на хорошо грейдированный проселок возле Дебицы, и через пять-семь
километров Штирлиц увидел иную жизнь. В синих сумерках то здесь, то там
урчали танки; армейские патрули светили в глаза острыми лучами карманных
фонариков, проносились - в клубах серой, изрезанной подслеповатыми
щелочками фар пыли - грузовики с солдатами; до границы оставалось совсем
недалеко - через Жешув на Перемышль.
- Война, - тихо, словно самому себе, сказал Штирлиц и закрыл глаза.
- Да. Война и конец войне одновременно, - ответил Диц.
- Война и конец войне одновременно, - повторил Штирлиц, не открывая
глаз: мимо их <оппеля> проходила колонна артиллерии; пушки были
короткоствольные; ехали на тягачах солдаты с засученными, как у мясников,
рукавами, белозубые, белоглазые - темные, пыльные провалы в надбровьях, -
будто вампиры, и Штирлиц не мог смотреть на них, он не мог заставить себя
спокойно на них смотреть, потому что представлял, до холодного ужаса
представлял, как острая сталь, несущая смерть, обрушится на его сограждан,
которые сохраняют спокойствие, и которые не ударяют первыми (Может быть,
не могут? Тогда еще страшней, господи!), и которые сейчас слушают оперетту
по радио, и возвращаются с танцев из клуба, и любуются младенцем,
разметавшимся в маленькой кроватке, и сидят над книгой, и шепчут первые
слова любви - неумелые, нежные, тихие...
<Нахтигаль> был построен тесным, душным каре. Легионеры стояли при
полной выкладке - с автоматами на груди, увешанные длинными
у д о б н ы м и гранатами, с кинжалами в тяжелых металлических чехлах,
сохранявших форму тесака - резкую, острую, кровавую, - на поясах.
Заместитель Бандеры - Ярослав Стецко стоял в центре каре, в окружении
Оберлендера, Херцнера, Шухевича, Лебедя и капеллана Гриньоха. Стецко был
бледен, это заметно было даже в ночи, и его тонкие ноздри подрагивали,
словно он надышался кокаина.
- Братья! - громко, протяжно, как кавалерийский офицер, прокричал
Стецко. - На рассвете вы ступите на землю родной Украины! Вы идете, чтоб
уничтожить проклятых большевиков! Великий вождь немецкой нации и новой
Европы Адольф Гитлер показал на деле, что, прежде чем нести свободу
другим, надо выкорчевать зло у себя дома. Пример великого фюрера должен
быть для вас священным. Пусть не дрогнет ваша рука! Пусть не закрадется в
ваше сердце сомнение! Вперед, к победе! Хайль Гитлер!
Каре протяжно ответило:
- Зиг хайль!
<Хитро сказал Стецко, - отметил Штирлиц. - Мельник, значит, напрасно
надеялся уравняться с бандеровцами в <грязи>.
Штирлиц не раз замечал, что чувства его предвосхищают события. Он не
понимал еще, что должно случиться, но то, что нечто важное сейчас
произойдет, обязательно произойдет, он ощущал кожей, холодом в пальцах,
колотьем в сердце.
Щтирлиц почувствовал верно - следом за Стецко вышел Лебедь.
- Братья! - тихо сказал он, словно перед ним не тысяча вытянулась, а
пять человек. - Легионеры! Вас ждут встречи с комиссарами, исполкомовцами,
чекистами, комсомольцами, профсоюзниками - украинцами по крови. Не тешьте
себя иллюзиями - украинский комиссар такой же враг нам, как комиссар
московский, как жид или лях. Око за око! Зуб за зуб! Хайль Гитлер!
<Ишь как расписали, - яростно подумал Штирлиц. - Все по нотам. Стецко
- политик, Лебедь - хоть и зовет карать, но тоже льнет к политике. А
сейчас они должны позвать к крови в открытую, чтобы все ступеньки пройти,
ни одну не проскочить...>
Маленький, жилистый, с истерикой в глазах легионер, стоявший ближе
всех к Стецко, протяжно завыл:
- Смерть коммунии!
- Смерть!
