славянском городе.
- Краков ничем не хуже Загреба, - ответил Штирлиц. - Рад видеть вас,
дружище.
- Мы ждали вас утром.
- Были другие дела.
- С вами Омельченко?
- Да. Знакомы?
- Встречались. - Лицо Дица приняло обычное добродушное выражение, за
которым угадывалось горделивое сознание собственной значимости. - С кем
это он? А-а, с летчиками - с подчиненными друга его шефа...
- И все-то вы знаете, Диц, - вздохнул Штирлиц. - Скучно вам жить с
этаким-то знанием всего, всех и вся, скучно...
- Пойдемте, я познакомлю вас с руководителем, - предложил Диц, - мы
отвели ему самую тихую комнату.
Мельник сидел в кресле возле окна; ноги его были укрыты толстым
шотландским пледом; он медленно читал книгу, аккуратно подчеркивая остро
отточенным карандашом строчки и абзацы.
- Ишиас, извините, - объяснил он Штирлицу, слабо пожав его руку
мягкими, горячими пальцами. - Стоит пять минут постоять на сквозняке - и
сразу же выхожу из игры. Обидно, но что поделаешь.
- Зато аппарат работает четко, - заметил Штирлиц. - Выйти из игры -
это значит подать в отставку. Просто, видимо, противно сидеть за книгой,
когда все готовятся к главному...
- Это не книга, - ответил Мельник. Говорил он, в отличие от Бандеры,
певуче, медленно, навязывая собеседнику свою, чуть ленивую, манеру беседы.
- Это <Апологетика>. Я заново изучаю православное толкование различий
между церквами. Православие очень наивно отстаивает свою единственность и
истинность. Это будет сложный вопрос на Украине: обращение в католичество
тридцати миллионов несчастных...
- Может быть, лучше сделать друзьями католичества православных
пастырей? - спросил Штирлиц. - А не обращать насильно тридцать миллионов в
чужую веру?
- Нет. Это невозможно, - мягко, но твердо возразил Мельник. -
Православие связано с Москвой традициями язычества. Блок с православием
всегда ненадежен. И потом оно слишком консервативно.
- Ну, это не самое страшное, - сказал Штирлиц. - Нас должен
настораживать радикализм церкви, а уж с консерваторами мы как-нибудь
договоримся. Не кажется ли вам, что церковь и на Украине и в России - я
имею в виду православие, естественно, - займет позицию нейтралитета, в
лучшем случае?
Мельник снисходительно улыбнулся:
- Господин Штирлиц, когда я говорю о ненадежности блока с
православием, я имею в виду внутренние расхождения: византийское влияние
мешает православию признать святость папы. Православные исступленно ждут
второго пришествия, они меньшие прагматики, чем мы, люди Запада. Но что
касается внешнего, то есть отношения к освобождению от большевизма, здесь
не может быть двух мнений - они все пойдут за фюрером, все как один.
- Я согласен с Мельником, - сказал Диц.
- Ну-ну, - хмыкнул Штирлиц. - Как это говорится у славян: вашими
устами пить мед?
- Вашими бы устами да мед пить, - поправил Мельник по-русски. - В
этом выражении важна сослагательность, мечтание, предположительность. Они
же мечтатели, москали, в этом их трагедия. А наша трагедия в том, что мы,
прагматики по своей природе, вынуждены были подчиняться их розовым,
безумным мечтаниям.
- По-моему, - не согласился Штирлиц, - главным мечтателем в русской
литературе был украинец Гоголь.
- Гоголя нельзя считать украинцем. Он писал по-русски и говорил
по-русски. Как это ни горько утверждать, но он похож на тех нынешних
украинцев, которые продались Москве.
В дверь постучали, заглянул один из офицеров СС, пригласил Дица к
телефону.
- Как вы относитесь к Бандере? - неожиданно спросил Штирлиц и понял,
что он хорошо спросил, потому что Мельник такого открытого вопроса не
ждал.
- Он бандит, он банки грабил, неуч - только о себе думает, - ответил
Мельник.
