> - подумал Кротов и посмотрел на Уго
из СС: он в Сталинграде воевал и в Варшаве, уличный бой знает.
- Э, унтершарфюрер, а если красные заберутся на крышу? Они ж нас
перестреляют, как кур.
Уго покачал головой:
- Нет, им нечего делать на крыше, там нет балок, потолок обрушен,
пулемет не поставишь...
- А почему наши на третьем этаже не стреляют?
- Зачем стрелять без дела? - удивился Уго. - Мы не пустили русских к
вокзалу, пусть теперь очухиваются, а тем временем к нам прорвутся танки, и
мы их так ударим, что они откатятся до Варшавы...
- А зачем им давать очухиваться? Надо бить, пока они устали.
Уго закурил, глубоко затянулся, спросил:
- Чем бить? Мы ударим сокрушительно, когда закончим работу по
созданию <оружия возмездия>. Это и решит исход битвы.
- А что такое <оружие возмездия>?
- Ракеты. Их не может достать снаряд, не может перехватить самолет.
Они начинены сверхмощной взрывчаткой - одна ракета снесет половину Москвы.
Разве после этого русские смогут продолжать войну? Они ведь и так на
издыхании...
- Плохо вы знаете русских, унтершарфюрер...
