друзей... Она может как угодно относиться ко мне, - большое лицо пана
Ладислава снова дрогнуло, потому что он тщился заставить себя
снисходительно улыбнуться, - но по-человечески мне ее жаль. Она там совсем
одна.
- Я, право, ничего не могу обещать вам.
- Не надо никаких обещаний. Вдруг вам удастся замолвить слово, просто
замолвить слово...
...Зайдя в <Украинский комитет> (2373 марки в месяц от абвера на
аренду помещения), Трушницкий позвонил к Лебедю, который отвечал не только
за контрразведку, но и за культурную работу среди националистов, и
попросил назначить ему время встречи.
- Да полно вам, друже, - пророкотал в трубку Лебедь. - Заходите хоть
сейчас.
Внимательно выслушав Трушницкого, он задал только один вопрос:
- А эта Ганна действительно талантлива?
- Ее считали очень талантливым архитектором в Польше.
- А что ж она, украинка - и за поляка? - досадливо поморщился Лебедь.
- Надо же помнить о крови, право слово. Ладно, я проконсультирую этот
вопрос с друзьями. Вы, кстати, обратились по своей инициативе?
- Как сказать... - замялся Трушницкий. - Вообще-то больше по своей.
Мой хозяин вскользь коснулся этой тяжкой для него проблемы...
- Понял наконец, что только мы теперь можем помочь полякам - никто
другой.
- В том-то и дело, - обрадовался Трушницкий искренне и открыто, не
понимая в своей неискушенной радости, что обрек на смерть семью пана
Ладислава.
Сразу после того, как Трушницкий ушел, Лебедь позвонил
оберштурмбанфюреру Дицу, резиденту гестапо, переведенному в Краков из
Загреба, и договорился о встрече. Во время беседы, которую Диц предложил
провести на конспиративной квартире у доктора философии Юзефа Шимфельда на
улице Томаша, в доме двадцать два. Лебедь коснулся вопросов <прикрытия>.
- Связанные с нами поляки, - сказал Лебедь, - могут оказаться теми
д ы р а м и, через которые уйдет информация. Не всем моим людям я могу
открыть д а т у, господин Диц. Люди есть люди: каждый имеет своего
<хорошего> поляка, жида или русского.
- Мы переболели этой болезнью, - согласно кивнул Диц. - Я понимаю
вашу тревогу. Предложения?
- Я давно просил выделить нашим людям отдельные комнаты...
- Не все наши люди имеют отдельные комнаты, господин Лебедь, не все
н а ш и. Итак, предложения? - настойчиво повторил Диц.
- Вероятно, тех поляков, которые были так или иначе сконтактированы с
нашими людьми, стоило бы на какое-то время изолировать.
- У вас это уже написано? Оформлено в документ?
- Нет, я, собственно, считал, что нашего разговора будет достаточно.
- Отнюдь нет. Мне необходимо получить ваши соображения в письменном
виде, чтобы добиться срочного решения этого вопроса в канцелярии
генерал-губернаторства.
...Через полчаса Лебедь был на конспиративной квартире бандеровского
руководства на улице Реторыка.
- Конечно, - выслушав отчет Лебедя о беседе с Дицем, сказал Ярослав
Стецко, ближайший помощник Бандеры. - Пусть к концу дня твое предложение
будет на столе у Дица. Теперь по поводу этой Ганны, архитекторши...
- Она, как утверждает Трушницкий, относится к цвету украинской
интеллигенции, - ответил Лебедь.
- Ты это, - поморщился Стецко, - ты брось словечко <интеллигенция>.
Фюрер не скрывает своего презрительного отношения к интеллигенции, и нам
этому не грех поучиться.
- Но Прокопчук украинка, - заметил Лебедь, - она же представитель
кровной интеллигенции.
- А Корнейчук с Рыльским и Тычиной - эскимосы? Или москали? То-то и
оно! Есть предложение ввести в обиход понятие <мыслящая группа>. Понятно?
