плохо оструганные деревянные палочки маленькие шашлыки, шипучие, мягкие,
обжаренные на угольях до такой степени, что мясо вроде бы и сыроватое, но
в то же время пропеченное, пахучее, сочное, аж каплет сало бурыми пятнами
на мостовую; в этом, казалось тогда мальчику, и есть проявление
человеческой, да и всякой иной на земле случайности: почему капнуло именно
здесь, а не рядом?
...Пятно от шашлыка на мостовой, постепенно исчезающее под палящими
лучами июньского солнца; бранчливые пассажиры, берлинский вокзал, июнь
сорок первого, обостренное, тревожное желание жить, чтобы быть нужным...
Штирлиц посмотрел на часы: до отхода поезда на Бреслау осталось
десять минут, а его спутников - директора украинского издательства
Омельченко с женой - до сих пор не было.
Позавчера Штирлица вызвал Шелленберг - он теперь сидел в новом
кабинете, получив погоны бригадефюрера: в стол были вмонтированы два
пулемета, сигнализация связывала шефа политической разведки со специальной
комнатой охраны, где круглосуточно дежурили пять унтершарфюреров СС, в
столе же (делали на заказ в Голландии) была встроена аппаратура записи и
фотографирования. Шелленберг, скрывая горделивую
з н а ч и т е л ь н о с т ь, продемонстрировал Штирлицу стол, который, как
он заметил, <фиксирует мое новое качество в иерархической лестнице охраны
порядка рейха>.
- Вы поедете в Краков с одним из оуновцев, - сказал Шелленберг. -
Омельченко, издатель и конспиратор, - довольно смешная личность, с
потугами на европейское мышление. Он близок к гетману Скоропадскому.
- Я, признаться, слаб в славянской проблеме, - заметил Штирлиц. -
После Югославии, впрочем, я убедился, что проблема эта занятна, ибо она
с к о н с т р у и р о в а н а так ловко, что трудно определить грань
между национальной болью и европейской политикой.
Шелленберг закурил:
- Вот я и предоставлю вам возможность уяснить существо вопроса. Выезд
назначен на конец недели, так что у вас есть время. Сначала вы встретитесь
с генералом Бискупским, он у нас отвечает за русские дела. Потом
повстречаетесь с гетманом Скоропадским. Материалы на Бандеру я запрошу в
абвере, формуляр на него достаточно интересен - адмирал знакомил меня с
этим формуляром. Я порой жалею, что лишен литературного дара: сюжеты
разведки родили Бомарше и Мериме - блистательная беллетристика.
- Литература, - уточнил Штирлиц и, вопросительно посмотрев на
пепельницу, перевел взгляд на бригадефюрера.
- Да, да, курите, пожалуйста, - поняв его, сказал Шелленберг. -
Хотите мой <Кэмел>?
- Благодарю, я лучше буду продолжать смолить мое <Каро>.
- Вы умеете загонять массу оттенков в фразу, Штирлиц. Вы говорите
так, как должен писать помощник лидера - с тремя смыслами, упрятанными в
два слова.
- Благодарю.
- Напрасно благодарите. Вы ведь не помощник лидера.
- Кто знает, кем вы станете через десять лет.
- Штирлиц, не провоцируйте меня. И через десять лет я буду тем же,
кем являюсь сейчас, только с большим багажом опыта.
Штирлиц потушил спичку и поглядел в глаза шефу: лицо Шелленберга
стало маской, непроницаемой маской жестокости и воли, даже аккуратная
нижняя челюсть выдвинулась, словно у бригадефюрера внезапно открылся
<волчий прикус>.
<А ведь хочет в лидеры-то, - мгновенно отметил Штирлиц. - И боится
признаться себе в этом. Зря я это брякнул. Политик не прощает то, что
открылось другому, особенно тому, кто под ним; равнозначному по величине
он тоже не простит, но вида не подаст, хотя должен будет в чем-то
у с т у п и т ь, затаив злобу. Урок на будущее: не раскрывайся - старайся
раскрыть сам>.