<Вот оно как, - понял Штирлиц. - Только намекнуть надо <вождю> -
паства уже заранее подготовлена к крови. Ну и сволочь <вождь>, ну и
прохиндей, ну, отольется тебе горе, ублюдок ты этакий...>
Роман Шухевич выкрикнул:
- Хай живе Степан Бандера!
- Хай живе!
- Зиг! - крикнул Шухевич срывающимся голосом.
- Хайль! - ответило каре.
Когда танки, пройдя пограничную полосу, сшибли полосатые столбы,
когда по полю, над которым вились едкие дымы, поднимавшиеся из свежих,
кровоточивших еще кровью земли воронок, двинулись войска, Ярослав Стецко,
стоявший рядом со Штирлицем, опустился на колени и, заплакав, начал истово
креститься, повторяя:
- Все, господи, все! Услышал ты нас, спас и воскресил...
Штирлиц вытер пот с висков:
- Хватит вам! Здесь зрителей нет! - и, обернувшись к Дицу, сказал
устало: - Едем, а?
Лишь через три дня после начала войны головные части семнадцатой
армии Штюльпнагеля смогли сломить сопротивление Красной Армии в Перемышле.
<Нахтигаль>, который шел следом за немцами, ворвался в городок. Именно
здесь, в приграничье, жил тот дядька Остап Буряк, который рассказывал
Миколе и его отцу Степану, как живут украинцы под Советами.
Рейзер из гестапо вместе с тремя легионерами прыгнули в юркий,
крашенный зелено-желтыми разводами бронетранспортер и, глянув в
с п и с о к, прогрохотали по тихой, замершей улочке Петровского к дому
номер 9.
Мазаный домик казался голубым - так был он чист и заботливо выбелен.
Аист, устроившийся на крыше, смотрел на людей надменным круглым глазом и
вертел длинным клювом, словно жеманная красавица веером.
Рейзер кивнул легионерам, и они вышибли ногой калитку, ворвались во
двор, полоснули очередью пса, который кинулся им в ноги, и ворвались в дом
- одним махом: через дверь и дзенькнувшее окно.
Тот легионер, что махнул через окно, окровянился и, словно бы
дождавшись этого, желанного, бросился на единственного мужчину, который
сидел за столом, а рядом с ним была женщина с младенцем на руках, девочка
и трое мальцов - тихие, пепельно-серые.
Он вытащил мужчину из-за стола, и женщина закричала тогда, и
заплакали мальцы. Один из легионеров ударил женщину ногой в живот, и она,
умолкнув, рухнула. Они выволокли мужчину, который не сопротивлялся им,
затолкнули его в бронетранспортер и только там, в грохоте, спросили:
- Остап Буряк?
- Так.
- Начальник почты?
- Был.
- Имеешь родню в Люблинщине?
- Имею.
- Письма им слал?
- Слал.
Тот легионер, что порезался, прыгая в окно, схватил Буряка за уши,
ловко наклонил его лицо вниз и два раза быстро ударил острым, жилистым
коленом по носу и бровям.
- За что ж, паны добрые? - спросил Остап, поднимая к легионерам лицо,
сделавшееся синим, а потом багровым, а после кровавым - в быстрых черных
подтеках. Губы его сразу же вспухли, сделались белыми поначалу, а потом
посинели, и изо рта потекли быстрые струйки крови.
Его вытащили из бронетранспортера, и он увидел вокруг себя каре, и
лица людей в немецкой форме казались смазанными, похожими одно на другое,
но среди этих похожих лиц он увидел вдруг Миколу, и застонал, и потянулся
к нему, и командир Роман Шухевич быстро переглянулся с Рейзером.
- Микола, - сказал Шухевич, - знаешь его?
- Так то ж дядька Остап, - ответил побледневший хлопец.
- Хорошо, что сразу признал, - сказал Шухевич. - А ну спроси его так,
как вас наставники учили.
Микола вышел из каре, приблизился к Буряку и с ужасом поглядел в его
синее лицо.
- Ну! - подбодрил Шухевич. - Давай, Микола. Люди ждут: устали люди,
завтра снова в путь, отдохнуть надо...
- Спрашивай, - сказал Остап ровным голосом, поняв, видно, участь
свою. - Ты спрашивай меня, Миколка, отвечу, сынок.
- Ты большевик, дядька Остап?
- Не, сынок. Я не большевик.
- Ты на Советы работал?