Два слова не одно. <Группа> - значит подчинена кому-то. <Мыслящая> -
значит целенаправленная. Так-то вот. С Ганной Прокопчук, конечно,
подумаем. Наш фюрер, - Стецко назвал Бандеру на немецкий манер, - обещал
связаться с референтом в секретариате генерал-губернатора Франка - тот
увлекался, говорят, архитектурой. Вроде их Шпеера.
Следующей ночью Трушницкого разбудил резкий стук в дверь - приехало
гестапо.
Обыск в доме был недолгим, а потом пану Ладиславу, мальчикам и
старухе Ванде предложили одеться и взять с собой необходимое.
- Но в чем дело? - срывающимся голосом спросил пан Ладислав. - Моя
мать перенесла тяжкое воспаление легких, она еще не встает с постели...
- У нас хороший лазарет, - успокоил его офицер, руководивший арестом,
- вам не следует тревожиться о будущем матушки.
- А дети? - Пан Ладислав заплакал, и дети тоже заплакали тонкими
голосками, а старуха зашлась длинным, рявкающим кашлем.
- Если вы не виноваты, вас освободят, - сказал гестаповец, -
собирайтесь поскорее, пожалуйста.
Старуха продолжала хрипеть, не в силах откашляться, - видимо, она
хотела сказать что-то, и пан Ладислав потянулся к ней, но моментально
сработал рефлекс эсэсовцев на быстрое движение: они бросились на поляка и
сразу же завернули ему руки наверх. Он закричал не от боли, а от страха за
детей, которые тонко заверещали и хотели было к нему кинуться, но были
схвачены за плечи короткопалым солдатом, стоявшим возле двери.
- Господа, послушайте, господа, - дрожаще заговорил Трушницкий,
отделившись от стены, - здесь какое-то недоразумение. Я из <Просвиты>,
позвольте мне связаться с нашим представителем.
- А к вам у нас нет претензий, - сказал офицер и, заглянув в бумажку,
которую он держал в руке, обтянутой тонкой лайковой перчаткой, добавил: -
Никаких, господин Трушницкий.
Пан Ладислав метнулся взглядом к лицу Трушницкого, потом в ужасе
посмотрел на сыновей и закричал:
- Детей хоть спасите! Детей спасите, умоляю вас!
- Господин офицер, - откашлялся Трушницкий, - может быть, вы
позволите мне взять детей под свой присмотр? Я смогу содержать их, пока
выяснится это недоразумение.
- Хватит. - Офицер деревянным жестом одернул френч. - Ведите
арестованных в машину. А вы, - он глянул на Трушницкого, - переселяйтесь
из своей каморки в любую комнату, которая понравится.
Маленький Никитка затопал ножками, обутыми в рваные сандалии, губы
его побелели, и слезы покатились по щекам.
- Папочка, - закричал он, - папуленька, я к тебе хочу!
- Сейчас, сыночка, сейчас, мой хороший, мы сейчас сядем в машину, я
возьму тебя на коленки, не плачь, нежный мой, ну, не плачь. Пан
Трушницкий, вытрите же ему глаза, - всхлипнул Ладислав, - и носик утрите,
молю вас!
Трушницкий двинулся было к мальчикам, но офицер остановил его:
- Не надо.
Янек старался сдерживаться, ему уже было восемь, но, глядя на
бабушку, тяжко поднимавшуюся с постели, тихонько заскулил, как щенок,
оторванный от матери, а потом описался, потекла тоненькая струйка от его
трясущихся ног, и он, видимо, так испугался этого непроизвольного позора
своего, что закричал пронзительно:
- Папочка, ну скажи им что-нибудь, папочка!
- Пан Трушницкий, - захрипел Ладислав, подавшись вперед, - будьте
милостивы, помогите же детям!
Старуха наконец кончила кашлять, отерла взбухшие синие губы,
посмотрела на сына с укоризной:
- Не роняй себя... Пошли, маленькие, пошли. Вам нечего бояться, вас
ждет избавление и отдых, пошли. Это нам бояться надо - грешившим.
КУРТ ШТРАММ (II)
_____________________________________________________________________
Седой штандартенфюрер вызывал Курта уже пятый раз. Сначала он говорил
о том, что в его же, Курта, интересах развеять павшее на него трагическое
подозрение.
