вместе десять лет. Она знала тебя, когда ты был никем, она знала тебя,
когда ты побеждал, проигрывал, блевал от ярости, болел от счастья и
обделывался от страха. Ты же не можешь лишить ее памяти? Она просто
человек, прекрасный человек, а ты недочеловек или сверхчеловек - это как
тебе угодно, потому что она живет в мире реальном, а ты живешь в хрупком
мире, созданном тобой самим. Ты ведь просил ее посмотреть <Восемь с
половиной>, и она сказала тебе, что это гадость, разве нет? А кто сможет
гениальнее Феллини выразить художника? Никто. Это ведь точно>. Я не зря
ничего не сказал Паоло, я очень хотел попробовать придумать тебя заново. И
я поехал в Ганновер продолжать работу. Знаешь, это необходимо для меня -
скрыться, запереться в отеле, сидеть по десять часов за столом, и писать
какое-нибудь слово на полях, и рисовать морды, а потом начать валять свою
муру. И если пойдет, если много страниц будет возле машинки, и я не буду
сходить с ума, что и на этот раз окажусь банкротом, и если работа будет
идти каждый день, то я двину в какой-нибудь кабак, где будет очень шумно,
и мне будет хорошо, когда я буду сидеть за столиком с бандитами,
маклерами, кокаинистами, проститутками, и я буду счастлив, потому что там,
дома, меня ждет самая прекрасная женщина, которую я знал, и что она молит
бога за мою работу и меня... А я получал твои гадкие телеграммы...
Сейчас, анализируя наше прошлое, я думаю: а может быть, мои враги -
как выяснилось, их у меня немало, и это люди серьезные - подбрасывали тебе
что-то против меня, зная, что художника легче всего уничтожить руками
самых близких? Никто не переживает предательство так глубоко, как
художник, - не я это открыл, так что не будем спорить. Впрочем, художник
ли я? Не знаю. Но предательство самых близких я переживаю, как художник.
Прости меня. Или ты больна ревностью? Есть, оказывается, такая болезнь,
разновидность паранойи.
Так вот, о нашем <деле>... У меня пошла работа. Неплохо пошла. А тут
твои телеграммы. Телеграммы барыни, которой нечего делать в этом мире,
кроме как устраивать сцены. (Бедный Скотт Фитцджеральд! Помнишь, как Хэм
описал его трагедию? Он первым написал о том, что сцены жены приводят
мужа, который ее любит, к импотенции. Это старик написал здорово, ты это
просмотри еще раз в <Празднике, который всегда с тобой>.)
Словом, я пошел в бар - напиться. Знаешь, когда чувствуешь себя
одиноким и обворованным, надо обязательно напиться, чтобы завтра
продолжать работу. Тогда будет стыдно своей слабости: <Ну ладно, ну шлет
гадкие телеграммы, а ты что же? Оказался слабее вздорной бабы? Черт с ней,
пусть шлет свои телеграммы>.
Лучше бы сменить, конечно, отель, чтобы не читать эту твою гадость. И
вот в том баре я встретился с ней. Наверное, ты со своими вздыхателями
говорила так же, как она со мной. Она тоже умна - вроде тебя, но на
поверку оказалась такой же глупой, как и ты. И еще подлой. Хотя глупость
страшнее подлости. Так вот, она говорила, и я говорил, я молчал, и она
молчала, и пили мы на равных, и была она в отличие от потаскушек, с
которыми я встречался после твоих сцен, - это была моя месть тебе, только
месть, - была она чем-то похожа на тебя, но только она не ревновала меня и
не посылала мне телеграммы. Теперь-то я понял: она просто не имела на это
права. Знаешь, лучшая форма любви - это когда на нее не имеешь права.
(Боже мой, как приятно сидеть в тюрьме и не думать о завтрашней съемке и о
том, что надо договариваться с герром Сабо о прокате картины в Англии, и
не надо выслушивать истерики продюсера о перерасходе денег, и не надо
думать о том, что ты просила сменить дом на район Миттльзее - там сухо, а
ты не переносишь сырости.)
