<исследовал> гибель Головинского и пополз среди арестантов слух: <Тут не
без Коновальца>. И решил Бандера рвать с Коновальцем и создавать свой,
новый ОУН. Об этих разговорах Бандеры и его друзей узнал Ярый. Это не
могло не интересовать гестапо и абвер: эмигрантский костолом, потерявшей
влияние в <Крае>, Берлину не нужен - зряшный перевод денег. И через
несколько лет - торопиться в разведке негоже - Коновалец, разворачивая на
улице Роттердама пакет, переданный ему портье, был разорван на куски
бомбой. По с т р а н н о м у недоразумению Ярослав Барановский, помощник
Андрея Мельника, брат того Романа, который з а л о ж и л в свое время
Головинского, через полчаса после убийства Коновальца зашел в его отель и
спросил, не возвращался ли Коновалец, причем назвал он фамилию
с е к р е т н у ю, под которой Коновалец приехал в Роттердам. Барановский
был арестован, но вскоре за недостатком улик выпущен. Комбинация нацистов
с убийством Коновальца, рассчитанная точно и дальновидно, сработала:
теперь и Бандера и Мельник пойдут в Берлин, <поливая> друг друга. Они
будут искать в Берлине судей и арбитров. Так Ярый выиграл ОУН, который
постепенно разваливался на два: ОУН-Б (младобандеровский) и ОУН-М
(старомельниковский). Пока Бандера сидел в тюрьме, Ярый по указанию
Берлина санкционировал <избрание> Мельника вождем <главного руководства>.
Наличие двух сил предполагает присутствие постоянного координатора. Когда
Бандера вышел из тюрьмы после краха Польши, он сразу же ринулся к Ярому, и
тот, поначалу унизив его п с е в д о н и м о м <Консул-2>, потом одарил
п о н и м а н и е м и д р у ж б о й абвера. Бандера получил деньги и
провел второй конгресс ОУН, на котором себя избрал вождем, а Мельника
заклеймил наймитом и мерзавцем. Работы у Ярого прибавилось, и он радовался
этой работе: два дня в неделю он проводил в беседах с людьми Мельника, два
- с людьми Бандеры. И те и другие гнали информацию. Информация была нужна
ежечасно: время, отпущенное на подготовку к операции <Барбаросса>,
подходило к концу.
Рико Ярый держал Бандеру как силу мобильную и резкую. Именно его
людей он отправил в Нойхаузен, под Бреслау, - там началось формирование
специального батальона СС <Нахтигаль>. Германский командир -
обер-лейтенант Херцнер, украинский - Роман Шухевич при политическом
руководителе Оберлендере.
Мельника использовали как консультанта, перепроверяя через него
данные Бандеры. Он, так же как и Бандера, формировал походные группы по
десять - пятнадцать человек, приданные армии, которые сразу же начнут
помогать эсэсовцам расстреливать коммунистов и комсомольцев Украины.
Но о том, что на Мельника возлагались и другие задачи, не имеющие
отношения к войне, но имевшие зато прямое отношение к войне честолюбий, к
постоянной сваре между ведомствами Гиммлера, Розенберга, Геринга и
Бормана, майор СС Рико Ярый не знал и знать не мог, как не знал этого и
сам Мельник.
ГАННА ПРОКОПЧУК (II)
_____________________________________________________________________
В немецкой комендатуре Ганну выслушали внимательно: никакого
сравнения с Богдановичем. Чиновник был любезен до того, что спросил даже,
закуривая, не помешает ли фрау Прокопчук запах табака:
- Я курю черный табак, очень ядовитый и резкий.
- О, что вы, я люблю <Житан>, - вымученно улыбнулась Ганна.
Чиновник понимающе кивнул:
- Запах мужчины. Война обделила несчастных женщин...
- Я, признаться, сама курю... Нет, это не запах мужчины, черный табак
ассоциируется у меня с солнцем: наши заказчики из Бразилии курят именно
такой табак.
- Надоели холода, - так же утверждающе кивнул холеный чиновник,
внимательно просматривая документы Ганны.
