запрещены.
Ю с т а с>.
<Ю с т а с у.
Выполняя распоряжение Шелленберга, предпринимайте всевозможные
шаги для того, чтобы скомпрометировать <Нахтигаль> в глазах СД.
А л е к с>.
<Бригадефюреру СС Шелленбергу.
Строго секретно, лично.
По моим сведениям, оберштурмбанфюрер Диц (IV управление РСХА)
имеет постоянные доверительные контакты с Мельником. Можно через Дица
точно выяснить намерения легионеров <Нахтигаля>. Следует ли мне
подключиться к Дицу?
Оберштурмбанфюрер СС Штирлиц>.
<Штирлицу.
По прочтении сжечь.
От совместной работы с Дицем воздержитесь. Выполняйте
возложенное на вас поручение - держать руку на пульсе событий и
постоянно информировать меня о новостях. Помните, что легион
<Нахтигаль> нужен нам как послушное орудие террора. Все, что мешает
этому, будет предметом особого рассмотрения.
Шелленберг>.
ГАННА ПРОКОПЧУК (IV)
_____________________________________________________________________
Когда вагон второго класса, в котором ехали специалисты, пересек
границу Германии и <зоны> (так называлась оккупированная часть Франции),
вошел длинный человек со значком национал-социалистской партии на лацкане
серого пиджака, раскрыл папку и приказал - без всяких привычных <битте>:
- Семейные - налево, мужчины - направо, дамы - ко мне.
Он начал выкрикивать фамилии - так же резко и деревянно, и после
каждого его выкрика и тихого ответа выкликаемых возникала тяжелая тишина,
и было слышно пыхтение паровозов на путях, и Ганна представила себе, как
вырывается тугая струя белого пара, и вспомнила, что в детстве ей
казалось, будто именно этими струями паровоз отталкивается от земли,
набирая скорость.
Напряженная тишина возникала оттого, что немец долго отмечал в своем
списке выкликаемых, делая быстрые, но довольно подробные записи в
маленьком блокноте, и Ганна не могла понять, почему он так долго пишет:
что можно написать, выслушав имя и фамилию человека?
<У них ужасно длинные слова, - успокоила она себя. - Кажется, Марк
Твен написал: <Если смотреть на немецкое слово прищурившись, то оно будет
похоже на бесконечный рельс>. Я, наверное, думаю про их длинные слова
потому, что ужасно боюсь. Я трусиха, и мне сейчас невесть какой ужас
мерещится. Но тот парижский чиновник был такой милый, в конце концов, если
что-то будет не так, я напишу ему - он ведь оставил свой адрес. Ничего,
потрясусь немного, зато скоро поеду к мальчикам, ничего>.
Кончив выкликать специалистов, словно новобранцев на первом
построении, немец приказал взять вещи:
- Дальше вы поедете другим поездом.
Их поместили в теплушки с высокими, зарешеченными окнами, и здесь
только все поняли, что ждет их не <творчество на любимом поприще>, а нечто
совсем другое, и тихо стало, так тихо, что, казалось, слышно было, как
медленно текли крупные горькие слезы по щекам...
Ганну привезли в городок под Берлином, отбив, словно теленка в стаде,
от остальных специалистов. Поселили ее в маленькой комнате в деревянном
бараке - окна без решеток, умывальник в конце холодного - даже в
полуденную жару - коридора, а туалет - на пыльном, без единого деревца
дворе.
Жила в этом бараке Ганна одна. Перед тем как выдать ключ, с нее взяли
подписку, запрещавшую ей вступать в <половую связь с арийцами и беременеть
от иностранцев>. Она сначала не могла понять смысла напечатанного, как
тогда, в редакции у Богдановича, когда она должна была вслух прочитать
статью, чтобы поверить в реальность литер, сложенных в слова и фразы.