- Ваш ответ предполагает дополнение: <О нации, обо всех, думаю один
я, Андрей Мельник>. Нет?
- Нет. О нации думает много людей. О моей нации более всех скорбит
наш духовный пастырь Шептицкий, которому это делать труднее, чем мне,
оттого что живет он в большевистском Львове, а не в Кракове.
- Правда ли, что Шептицкий - русский по крови?
Мельник даже руками замахал, зашелся быстрым, задыхающимся смехом:
- Боже мой, Шептицкий - русский?! Откуда?! Самый чистый украинец!
Перед выездом в генерал-губернаторство Штирлиц успел посмотреть
старые, растрепанные фолианты и среди всякого рода фактов обнаружил один,
показавшийся ему в высшей мере любопытным.
Ярослав Мудрый, возвеличив киевский великокняжеский престол, отбил
попытки польских феодалов захватить древнерусские червенские города.
Праправнук Мономаха, Роман, князь Владимиро-Волынский, образовал новое
Галицко-Владимирское княжество. Он не отринул прежних князей и память о
них - Ростиславовичах. Он любил повторять слова, сказанные о последнем
Ростиславовиче Галицком - Осмомысле Ярославе: <Пышно сидел на своем
златокованом столе, подпер горы Угорские своими железными полками,
заступив Королеви венгерскому путь; затворив Дунаю ворота, суды ряда до
Дуная. Грозы твоя по землям текут, отворяеши Киеву врата...>
К нему, к Роману, праправнуку Мономаха, пришли посланцы от папы
Иннокентия III после того, как он узнал о присоединении Киева к Галицкому
княжеству. Папа предложил королевский венец <самодержцу всей русской
земли> и свой папский меч - во имя приобретения новых земель - с одним
только условием: переходом в католичество.
- Такой ли меч Петров у папы, - ответил Роман, обнажив княжеское
свое, кованое и тяжелое оружие, - иж имат такой, то может города давати, а
аз доколе имам и при бедре, не хочу куповати ино кровью, якоже отцы и деды
размножили землю Русскую.
Трудно представить себе дальнейшее развитие серединной Европы, не
окажись Владимир, Рязань и Киев теми форпостами, которые первыми встретили
нашествие татаро-монгольских войск. Киев, разоренный нашествиями, стал
терять свои связи с другими русскими землями. А Владимир и Суздаль далеки,
и санный путь опасен и долог, и главное их призвание тогда вышло:
противостоять удару с востока, защитить Европу от вторжения диких орд.
Так, из-за вторжения силы извне, из-за стечения исторических случайностей,
которые не укладываются ни в какие логические умопостроения, Галицкая Русь
осталась православным островом в море католичества.
Татаро-монгольское нашествие подорвало мощь и единство русских
земель. Часть древнерусских княжеств отошла к Литве. На северо-востоке
стала восходить Москва, начавшая собирать русские земли. А Галицкая Русь
была захвачена польскими королями.
Русские земли были разделены барьерами политических границ. Но,
несмотря на это, долгое время продолжала сохраняться единая, древнерусская
народность, пережившая Киевскую Русь. И в Юго-Западной Руси, в том числе и
в галицких землях, где начался процесс формирования украинской народности,
сохранялось сознание единства общего происхождения.
Прошло четыре долгих века после захвата Польшей галицких земель,
прежде чем русские князья Острожские и Вишневецкие, а также многие
шляхтичи приняли католичество, ибо православие, которому служили их
предки, лишало их в новых условиях того положения, которое они считали
обязанными иметь. Среди них были и галичане Шептицкие, позднее выслужившие
себе за верность дому Габсбургов титул австрийских графов.
Это знал Штирлиц. И Мельнику это знать тоже не мешало бы, потому что
граф Андрей Шептицкий, митрополит Львовский, потомок галицких шляхтичей по
отцу и поляк по матери (это скрывалось тщательно, вопрос крови - вопрос
особый, тут промашку дать нельзя - потом не поправишь!), сыграл особую
роль в жизни <вождя> ОУН-М.