- Человек, с которым вы встречались, - вы знаете, о ком я говорю, -
связан в Швейцарии с красными. Это факт, который мы установили со всей
непреложностью. Объясните мне, где и как вы с ним познакомились, только об
этом я вас прошу.
Курт молчал. Он ненавидел себя за это молчание, ибо понимал, что
продиктовано оно иллюзиями, которые он считал изжитыми. Он понимал, что
надо броситься на этого седого эсэсовца с юным, без единой морщинки лицом,
и тогда придут семеро его помощников, которых он так свободно называл
свиньями и палачами, и все будет быстро закончено. Но в Курте еще не было
сил ускорить конец, в нем была лишь сила принять его.
- Поймите, - продолжал штандартенфюрер, - вас бы никто не арестовал
или, наоборот, гильотинировали бы уже, не будь вы тем, кем были. Вы
дружили с семьей генерала Шернера, с семьей генерала Вицлебена, с Гуго
Шульце, работающим в секретном отделе экономических исследований при
министерстве авиации, с семьей графа Боден-Граузе, который собирает у себя
дома много видных и уважаемых людей из министерства иностранных дел. Что
вы хотите, у нас в гестапо есть люди, страдающие манией подозрительности.
Такова уж профессия, ничего не поделаешь. Я должен их успокоить. - Он
улыбнулся грустной улыбкой, очень красившей его лицо. - А успокоить их я
могу, получив от вас хотя бы формальные объяснения, и ваше дело будет
закрыто, а вы вернетесь к своей службе. Мы не сообщали никому о вашем
аресте. Впрочем, вы даже и не арестованы: ордера нет, его никто не решится
утвердить, потому что тогда надо бросать тень подозрения на слишком многих
заслуженных людей рейха.
- Вы напрасно все это затеяли, - ответил Курт. - Я не буду вам ничего
объяснять.
- Вам придется мне объяснить. И не все, а лишь где, когда и зачем вы
познакомились с господином из Швейцарии.
Курт отрицательно покачал головой.
- Это все, - сказал он. - Я не считаю себя преступником. Так что
скорее заканчивайте формальности, штандартенфюрер.
- Если вы не считаете себя преступником, так позвольте мне убедить в
этом мое начальство. Я вас тоже не считаю преступником.
- Это все, - повторил Курт.
- Нет, не все. Вы тоже служили, Штрамм, служили в рейхе, и вы
прекрасно понимаете, что поручение, данное руководством, должно быть
выполненным. Я получил поручение. И я выполню его. Я получил поручение
доказать вашу честность. Я убежден в случайности ваших встреч с врагами.
Но вас могли подвести те, кто желает нам горя. Вот я и докопаюсь до того,
кто хотел сделать из вас преступника. Или докопаюсь до случайности и
докажу причины этой случайности, ибо ничто так не причинно, как
случайность. Я ведь не тороплю вас. Но в случае, если вы станете
продолжать упорствовать, я...
- Прикажете вогнать мне иглы под ногти? - не выдержал Курт.
- Ни в коем случае. Я буду вынужден вызвать на допросы ваших друзей:
господина Гуго Шульце, господина Эгона фон дер Брема, графиню Ингрид
Боден-Граузе, и они наверняка помогут мне установить правду.
<Вот оно, самое страшное, - подумал Курт, - это страшнее иголок,
каблуков, карцера. Самое страшное - это когда ты чувствуешь беззащитность
моральную, а не физическую>.
<Совершенно секретно,
IV отдел РСХА.
Сектор по борьбе с подпольем в Германии.
В целях продолжения работы с арестованным Куртом Штраммом прошу
установить наблюдение, включая прослушивание телефонных разговоров,
за его ближайшими друзьями: экономическим советником министерства
авиации Гуго Шульце, бароном Эгоном фон дер Бремом и журналисткой
графиней Ингрид Боден-Граузе. Фотографии прилагаются.
Начальник сектора
штандартенфюрер СС Беккер>.
<Согласен. Прошу поддержать просьбу Беккера.