- Наверно, потом я буду тосковать о снеге, но сейчас я мечтаю о том,
чтобы было постоянное тепло.
- Но просите пропуск в генерал-губернаторство, где зимой сейчас
холодно. Впрочем, в немецких домах зимой сейчас тоже прохладно. Трудности
с углем - война...
- Да, ужасно, - согласилась Ганна послушно, потому что чиновник этот
сразу показался ей человеком серьезным и честным; было что-то в его облике
грустное, сосредоточенное, и еще Ганне понравилось, что он необидно
<угадывает> ее - так могут понимать женщину только сильные и добрые
мужчины.
- Госпожа Прокопчук, я внимательно ознакомился с вашей просьбой. Я
понимаю ваше состояние, я сам отец. Однако, - он заметил, как Ганна
подалась вперед, и успокоил ее, - нет, нет, мы не отказываем вам...
Просто-напросто следует соблюсти формальность: мы, немцы, знаете ли,
невероятные формалисты. Сейчас в Париже будет создано бюро по делам
украинцев...
- Наподобие русского?
- Да, в какой-то мере. А вы что, знаете людей из отдела русской
эмиграции?
- Я была у господина Богдановича.
- И?
- Он ответил, что занимается только подданными Российской империи.
- Он ответил вам правильно. Вы же знаете, как англичане пытаются
нарушить нашу экономическую дружбу с Советами, - поэтому нам приходится
быть особо внимательными к российскому отделу, чтобы не дать козырей в
руки врагов. Украинские представители по вашему делу снесутся с нами, и, я
думаю, мы им поможем. Рю Пуасси, 42. Там квартира господина Прокоповича -
обратитесь сегодня же.
Чиновник, беседовавший с Ганной, был руководителем референтуры РСХА,
которая занималась украинцами во Франции. Уже год, как референтура
собирала материалы на председателя петлюровской <Украинской рады>
Прокоповича: тот не очень скрывал свою антипатию к Германии и Гитлеру - за
тяжкие годы эмиграции прозрел. Сначала он надеялся на Францию и Англию.
Ждал, когда те загонят в угол Советы - экономическим бойкотом,
дипломатическим непризнанием, самим фактом своей <разумной и доброй> мощи.
Однако по прошествии лет, а особенно после разгрома Польши, Прокопович
понял: ничего Запад не сделает для его <Рады>, нечего на них надеяться;
если уж за себя постоять не могут, как за других постоят?! И Гитлер был
ему неприятен. Всем эмигрантам, которые жили в рейхе, было запрещено
продавать в магазинах и выдавать в библиотеках <Майн кампф> Гитлера и <Миф
XX века> Розенберга (не хотели, чтобы даже <карманная эмиграция> узнала о
конечных целях великой Германской империи). Но Прокопович сумел достать
эти труды и изучить их с карандашом в руке. Он понял, что Гитлер и
Розенберг готовят украинцам, как, впрочем, и русским, судьбу, подобную
той, которую британцы навязали неграм в Африке. Поэтому Прокопович от
всяких контактов с Андреем Мельником и Степаном Бандерой категорически
отказался.
С Прокоповичем несколько раз б е с е д о в а л и <доброжелатели> из
земляков, убеждали его в необходимости сотрудничества с новой властью,
советовали в л и я т ь на Берлин постепенно, самим фактом диалога с
национал-социалистами, говорили, что германский национализм как идейное
течение в конечном счете не сможет не принять национализм украинский,
направленный не вовне, а вовнутрь, в свою нацию, ни в коей мере не
претендующий на мировое или европейское лидерство.
Прокопович не внимал советам украинских посредников, состоявших на
штатной службе в <Антикоминтерне> - филиале геббельсовского министерства
пропаганды, или у полковника Мартина, в секторе агитации СС, или у доктора
Тауберта, в восточном отделе министерства пропаганды, или у профессора
Менде - главного розенберговского эксперта, руководителя восточного отдела
Германского института по изучению заграницы. Он теперь отстаивал уж и не
политическую линию, а просто-напросто личное свое достоинство. Не
признаваться же, право, что все эти годы брошены псу под хвост и дело, в
которое он верил, - химера и вздор?! (Когда он найдет силы признаться себе
в этом, гестаповцы у с т р о я т ему летом сорок второго года
и н ф а р к т м и о к а р д а со смертельным исходом.)