Когда молодому еще Мельнику - офицеру бывшей австро-венгерской армии,
осевшему после разгрома Габсбургов во Львове, где царил шальной дух
<польской могутности>, где легионеры бывшего социалиста Пилсудского
правили громкие пиры национальной победы, - пришлось задуматься о куске
хлеба, он вошел в связь со своими, то есть с такими же, как и он, бывшими
офицерами венской монархии. Мельник знал свою силу. Он умел организовывать
дело, обстоятельно изучая его со всех сторон, неспешно привлекая верных
людей, расставляя их к <ключам>, но все это было раньше, при Габсбургах, а
потом при гетмане, а после гетмана при Петлюре, а теперь все кончилось, и
оказалось, что он н и к т о. Именно тогда, в годы бедствий, Мельник вошел
в УВО - украинскую военную организацию, созданную, как и ОУН, с помощью
Берлина. Но если берлинские военно-политические стратеги берегли ОУН как
силу дальнего прицела, то к УВО отношение было словно к шлюхе -
пользовали, как хотели, агентуру не ценили, торопились выжать максимум,
получить все данные военного характера о новом европейском государстве,
которое было отмечено <железной личностью> Пилсудского.
Именно УВО и поручило Мельнику, зная через <анкетников> Ярого его
деловую умелость, создать резидентуру во Львове. Ужас голода сменился
пьяной сытостью и пониманием своего падения: стать агентом другой державы,
говоря проще - шпионом, было для полковника австрийской армии вопросом
нешуточным.
Мельник сумел найти людей, расставить их в нужных местах, не
торопился задавать вопросы, семь раз мерил, один раз резал, создал свою
контрразведку, охранявшую связи резидентуры, и лишь после этого начал
гнать информацию в Германию - разведданные, которые потрясли военных в
Берлине своей точностью и дотошной аналитичностью. Стал вопрос о передаче
Мельника в отдел, ведавший созданием марионеточных <лидеров>, но
засветилась связная, приезжавшая к Мельнику из Мюнхена за шпионскими
сведениями, - тут уж не до <лидерства>!
А Мельник-то поверил, что жизнь возвращается к нему. Он поверил, что
с унижением кончено, что он доказал свою нужность практикой легкой и
неинтересной для него (в силу ее обезличенности) разведдеятельности. С ним
провели беседу люди Ярого, определили для него сектор работы: организация
боевых пятерок, связанная с террором пропагандистская работа,
конспиративное прикрытие националистического движения по всей Польше. И в
тот день, когда он должен был сдать дела своему помощнику, польская
полиция произвела аресты; Мельник был взят с поличным. За ним, шпионом
Германии, выдававшим за деньги военные секреты, захлопнулись скрипучие
ворота тюрьмы.
Первые дни в камере Мельником владела глухая ко всему и безразличная
слабость. Только дурак мог тешить себя иллюзиями: отныне и навсегда путь
вверх закрыт, а верхом, естественно, была для него политика. Была
австрийская армия - ступенька в политику, армия чужая, казавшаяся мощной,
но ее теперь нет; была работа в УВО - ступенька в политику, вот она рядом,
поставь только ногу, - но нет, и это не получилось, обрушилась лестница.
Все. Конец. Крах. Продавший душу дьяволу обречен на долгую и унизительную
гибель.
Мельник попросил в тюремной библиотеке евангелие и углубился в чтение
- только в этом он находил спасение, только оно было точкой спокойствия в
той буре, которая грохотала во внешне тихом существе его.
Сжимая в руках евангелие, он выслушал приговор. С этим же евангелием,
подарком от тюремной администрации, он вышел на свободу. И приютил его
тогда, сделав управляющим своих имений, граф Андрей Шептицкий, митрополит
Галиции.
История определяется движением человеческих масс, увлеченных той
идеей, которая на данном периоде развития одержала победу над идеей
прежней. Вопрос личности, ее роли, с одной стороны, и объективного
процесса развития, с другой, - вопрос сложный, ибо внешне именно личность
