перед нашей нацией, которая всего этого добилась. То, как долго мы этого
добивались, - многозначительно добавил Оберлендер, - вопрос другого
порядка.
- Вы смело говорите со мной.
- Я получил на это санкцию, оберштурмбанфюрер. - И г р а в глазах
Оберлендера была нескрываема, ибо он знал себе цену, понимая свою нужность
рейху...
Однако назавтра, когда Штирлиц выслушал Омельченко, кое-что для него
прояснилось: Оберлендер говорил лишь часть правды. Видимо, Оберлендер не
успел обсудить с бандеровцами н ю а н с ы. То, что Шухевич сказал
Омельченко, прибывшему с <миссией доброй воли> от Скоропадского,
свидетельствовало об особой линии абвера.
Выслушав Омельченко, Штирлиц решил, что во время этой войны армия
з а я в и т себя не только умением брать противника в танковые клещи, но
и з н а н и е м, как организовать тыл. Это был замысел той части
генералов, которая рассчитывала вывести ОКВ в первый ряд иерархии,
оттеснив гауляйтеров Бормана, экономистов Геринга и палачей Гиммлера.
Сейчас, судя по всему, армия решила заявить себя силой единой,
неделимой и определяющей победу во всех ипостасях войны. Это было новое,
тревожное новое, заставившее Штирлица заново проанализировать для себя
вопросы, связанные с ролью вермахта в жизни рейха.
ЭКСКУРС № 2: ПОЛИТИКА И АРМИЯ
_____________________________________________________________________
Будучи согласен с утверждением, что исторические параллели опасны,
Штирлиц тем не менее вновь и вновь уходил в своих размышлениях к древним,
исследуя настоящее. Он считал, в частности, что Ксеркс стал владыкой Азии
потому лишь, что Галтиса, сестра великого Кира, бабка наследника, будучи
воистину всемогущей, любила мальчика за его мягкую нежность. Она устала
жить среди воинов с их шумными пьянками и сальными разговорами о распутных
женщинах - только в молодости ей нравилось быть наравне с героями битв, к
старости она захотела ощутить странное и горькое благо женственности.
Ксеркс, став царем персов, любил приходить во дворец Галтисы поздним
вечером, когда кончались утомительные совещания с членами высшего совета,
встречи с сатрапами завоеванных провинций, которых вызывали для отчетов,
начальниками воинских соединений, информировавшими о положении на
границах, и ловкими экономистами, что отвечали за состояние казны.
Лишь здесь, в доме бабушки, Ксеркс вновь ощущал себя л ю б и м ы м,
он громко смеялся, рассказывая о прожитом дне, и Галтисе казалось, что
внук продолжает свои детские игры, изображая в лицах Мардония,
прирожденного воина, уставшего жить дома, в кругу семьи, без битв, дальних
дорог и новых невольниц; Артабана, познавшего всю прелесть высшей
политической интриги, которая представлялась ему подобной историческому
трактату, сдобренному хорошей поэзией, угодной и понятной богам, а потому
столь заманчивой для смертных.
Галтиса любила Ксеркса, и эта любовь жила в ней вместе с постоянным
чувством тревоги за внука: доброта и юность в мире сильных - опасные
качества духа человеческого, ибо лишь сила может одолеть силу.
Галтиса воспитывалась в доме тирана, который приглашал
двенадцатилетнюю любимую сестру на беседы с иностранными послами, чтобы
девочка смогла познать стратегию политической борьбы. Великий Кир позволял
сестре говорить все, что она считала должным сказать.
