быть, я сентиментальная немецкая клуша, но я...
- Я такой же сентиментальный немецкий отец. В этом мы квиты. Будь
здорова, Эжени, постарайся на меня не сердиться.
- Если бы ты любил меня, ты бы не сказал сейчас так жестоко.
- Да? Может быть. Но мы что-то не очень говорили о любви. Мы ею
занимались. Наверное, это очень плохо. Тебе плохо дома, и мне плохо, и мы
решили попробовать обмануть самих себя. А в этом нельзя обманывать, потому
что тогда начинается скотство... Ну, я пойду. А то наговорю еще
каких-нибудь гадостей. Единственное, на что я не имел права, так это
слушать тебя, когда ты рассказывала мне, какой у тебя мерзавец муж, как он
жесток с тобой и как он предает тебя со шлюхами... Нора, видимо, говорит
про меня то же самое.
Люс поднялся и, не попрощавшись, ушел. Он ехал по городу на огромной
скорости, и ветер рвал его волосы, и это было все, что он воспринимал
сейчас в мире, - ветер, который рвал его волосы.
<В столб, - лениво и как-то отстраненно думал Люс, - и все. Хватит. Я
даже боли не почувствую - машина взорвется... Кто может понять, как устает
художник? Каждая картина - это пытка. Даже если предаешь себя ради денег.
И предательский фильм надо сделать так, чтобы в нем была закончена логика
предательства, сюжет предательства и чтобы это понравилось
зрителям-предателям... Хорошо, что она сейчас мне все сказала... Хоть не
будет иллюзий! Я - пуля на излете. И надо признаться себе в этом. Поэтому
сейчас надо вернуться к прокурору и показать зубы, а не искать столб. Хотя
это же он призывал показать зубы? Он тоже играет какую-то свою игру, эта
старая сволочь>.
После того как Люс сделал дополнительные сообщения Бергу, и в
частности сказал, что никакой женщины с ним в ту ночь не было и что он был
один, Берг предъявил ему обвинение в лжесвидетельстве, в сокрытии фактов
по делу гибели Дорнброка и, для того чтобы следствие могло продолжаться
нормально, вынес постановление о его аресте.
3
- Алло, соедините меня с Венецией, остров Киприани, пансионат
Корачио, фрау Люс. Да, немедленно. - Берг обернулся к секретарше и
попросил: - Проверьте еще раз, чтобы разговор писался на пленку. Этот
разговор я приобщу к делу. Да, да, слушаю вас! Хорошо, я подожду. - Он
снова обернулся и секретарше.
- Я проверяла трижды, господин прокурор... Все в порядке. Диктофон
подключен к сети.
- Хорошо, - проворчал Берг. - Она сейчас на пляже. Это рядом, за ней
пошли. Знает, что муж в тюрьме, и лежит на пляже... Какая прелесть, а?
- Как он ведет себя в камере, господин прокурор? - не сдержавшись,
спросила секретарша - ее одолевало любопытство.
- Хорошо, - ответил Берг. - Он ведет себя пристойно. Алло! Да, да!
Фрау Люс, здравствуйте! Прокурор Берг. Я звоню к вам вот по какому
поводу... Уже читали? Понятно. Скажите, фрау Люс, что вы хранили у себя в
ларчике, в спальной комнате?
- Он отравился именно тем порошком? - после долгой паузы спросила
Нора Люс.
Берг облегченно откинулся на спинку кресла и чуть подмигнул
секретарше.
- Нет, нет, - сказал он, - не тем. Значит, порошок, который был в
ларце, принадлежал вам?
- Да.
- Ваш муж знал о нем?
- Нет. Я не знаю, что ответить... Как мне надо ответить, чтобы это не
обернулось против Люса?..
- Отвечайте правду. Итак, он не знал о том, что вы храните у себя в
ларчике цианистый калий?
- Нет.
- Где вы его достали?
- Я не могу говорить об этом... Нас слишком многие слышат.
- Я предъявлю иск к тем, кто попробует разгласить нашу беседу, а это
могут сделать лишь телефонистки нашего и вашего международных узлов. Их
номера занесены нами в протокол, так что говорите спокойно. Где вы достали
этот порошок?