Закон... Что такое закон? Это когда человек знает, что, преступив
его, в любой сфере? деятельности (деятельности, повторяю я, а не
разговора, помысла, бравады, игры), он делается правонарушителем и его
карают в меру строгости, которая предписана той или иной статьей кодекса.
Помнишь, как-то ты сказала мне <скотина>? (Хотя это было так часто, что ты
могла забыть.) <Скотина> - это оскорбление словом. За это ты могла быть
оштрафована, и тебе пришлось бы попросить у меня денег, чтобы уплатить в
казну государства штраф за нарушение закона. Ты пригласила бы адвоката, и
тот стал бы доказывать, что я был тебе неверен, а поэтому ты и назвала
меня скотиной. Но мой адвокат доказал бы, что я не изменял тебе, а даже
если бы и был уличен тобой в измене, ты могла бы - в соответствии с буквой
закона - развестись со мной. Развестись - это по закону, лишь оскорбление
беззаконно. Ты не хотела развода. Ладно. Тогда возникает вопрос о
гарантиях. Где гарантия, что ты снова не будешь ревновать меня попусту и
устраивать сцены? Я лгал себе все время - не было таких гарантий. Ты
мстила мне за что-то такое, чего в тебе не было, но было во мне. (Чего же
в тебе не было, а было во мне? Ну конечно же во мне не было породы, я был
суетлив, блудлив, нечестен, болтлив... А что? Все верно. Я не спорю.)
Значит, нас с тобой связывало помимо детей то, что называют в порядочных
книгах о любви ночью? Значит, прелесть моя (ура, я в тюрьме, и ты со мной
не поспоришь!), скотство, одно лишь скотство! Все! На сегодня хватит.
Ложусь спать.
...Я перечитал то, что написал сегодня утром. Все не то, и все не
так. Я люблю тебя, и ты любишь меня, и мы обречены. Только я обречен уйти
первым. Не потому, что я лучше, а ты хуже, просто мужчина всегда впереди,
и он принимает первым всю мерзость этого мира на себя.
Одно бесспорно: никогда еще мне не было так спокойно, как здесь. И
это не сладостное чувство мести: я, мол, невиновен, а вы меня держите
взаперти. Нет. Просто в тюрьме обретаешь свободу духа и отходишь от
каторжной суеты каждодневности.
И еще я одно понял: я так устал, что мне даже не страшно за детей.
Придется тебе вспомнить стенографию и машинопись. Продашь дом - это
поможет вам продержаться первые два-три года. Но ты же всегда говорила,
что лучше счастливая нищета, чем такая мука, как в нашем сытом доме.
И все-таки это письмо я отправляю. Только не отвечай мне, пожалуйста.
Пусть дети напишут мне письма и что-нибудь нарисуют. Если можно, море, и
пусть над морем летают птицы...>
5
- Господин Берг, мою газету интересует, каковы причины ареста Люса.
- Причины ареста Люса известны мне, и я не считаю возможным пока что
говорить о них.
- Кроне. Из <Телеграфа>. Вы уверены в виновности Люса?
- Ему предъявлено несколько обвинений.
- В каком именно обвинении вы были уверены настолько, что приняли
решение арестовать Люса?
- Не в интересах следствия говорить сейчас слишком много... Одно могу
сказать: я вижу много загадок в гибели Дорнброка, которая произошла на
квартире Люса, - ответил Берг.
- Нам бы хотелось знать подробности, господин прокурор. Я представляю
телевидение, и мне интересно, в каком направлении идет расследование
вопроса о пленке, которая была передана Люсом редактору Ленцу.
- Я сам люблю подробности и собираю их по крупицам. И когда я наберу
достаточно подробностей, я отвечу на ваш вопрос.
- Господин прокурор, - заметил корреспондент телевидения, - мы пришли
на пресс-конференцию, а не на турнир остроумия. Наша работа - информация,
и, пожалуйста, постарайтесь уважительно относиться к нашей профессии.
- Вы хотите конкретности? Извольте. Я ничего не могу сообщить вам
нового по поводу пленки Люса, которую Ленц показывал по вашему каналу ТВ.
Я изучаю и эту проблему.