Шелленберг попросил секретаря принести кофе, угостил Штирлица ликером
<Иззара>, подаренным ему испанским военным атташе, начал говорить о
скандинавских рунах (излюбленная тема Гиммлера), для того, решил Штирлиц,
чтобы не впрямую ответить про <беллетристику и литературу>, но внезапно
раздался звонок белого телефона - прямой аппарат связи с рейхсфюрером, - и
Шелленберг, слушая шефа, снова изменился в лице: оно стало мальчишеским,
озорным, счастливым - с ямочками на щеках.
Штирлиц поднялся, но в это время пришел помощник Гиммлера и передал
Шелленбергу пакет. Шелленберг поблагодарил помощника шефа чересчур
экзальтированно, устыдился этой своей экзальтированности, поняв, что ее не
мог не заметить Штирлиц, и Штирлиц подумал, что ему надо было бы уйти
раньше, как только раздался звонок, но Шелленберг остановил его, словно
поняв желание своего сотрудника, и протянул листок бумаги:
- Ознакомьтесь.
Лицо его было по-прежнему озорным, а ямочки на щеках то появлялись,
то исчезали: бригадефюрер, перед тем как принять какое-то важное решение,
играл губами, словно старая актриса во время утомительной гимнастики перед
зеркалом - чтоб морщинок подольше не было.
Штирлиц положил листок на колени.
<Еще до приезда английского посла в СССР г-на Криппса в Лондон,
особенно же после его приезда, в английской и вообще в иностранной
печати стали муссироваться слухи о <близости войны между СССР и
Германией>. По этим слухам: 1) Германия будто бы предъявила СССР
претензии территориального и экономического характера, и теперь идут
переговоры между Германией и СССР о заключении нового, более тесного
соглашения между ними; 2) СССР будто бы отклонил эти претензии, в
связи с чем Германия стала сосредоточивать свои войска у границ СССР
с целью нападения на СССР; 3) Советский Союз, в свою очередь, стал
будто бы усиленно готовиться к войне с Германией и сосредоточивает
войска у границ последней.
Несмотря на очевидную бессмысленность этих слухов, ответственные
круги в Москве сочли необходимым ввиду упорного муссирования этих
слухов уполномочить ТАСС заявить, что слухи эти являются неуклюже
состряпанной пропагандой враждебных СССР и Германии сил,
заинтересованных в дальнейшем расширении и развязывании войны.
ТАСС заявляет, что: 1) Германия не предъявляла СССР никаких
претензий и не предлагает какого-либо нового, более тесного
соглашения, ввиду чего и переговоры на этот предмет не могли иметь
места; 2) по данным СССР, Германия так же неуклонно соблюдает условия
советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз, ввиду
чего, по мнению советских кругов, слухи о намерении порвать пакт и
предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы, а происходящая в
последнее время переброска германских войск, освободившихся от
операции на Балканах, в восточные и северо-восточные районы Германии
связана, надо полагать, с другими мотивами, не имеющими касательства
к советско-германским отношениям; 3) СССР, как это вытекает из его
мирной политики, соблюдал и намерен соблюдать условия
советско-германского пакта о ненападении, ввиду чего слухи о том, что
СССР готовится к войне с Германией, являются лживыми и
провокационными; 4) проводимые сейчас летние сборы запасных Красной
Армии и предстоящие маневры имеют своей целью не что иное, как
обучение запасных и проверку работы железнодорожного аппарата,
осуществляемые, как известно, каждый год, ввиду чего изображать эти
мероприятия Красной Армии как враждебные Германии по меньшей мере
нелепо.
ТАСС>.
- Каково? - спросил Шелленберг, угадав тот миг, когда Штирлиц
прочитал текст.
Штирлиц кашлянул (<Нехорошо я кашлянул, слишком осторожно, нельзя мне
так. Мелочь, конечно, но сейчас мелочей быть не должно>), снова спросил
глазами разрешения закурить и сказал:
- Начинаем...