Питалась она в архитектурной мастерской, где ей отвели место в
отдельной маленькой комнате с большим, светлым окном, На завтрак давали
чашку кофе с одним куском сахара, ломоть хлеба и порцию мармелада;
немецким архитекторам давали три куска сахара, порцию масла и ломтик сыра.
На обед она получала миску супа, сваренного из старых овощей, и
картофельное пюре, политое соусом; немцы получали мясо. Ужинать ей
разрешалось дома: два куска сахара, хлеб и через день пайка масла.
Вскоре Ганна так похудела, что была вынуждена купить новое платье.
Начальник мастерской герр Эссен, который первое время давал Ганне
проектировать узлы непонятных ей длинных зданий, выслушав просьбу женщины,
пообещал помочь ей и этим же вечером дал пропуск на выход в город и две
синенькие карточки для приобретения <промышленных товаров на сумму
пятнадцать марок>.
- Деньги будете получать раз в месяц, - сказал он. - Карточки на
промышленные товары (его французский язык был чудовищным) для иностранных
специалистов мы также выделяем раз в месяц. Продуктов питания вам,
вероятно, хватает, так что дополнительные талоны на еду вам не нужны.
Карточки на сигареты и спички - вы, я заметил, неравнодушны к табаку - я
постараюсь достать для вас.
- Мне обещали в Париже, что я смогу начать поиск моих детей.
- Какие дети? - удивился Эссен. - Мне ничего об этом неизвестно...
- Мои дети остались в По... в генерал-губернаторстве.
- Ну и что?
- Я согласилась приехать сюда, потому что в Париже господин из
военной комендатуры пообещал помочь, если я уеду в Германию.
- Хорошо. Мы запросим Париж. Теперь по поводу работы, фрау Прокопчук.
Я доволен вашей работой. Я знал ваши проекты еще до войны - они интересны.
Сейчас вы упорно облегчаете те конструкции, которые я прошу вас прикинуть,
в то время как мы, архитектурная мастерская СС, должны думать не об
ажурной и солнечной легкости помещений, а об их прочности и устрашающей
мощи.
- Я не умею работать иначе. Я привыкла ловить солнце.
Эссен чуть улыбнулся:
- Мы будем вместе ловить солнце, когда уничтожим врагов рейха.
Видимо, стоит показать вам несколько наших объектов, фрау Прокопчук. Вы
тогда сможете понять, чего мы ждем от вас.
- Когда можно надеяться на ответ из Парижа?
- Я запрошу Париж на этой неделе. Как ваша комната? Не холодна?
- Наоборот, ночью страшная духота, крыша так раскаляется за день...
- Да, необычайно жаркий июнь... Завтра я постараюсь достать для вас
разрешение на вход в городской кинотеатр - есть один сеанс, куда можно
приходить иностранцам. Только не смотрите тяжелые фильмы, пожалуйста: у
вас и так глаза часто бывают припухшими. Плачем? Не можем привыкнуть к
новому месту? Ничего, крепитесь. Вам надо приспособиться к новым условиям
как можно скорее - это а ваших же интересах.
...В кинотеатре, куда ей действительно выдали пропуск,
демонстрировали сентиментальный фильм о немецкой семье: глава семьи,
увлекается другой, но другая, как истинный член НСДАП, не может лишать
маленьких арийцев семьи, и паппи постепенно начинает понимать, что лучше
мутти никого нет, и лучше другой - тоже никого нет, и вообще в рейхе живут
самые замечательные и добрые люди, мало ли что случается, самое важное
ведь итог - никто не нашумел сверх меры, никого не растоптали, все хорошо
все на месте.
...Ганна вышла в сухое тепло улицы, и ее замутило после липкой духоты
зала, где люди неотрывно следили за происходящим на экране. Некоторые, что
постарше, то и дело вытирали глаза. Особенно часто стали вытирать глаза,
когда паппи пришел в спальню к сыну и мальчик в ночной рубашке потянулся к
отцу и обнял его шею толстыми, словно перевязанными, ручонками.