Став женой сатрапа, открывшего Азии равнины и холмы Европы, Галтиса
сказала ему:
- Сколько прекрасных мужских лиц перевидала я в моих грезах, сколько
слов сказали мне несуществующие любовники, сколько нежности испытала я в
снах своих... Не говори мне о своей страсти: ты честен, и когда ты
захочешь завести новую подругу, тебе будет стыдно смотреть мне в глаза, и
ты прикажешь отравить меня, и это погубит тебя, ибо я сестра Кира, и боги
станут тебе мстить. Относись ко мне как к другу. Когда ты захочешь
устроить вакханалию, какие делал мой брат, чтобы успокоиться после трудных
разговоров с врагами, скажи мне, и я уеду в горы, а ты сопроводишь меня до
первых постов, и вернешься, и будешь счастлив, ощущая свою силу и величие;
жена сатрапа должна позволять ему ощущать собственное могущество. Не держи
при мне евнухов - я ненавижу соглядатаев, они предатели по натуре, а
предавший своему своего предаст своего и чужому, ибо предательство
заразно, как и трусость. Верь мне, тогда я смогу быть для тебя тем, кем
была для брата.
Сатрап был счастлив в браке. Он открыто, на глазах у помощников
советовался с женой, оказывал ей почести на людях, словно богине, проведя
перед этим ночь в обществе вакханок, и эта его свобода пугала остальных
сатрапов, ибо если человек силен дома, где труднее всего быть сильным, то,
значит, по отношению к чужим мощь его несравнима и устрашающа; лишь когда
владыка не скрывает от ближних свои желания, тогда только он достиг высшей
власти.
...Просиживая с внуком многие часы, внимательно следя за тем, чтобы
невольники вовремя подавали любимые Ксерксом блюда, Галтиса думала, как
поступить ей, как, не пугая мальчика, сказать о той постоянной угрозе,
которая сопровождает каждый его шаг. Как никто другой, она знала, что
по-настоящему увлекает внука. Ксеркс блистательно рассказывал ей истории
морских путешествий, давал свою оценку битв времен вавилонского расцвета,
интересовался нравами далекой Спарты и шутя замечал, что обычай спартанцев
- после гибели владыки на поле брани закрывать рынок и суд на десять дней
- невозможен у персов, поскольку тяжба и торговля - два самых любимых
занятия подданных. Он обращал свой взор в прошлое, но не так, как это
делали Кир или Дарий, не во имя далекого будущего, а для своего
удовольствия: что может быть приятнее парадоксальных рассуждений, во время
которых оттачивается ум и развивается риторика!
Галтиса постоянно страшилась, как бы мальчик не решил, что, став
царем, он обрел подданных. Она знала, что лишь разумный баланс сил может
спасти жизнь Ксеркса. Она понимала, что, будь он простолюдином, не
отмеченным печатью богов, все было бы просто и обыденно. Однако жизнь царя
неразрывно связана с его престижем, а престиж - это всегда действие, и не
обороняющее, но атакующее. Его престиж - это престиж царства, и честолюбцы
всегда могут войти в коалицию с другими честолюбцами, если докажут, что
уровни престижей не соответствуют друг другу; тогда, скажут они, спасение
в перевороте и убиении того, кто оказался ниже задуманного ими идеала.
Галтиса знала, что в царстве идет скрытая борьба между военной
партией Мардония и партией политиков, которую возглавлял белолицый, в
скромном холщовом хитоне Артабан.
Галтиса понимала, что схватка двух честолюбий ждет арбитра, но она
отдавала себе отчет в том, что ни Мардоний, ни Артабан не считали Ксеркса
арбитром. Они считали, что Ксеркс должен примкнуть к одной из партий,
придав ей, таким образом, законодательные функции и божественную
устремленность.
И однажды во время плясок юных скифок, наблюдая за тем, с каким
равнодушием Ксеркс смотрел на постыдности, разжигавшие других мужчин,
Галтиса приняла решение. Она думала о жизни своего слабого, нежного
мальчика, который для слепой толпы был царем, а для вождей партий -
пешкой, венценосным символом, который следовало обратить на свою сторону
или уничтожить.
<Он очень умен, - думала Галтиса, наблюдая за Ксерксом, - он видит
искусное тело, а не распутный дух этих дикарок. Ксеркс знает цену своей
мужской силе, и он не пресыщен, просто он умеет видеть больше, чем другие:
за постыдным он тщится увидеть чудо пластики. Это мой внук, и я должна
открыть ему истину...>
- Ксеркс, - сказала Галтиса, - великий царь персов, выслушай меня.