- Нам стало известно, что вы заинтересовались делом болгарского
интеллектуала, эмигрировавшего к нам. Удалось ли вам встретиться с
господином Кочевым?
- Нот.
- Вы собираетесь добиться встречи с ним?
- Конечно.
- У вас есть какие-то предположения о дне встречи?
- У меня есть всякого рода предположения...
- Почему вы заинтересовались бегством господина Кочева? Почему вы
ищете встречи с ним?
- У меня есть на это своя соображения.
- Как себя ведет Люс?
- Тюрьма - это не санаторий.
- В прессе промелькнуло сообщение, что Дорнброк погиб насильственной
смертью. Как вы можете прокомментировать это сообщение?
- Спросите об этом автора сообщения. От нас подобного рода заявления
не исходили.
- Вы работаете в контакте с политическим отделом полиции?
- Да, мы периодически консультируемся с майором Гельтоффом.
- Можете ли вы назвать какие-нибудь новые имена, попавшие в сферу
вашего расследования?
- Это преждевременно.
- Когда вы намерены прекратить расследование и передать дело в суд?
- Очень скоро. Я надеюсь, что дело прояснится очень скоро.
- В какой мере сильны связи Люса с левыми, господин прокурор?
- Сейчас я изучаю связи Люса. Все его связи - с левыми и правыми, и
особенно с теми, кто имел с ним контакты как с режиссером, когда он делал
<Наци в белых рубашках>. Больше мне нечего вам сказать, друзья. Я смогу
увидеться с вами не ранее конца этой недели. В эти дни у меня будет много
канцелярской волынки с оформлением дела...
Берг кивнул головой на кресло и предложил:
- Садитесь. Ваше имя Конрад Ульм?
- Да.
- Вы ассистент профессора социологии Пфейфера?
- Да.
- Покажите себя на этой фотографии, - попросил Берг, протягивая Ульму
кадр, перепечатанный из кинопленки Ленца.- Вот эта машина, видите? Это вы?
- Да.
- А кто рядом?
- Это Граузнец, это Урсула, я забыл ее фамилию, это болгарин, который
сбежал... Это... Вот этого я не знаю... Он не из наших...
- А машина чья?
- Моя.
- А кто вам предложил поездить по городу в тот день?
- Не помню. Мы же тогда вып...
- Выпили, выпили... Но это не моя компетенция. Пьянство за рулем
карает полиция. Попробуйте вспомнить, кто предложил вам уехать с пляжа.
- По-моему, болгарин... Он хотел посмотреть город...
- О чем он говорил с вами?
- Я не знал, что он сбежит, иначе я бы внимательней прислушивался к
его разговорам.
- Он был интересным собеседником?
- Урсуле так показалось, Я с ним что-то не очень разговорился. Он
показался мне чересчур веселым. Эдаким бодрячком. А я не очень-то верю
бодрячкам. Особенно оттуда, из-за стены.
- Давайте я попробую сформулировать очень важный вопрос, а вы мне
ответьте на него со всей мерой серьезности... Через два дня после встречи
с вами Кочев решил не возвращаться домой. Почувствовали ли вы в его
разговорах, в манере поведения желание, намерение, проблеск намерения не
возвращаться домой? Может быть, он спрашивал вас, как отсюда перебраться
еще дальше на запад, интересовался трудоустройством, спрашивал о
болгарских эмигрантах, о господах из НТС, которые дерутся с Кремлем?..
Вспомните, пожалуйста, все, что можете вспомнить.
- Он произвел на меня впечатление бодрячка, - повторил Ульм, - шутил:
<Вы все - акулы империализма...> Говорил, что не смог бы здесь жить,
потому что <чувствуешь себя завернутым в целлофан - полная
некоммуникабельность>.
- Он сказал вам, что не смог бы здесь жить?
- Да. Он так говорил.
- Значит, для вас было неожиданным сообщение о том, что Кочев решил
не возвращаться на родину?
- Для меня это было полной неожиданностью.
- Садитесь вон за тот столик и запишите это. Я приобщу ваше показание
к делу.
- Хорошо.
- И перечислите имена тех, кто был с вами в тот день.
- Хорошо.
- Если у вас возникнут какие-то новые соображения по поводу вашей