- Может быть, мы поговорим, когда я вернусь в Берлин?
- Если потребуется, я вызову вас для допроса. Итак, где и когда вы
достали этот порошок?
- Мне достал этот порошок мой друг.
- Друг? Какой друг? Зачем? Вы его просили об этом?
- Нет! Я неверно сказала. У меня есть друг. Он доктор. Я была у него
в кабинете и там взяла порошок. У него был открыт сейф, и я взяла там этот
порошок. Он ничего не доставал мне... Я сама...
- Как зовут вашего друга?
- Я не назову вам его имени.
- Тогда я сообщаю вам, что ваш муж арестован именно потому, что в
вашем ларце обнаружен яд! И если вы не скажете мне сейчас имя вашего друга
и его адрес, я не обещаю вам быстрого свидания с мужем. Даже если в этом
сейчас не заинтересованы вы, то ваши дети, я думаю, будут придерживаться
иной точки зрения.
- Тот человек, у которого я взяла этот порошок, ни в чем не виноват!
- В организме покойного Ганса Дорнброка был обнаружен идентичный яд.
А погиб он в вашей квартире. Мне надо видеть этого вашего друга и спросить
его, сколько именно порошка у него пропало и как он скрыл эту пропажу от
властей!
Лицо Берга сейчас было яростным. Напряженно вслушиваясь в тугое,
монотонное молчание, он быстро двигал нижней челюстью, будто жевал свою
бессолевую котлетку.
Фрау Люс спросила:
- Я прочитала в газетах, что мой муж в ту ночь, когда погиб Ганс,
находился в каком-то кабаке. Словом, он не ночевал дома. Вот пусть он и
постарается вам объяснить, зачем и почему у меня в ларце был яд.
Один-единственный пакетик. Все. Больше я вам ничего не скажу...
И она повесила трубку.
Берг поднялся из-за стола. Он долго ходил по кабинету, а потом
взорвался:
- Слюнтяй! И еще берется делать фильмы против наци! А две потаскухи
предают его, и он ничего с ними не может поделать! Одна спокойно сидит на
курорте и ждет, пока ее мужа будут судить, а вторая... Лотта, вызовите
машину... Хотя нет> не надо. Соедините меня с фрау Шорнбах... Я очень не
люблю быть наблюдателем, особенно когда человека топят не в море, а в
ушате с бабьими помоями!
Он подошел к телефону - фрау Шорнбах была на проводе.
- Алло, это прокурор Берг! Не вздумайте кидать трубку! Приезжайте ко
мне немедленно, если не хотите, чтобы наш разговор записали на пленку в
ведомстве вашего мужа.
Когда Шорнбах пришла к прокурору, он сразу же начал наступление:
- Вы готовы подтвердить под присягой, что не были вместе с Люсом в
<Эврике>? Прежде чем вы ответите мне, постарайтесь понять следующее: я
докажу, что вы были о Люсом в кабаке, я докажу это, как дважды два. Ваш
муж должен был говорить вам, что Берг зря никогда ничего не обещает, но,
пообещав, выполняет - и не его, Берга, вина, что над ним, Бергом, есть еще
начальники... Иначе, я думаю, вы бы не носили фамилию Шорнбах, потому что
ваш муж только сейчас должен был выйти из тюрьмы как генерал Гитлера. А
доказав, что вы были с Люсом в кабаке с двух часов ночи до шести утра, я
сразу же предам это гласности. Но перед этим я привлеку вас в качестве
обвиняемой за дачу ложных показаний, фрау Шорнбах. Если же вы скажете мне
под присягой правду, я сделаю все, чтобы ваше имя не попало в печать. Я не
могу вам гарантировать этого, но я приложу к этому все усилия. Итак, где
вы были в, дочь с двадцать первого на двадцать второе?
- Я была дома.
- Вы не были в баре <Эврика> с режиссером Люсом в ту ночь?
- Я была дома, господин прокурор, ибо я не могла бросить детей, так
как муж был в отъезде и в доме не оставалось никого, кроме садовника и
няни.
Берг поправил очки и спросил:
- Значит, я должен вас понимать так, что вы не покидали ваш дом в ту
ночь?