- Говори, - ответил Ксеркс, медленно оторвавшись взглядом от скифок.
- Владеть - значит опережать. Царствовать - значит угадывать
предначертания богов. Угадывание не есть темное н е ч т о, это, наоборот,
я в н о е, сложенное из кубиков явного. Кубики - мнение людей, которые
окружают каждого. Разбросанные по полу кубики - крушение империи.
Сложенные воедино - стены вечности, оберегающие памятник величия владык.
Кубик <достижения величия войной> - Мардоний; кубик <достижения величия
миром> - Артабан. Если ты станешь медлить, свершится распадение двух
кубиков на десятки других. Сейчас тот момент, когда ты, зная мнение обоих,
должен сделать выбор и принять решение.
Галтиса напряженно ждала, что ответит внук, и страшилась его ответа:
даже самым умным бабушкам внуки-цари всегда кажутся маленькими детьми.
Ксеркс медленно очистил банан, сделал из желтой кожуры кораблик и
осторожно положил его на большое серебряное блюдо.
- Похоже на лодку, которую спустили на море после захода солнца, -
чуть прищурив глаза, сказал он. - Литое вбирает в себя слабое. - Он снова
глянул на танцовщиц и чуть поморщился: отдавало потом, дикарки заметно
утомились. - Говорят, серебро лечит желудочные недуги - очень интересно...
Неделю назад я приказал разрубить пополам трех фригийцев, которые пришли
ко мне с доносом на Мардония и Артабана, они сказали, что тот и другой
хотят убить меня в борьбе за свои идеи. Я повелел ознакомить вождей партий
с моим приговором: <Казнить бесчестных за попытку посеять вражду и
недоверие среди друзей>. Лазутчики донесли, что казнь отрезвляюще
подействовала на обоих: они теперь говорят со своими советчиками о планах
на будущее в дальних комнатах, опасаясь, что мои люди смогут подслушать их
речи. А я тем не менее знаю все!..
Назавтра, собрав царский совет, Ксеркс посадил Галтису подле себя, на
второй ступеньке тронного возвышения, и, улыбчиво оглядев чеканные лица
вождей партий, сказал:
- Все время после вступления на престол, о персы, я размышлял над
тем, как бы мне не уронить царского сана предков и совершить деяния на
благо державы не меньшие, чем они. Я собрал вас, чтобы открыть мой
замысел: соединив мостом Азию и Европу, я поведу войска в Элладу, я покорю
Афины, и это утвердит владычество персов над миром - отныне и на века.
Всю ночь Ксеркс готовился к этому совету. Он вызвал в дом бабушки
тех, кто был когда-то поднят из м а л о с т и великим Дарием: с ними
беседовала Галтиса. Ксеркс сидел в углу, пил горячий напиток из листьев
соргии и молчал. Лишь когда бабушка кончила беседовать с десятым
человеком, голос которого должен был склонить совет в пользу его, Ксеркса,
идеи <баланса>, царь сказал:
- То, что вам повелела Галтиса, угодно мне и богу. Запомните все, что
она объяснила, но поступайте так: сразу после того, как я закончу речь, а
закончу я словами <отныне и на века>, немедленно, как по команде, оберните
головы к Артабану, буравьте его взглядами, и пусть вождь партии войны
Мардоний почувствует свою малость и незначимость, ибо слова, которые
готовился сказать он, скажу я, лишив его, таким образом, идеи. И не
отрывайте взоры от лица вождя партии политиков до тех пор, пока не
заговорит Мардоний, а он заговорит, или я ничего не понимаю в людях!
Галтиса подумала: <Такого не мог ни Кир, ни Дарий. Мальчик - самый
великий политик из нашего рода воинов>.
И сейчас в тронном зале, восседая возле левой сандалии внука,
Галтиса, чувствуя внутреннюю дрожь, впилась глазами в лицо Артабана, хотя
ей мучительно хотелось обернуться к Мардонию, от которого зависело будущее
царя.
Ксеркс рассчитал все, как математик, который выше политики, ибо
оперирует он данностями, которые лишены эмоций. Мардоний, ощутив свое