<Толстой написал это один раз и во имя святого, - подумала Ганна. -
Как много к святому пристает грязи и безвкусицы... Я бы тоже должна
заплакать, потому что ручки у маленького, как у Никитки, но у меня не было
слез, а только ощущение грязи и нечестности. Добро обязано порождать
добро, а здесь зло, слюнявое и жестокое по отношению к свободному
человеку. Как трудно жить на этой земле, милостивый боже мой, как
трудно... Нет, добро не может рождать зло. Только зло рождает зло. Ты
живешь спокойно и счастливо, но тебя незаслуженно обидели, ударили, и ты
ответила на удар, и конец спокойствию! Ты должна готовиться к тому, что
тебя снова стукнут, и ты загодя думаешь о том, как защитить себя, как
стать сильнее и жестче. Непротивление - это попытка создать универсальный
рецепт счастья. Один ведь миг: надо пережить обиду, погасить зло,
заставить себя не думать о мщении, и жизнь твоя будет по-прежнему
счастливой. Смири я тогда гордыню, останься в Кракове - мальчики были бы
со мной. Но это мое, маленькое добро, - возразила себе Ганна, - а в мире
так много зла, которое мне неподвластно: разве я смогла бы спасти Варшаву
от бомб? Все устроено так, чтобы зло соседствовало с добром, а добро
всегда слабее и беззащитней...>
Она миновала маленькую площадь сонного городка и свернула по аллее,
которая вела в лес. Здесь было тихо, и если идти, чуть подавшись вперед,
заложив руки за спину, то можно вдыхать поднимающийся от земли запах -
точно так же пахло в кабинете электротерапии у доктора Пернье, который
лечил хронические простуды сеансами <горного солнца>.
<Земля отдает себя солнцу по утрам. Днем она вбирает в себя солнце, а
ночью ждет его: платоническая любовь, верно, должна быть именно такой>, -
подумала Ганна и замерла - два огромных, испуганных и одновременно
любопытных глаза смотрели на нее из-за кустов. Глаза были подвижны и
широко, по-детски раскрыты.
- Здравствуй, - шепнула Ганна, чувствуя, как в ней разлилось щемящее,
забытое тепло, - не бойся меня, пожалуйста.
Коза сделала прыжок в сторону, но не убежала.
- Ну что ты, дурочка?
Бока у животного странно вздрагивали, словно коза задыхалась от
волнения. Ганна поняла, отчего так судорожно вздымались бока козы: в трех
шагах от дороги стоял козленок - совсем еще крохотный, на огромных,
голенастых ногах.
- Ах ты, маленький, - прошептала Ганна и потянулась к козленку,
родившемуся, видно, совсем недавно.
Козленок отскочил от нее боком, словно котенок, остановился, замерев,
и снова уставился на женщину синими молочными глазищами, поводя плюшевым
пятачком носа.
И вдруг Ганна услышала лес: она только сейчас могла понять, что та
тишина, которая, казалось, окружает ее, на самом деле живет и радуется
тому, что живет: свистели дрозды, носились по веткам желтогрудые синицы,
стучал дятел.
<Надо было все эти годы брать мальчиков в лес, - подумала Ганна,
посмотрев на то место, где еще мгновение назад стоял козленок. Сейчас там
колыхалась трава, и не было уже синих глаз и мягкого вздрагивающего носа.
- Надо было водить их в зоопарк, любоваться тем, как они завороженно
смотрят на зверей, и сердце бы сжималось от счастья, и я бы стала очень
талантливой, потому что только счастье твоих детей может дать истинное
ощущение высокого покоя, а лишь это и есть истинный подступ к творчеству.
Пусть бы я делала свое дело дома, пусть бы все мои замыслы реализовались
потом, пусть бы их реализовали мальчики: ведь настоящее счастье - это
когда ты только задумываешь, носишь в себе опасливо, по частям отдаешь это
задуманное ватману... Потом начинается гадость - согласование, подбор