Шелленберг охватил лицо Штирлица медленным взглядом и, словно бы
сопротивляясь самому себе, ответил:
- Да.
- Очень скоро, - так же утвердительно сказал Штирлиц.
- Двадцать второго.
- А когда начал Наполеон?
- Вы думаете...
- Я боюсь думать, бригадефюрер. Я боюсь думать вообще, а об этом
особенно.
- Канарис считает, что они сильны. Розенберг утверждает, что мы
победим, сделав ставку на национальную проблему. Наш с вами шеф убежден,
что Советы развалятся сами по себе после первого же удара и всяческие
ставки на их внутренние проблемы наивны и нецелесообразны.
- Доказательства?
- Вот вы и представите доказательства, Штирлиц. Создана бригада.
Подобная загребской. Только руководить ею будет не Веезенмайер -
дипломатам там делать нечего, - а оберштурмбанфюрер Фохт. Да, да, он уже
утвержден, - поймав недоумевающий взгляд Штирлица, быстро, будто бы
досадуя на что-то ему одному известное, добавил Шелленберг. - Группу
курирует человек Розенберга, и это должно быть понятно вам. Сейчас не
время для игр в амбиции.
- Этот Омельченко едет с группой или со мной?
- Омельченко едет с вами. Фохта и Дица, который представляет гестапо,
вы встретите в Кракове. Вам предстоит, помогая Фохту и опекая Омельченко,
ответить на мои вопросы, Штирлиц. Первое: сколь перспективна линия
советников Розенберга во всем этом славянском вопросе? Второе: какова в
этом же вопросе истинная линия абвера, конкретно - советников адмирала
Канариса? Это все.
- Бригадефюрер, я позволю высказать свое мнение априори. У красных не
будет квислингов.
- Данные? У вас есть по этому поводу какие-то данные?
- Есть. Их история.
- Историю пишут, Штирлиц. Ее пишут люди. А людей надо создавать.
Тогда история будет с д е л а н а такой, какой мы хотим ее видеть.
- Я могу познакомиться с материалами?
- Да.
- Благодарю.
- Это все, - закончил Шелленберг. - В остальном я полагаюсь на ваш
опыт.
- Мне не совсем понятна главная цель моей работы, бригадефюрер.
- Вы ознакомитесь с материалами, поговорите с лидерами националистов
из ОУН, повстречаетесь с коллегами. - На этом слове Шелленберг сделал
ударение, явно намекая на Фохта и Дица, которые представляли иные
ведомственные интересы, не совпадавшие с интересами его, Шелленберга,
организации. - Думаю, вам станет многое понятно. Если запутаетесь и не
сможете принять решение - что ж, в этом случае сноситесь со мной.
<Ц е н т р.
По словам моего шефа, начало войны назначено на 22 июня.
Командирован в Краков для беседы с <фюрером> ОУН-Б Степаном
Бандерой. Просмотрел материалы, собранные на него. Судя по досье,
Бандера является уголовным элементом. Данные о его террористическом
прошлом могут позволить - в случае целесообразности - отдать его под
суд за грабежи, налеты на инкассаторов, шантажи, выполнявшиеся,
впрочем, по приказу отсюда, из Берлина. Фигура эта - по ознакомлении
с материалами гестапо - <сделанная>, произносящая слова выученные,
заложенные в него здешними инструкторами. Сейчас, из материалов
гестапо, видно, что Бандера предпринимает все возможное, чтобы о нем
узнали фюреры рейха. Он выдвигает какие-то планы, отношение к которым
здесь весьма юмористическое. Однако тут считают, что Бандеру следует
продолжать субсидировать, ибо он готов на выполнение любого задания,
не остановится ни перед чем. Ему принадлежит фраза: <Наша организация
должна быть страшной, как и наша оуновская власть>. Его окружение
весьма слабо: как правило, дети сельских священников и мелких буржуа,