Но в июне сорок первого года референт, занимавшийся парижскими
украинцами, хотел знать о Прокоповиче все, прежде чем сформулировать свои
рекомендации Берлину. Для этого надо собирать материал: гестапо не
торопится, когда речь идет о людях типа Прокоповича. Вопрос надо изучить
со всех сторон, исследовав все возможности. Ганна будет принята
Прокоповичем: об этом позаботятся люди из его окружения, завербованные
гестапо еще в начале тридцатых годов. Запись беседы с этой талантливой
украинкой ляжет в сейф референта. Люди типа Прокоповича с каждым не
говорят - они разборчивы в знакомствах. Ганна Прокопчук относится к числу
тех, перед кем он может открыться неведомой гранью: глядишь, именно эта
грань сделает парижского украинца удобным для охвата его секретными
службами рейха.
...Референт, однако, ошибся: бывший украинский лидер, выслушав Ганну,
сказал, тяжко вздохнув:
- Не ждите от меня помощи, милая. Я бессилен сделать что-либо, потому
что марионеткой быть не умею, я Прокопович, а не Лаваль. Мы для них -
ничто... Горько: я это понял слишком поздно, когда изменить ничего нельзя,
ибо сидеть на двух стульях допустимо на банкете - не в политике. Не
гневайтесь, я человек конченый.
Когда Ганна вышла из кабинета Прокоповича, грустный и
доброжелательный секретарь (агент гестапо, он поддерживал контакты с
руководителем ОУН-М Мельником - естественно, с санкции и по указанию СД -
для того, чтобы консультировать и анализировать все высказывания, мнения,
замечания, поведение бывшего главы <Рады>) тихо и проникновенно сказал ей:
- Госпожа Прокопчук, мой вам братский, искренний совет: кому ж его и
дать-то вам, украинке, как не мне, украинцу... Подружитесь с германцами.
Видимо, не скоро истинные патриоты нашей с вами родины обретут такую силу
и такую самостоятельность, что помочь вам смогут в горе не словом -
делом... Они вернут вам и Никитку и Янека... Подружитесь, родная, право
слово, подружитесь с немцами, они вас не дадут в обиду...
РАНИМАЯ И ТРЕПЕТНАЯ ДУША АРТИСТА
_____________________________________________________________________
Трушницкий закрыл дверь осторожно, но петли были плохо смазаны, и
поэтому маленький домик, в котором он снимал комнату, наполнился протяжным
и тонким скрипом.
Трушницкий даже зажмурился, представив себе, как этот страшный скрип
разбудил старуху Ванду, пана Ладислава и маленьких Никиту и Янека. Он
замер у двери и осторожно вслушался в темную тишину дома, но никто не
шевельнулся в комнатах, и тогда, успокоенный, он, балансируя руками, как
воздушный гимнаст, пошел по маленькой зале в свой закуток.
- У пана хормейстера есть сигареты? - услыхал он хриплый голос
Ладислава, но перед тем, как понял, кто его спрашивает, Трушницкий успел
испугаться: он с детства испытывал страх перед темнотой.
- Я разбудил вас. Простите, - сказал Трушницкий. - Я завтра смажу
петли. Что пани Ванда? Ей легче?
Ладислав прошлепал босыми ногами по полу, прикрыл дверь своей
комнаты, где спал с сыновьями, и подошел к Трушницкому - костистый,
длинный, в белой ночной рубахе; из-за того что пегая борода росла от глаз,
вместо его лица зияло темное пятно.
<Всадник без головы, - подумал Трушницкий. - Наверное, это все же
очень страшно. Можно только завидовать людям без воображения: они лишены
представлений о неведомом, они живут в том мире, который привычен,
неинтересен и заземлен. Но зато у них не бывает сердечных заболеваний>.
- Пани Ванда завтра поднимется с постели, - сказал Ладислав, и