- Работал, сынок. Работал я на Советы...
- Они заставили тебя?
- Не, Микола. Не заставляли. Я до них сам пришел.
- Мучили они народ?
- Не, Микола. Не мучили. Не мучили, - повторил Буряк, - может, где в
ином месте мучили, а здесь мучений не было. Не было у нас мук, Микола, у
нас жизнь добрая была под Советами.
Шухевич тонко крикнул:
- Микола, перед тобой большевистский наймит! Он предатель! Он
продался им! Казни его так, как мы будем казнить всех предателей на
Украине!
- Так то ж дядька Остап, - сказал Микола, обернувшись к Шухевичу. -
Какой же он предатель?
- Тот, кто покрывает предателя, - сам предатель, Микола! - крикнул
Шухевич. - Легион ждет!
- Да нет, - сказал Микола. - Пусть он отоспится, он же избитый
весь...
Шухевич обернулся к легионерам:
- Петро!
Из каре вышел длинный, медлительный парень; он неспешно приблизился к
Остапу, долго смотрел в его лицо, побелевшее под черной кровью, потом
достал из ножен кинжал и протянул его Миколе:
- Держи, браток. В поддых. Бей с оттягом.
Микола попятился от длинного, медлительного парня, и тогда тот, став
броским и быстрым, ударил невидным движением Остапа и, не обернувшись даже
на упавшего, пошел в строй.
Через час после казни Шухевич, не дав легионерам отдыха, поднял людей
по тревоге и погнал шляхом на Львов, чтобы войти в город вместе с немцами.
Приказ этот, поступивший от Бандеры, был и для Шухевича неожиданным, но,
судя по тому, что Оберлендер согласился с <вождем>, все было согласовано
наверху. Надо - значит, надо: <Вперед, к победе, хайль!>
<Ц е н т р.
Среди аппарата РСХА заметна растерянность - то сопротивление,
которое оказывают части Красной Армии и пограничники, кажется
<коллегам> неожиданностью: Бандера и Мельник говорили прямо
противоположное, уверяя своих руководителей, что народ Украины будет
встречать Гитлера как освободителя.
<Нахтигаль> заявил себя: в селе Пидлисном, там, где был
организован первый на Западной Украине колхоз, бандеровцы расстреляли
весь советский актив, причем расстрелы звеньевых, колхозных
бригадиров, орденоносцев проводились на глазах у маленьких детей и
родителей.
Появилась листовка (рукописная), рассказывающая о зверском
убийстве Василия и Ольги Коцки, соратников Ивана Франко. Вырезана
семья легендарного Пелехатого.
Украинцы прячут в своих домах тех, кто уцелел из русских и
еврейских семей, невзирая на угрозу расстрела.
Необходима срочная связь.
Прошу выделить, если возможно, украинского чекиста, знакомого с
местными условиями. Пароль связника: <Вы совсем не изменились со
времен <Куин Мэри>. Отзыв: <Вы тоже плыли на этом судне? В каком
классе?> - <Во втором>.
Ю с т а с>.
Когда трескучие мотоциклеты <Нахтигаля> пронеслись по спящим еще
улицам Львова, Роман Шухевич склонился к Оберлендеру, сидевшему рядом с
ним в тряской люльке, и осевшим от волнения голосом прокричал:
- Сразу за Святоюрскую гору, да?!
Оберлендер молча кивнул головой, поднял на лоб огромные очки,
закрывавшие глаза, - лицо серое, только зубы ослепительно белы и белки
кажутся переливно-перламутровыми.
- Волнуетесь? - спросил он.
- А вы?
- А я нет. Как говорится, не сотвори себе кумира.
- Это вы без кумира можете, мы - нет. - Шухевич тронул плечо
мотоциклиста и приказал ему: - К Шептицкому!
Глава униатской церкви Галиции митрополит Андрей Шептицкий, в миру
граф Роман, сидел возле окна, на втором этаже своего особняка, на вершине
Святого Юра, и тяжело смотрел на город, расстилавшийся под ним, на купола
церквей, не расцвеченные еще солнечными лучами, на тяжелый холод
черепичных крыш, которые казались тронутыми ранней октябрьской изморозью,
и на строгие линии деревьев, по которым он угадывал улицы.