- Да.
- В таком случае, как вы объясните ваш выезд с шофером на Темпельгоф
в час ночи? Вы ездили встречать Маргарет, которая пролетала через Берлин,
направляясь в Токио, не так ли? Вы забыли об этом?
- Ах да, верно, я выезжала встретить мою подругу, мы не виделись три
года, и она летела из Мадрида в Токио... Я передала ей посылку...
- Вы передали ей посылку?
- Конечно.
- Не лгите! Вы не виделись с подругой Маргарет, потому что рейс из
Мадрида в ту ночь из-за непогоды был завернут в Вену!
- Я... почему, я же...
- Не лгите! Я, а не вы только что говорил с Токио! С вашей Маргарет!
Не лгать мне! - рявкнул Берг и ударил ладонью по столу. - У меня вопросов
больше нет. Вы солгали под присягой, и я вынужден арестовать вас, фрау
Шорнбах.
- Нет! Нет, господин прокурор! Нет!
<Как он мог спать с этой дрянью? Вся рожа потекла, все ведь
нарисованное. Михель прав: женщину надо отправлять в баню и встречать ее у
входа; если она осталась такой же, как была до купания, тогда можно звать
на ужин...>
- Где вы встретились с Люсом?
- На Темпельгофе я взяла такси и подъехала к <Эврике>.
- А ваш шофер?
- Я отпустила его. Я сказала, что обратно доберусь на такси.
- Когда это было?
- Без десяти два. Или в два. Нет, без десяти два.
- Куда уходил из <Эврики> Люс?
- Он никуда не уходил. Мы слушали программу и танцевали.
- Когда вы ушли оттуда?
- В пять. Или около пяти.
<Хоть в пять сорок, - подумал Берг. - Или в семь. Мне важно то, что
они были вместе, когда наступила смерть Ганса>.
Отпустив Шорнбах, Берг попросил секретаря:
- Всех, кто фигурировал на пленке Люса вместе с Кочевым, вызовите ко
мне завтра. Если не управимся - допросы будем продолжать и послезавтра...
4
<Тюрьма располагает к анализу, и я не премину воспользоваться этим. Я
сейчас попробую все проанализировать. Этим я буду бороться с безысходным
отчаянием, которое охватило меня, - не потому, что я боюсь будущего;
будущего боятся люди, виноватые в чем-то перед совестью, законом или
богом. Я чист. Отчаяние - от другого; оно от обостренного ощущения
бессилия человека перед обстоятельствами. Вот эта некаммуникабельность
личности и общества ввергает меня в отчаяние, только это, и ничто другое.
В чем моя вина или наша - неважно. В чем она? В том, что с самого
начала мы с тобой не приняли закон, общий для обоих. Закон призван
объединять разность устремлений и характеров, несовместимость
индивидуальностей в единое целое, где гарантии весомы и постоянны. У нас с
тобой не было ни закона, ни гарантий. Ты была создана по образу и подобию
твоих предков, я - своих. Мы были разные, когда увиделись, и когда
полюбили друг друга, и когда у нас появился первый сын, и когда появился
второй. Мы с тобой были разными и когда я еще был репортером, и когда я
только пробовал ассистировать режиссерам; мы с тобой остались разными,
когда я начал делать свои фильмы. Я шел в нашем волчьем мире через борьбу.
Иногда я лез через колючую проволоку, и рвало мне не только одежду,
но и кожу; иногда, замирая от страха, я бросался в атаку, и мне пробивали
пулями сердце. Мне его уже много раз пробивали, и порой мне кажется, что я
живу мертвым. Я чувствую себя живым, когда смотрю на наших детей и слышу
их или когда вдруг из сумятицы мыслей выстроится сюжет будущей картины...
Паоло как-то сказал мне: <Тебе необходим тыл. Тогда ее ревность будет
уравновешиваться преданностью и всепрощением твоей подруги. Ты должен
завести себе подругу, как противовес бесконечным бомбежкам Норы. Я ее
очень люблю, но она бывает невозможна со своими сценами, со своей слепой
ревностью и безответственной сменой настроений>.
<А есть ли такие подруги?> - спросил я тогда Паоло. <Наверное, есть.
А если и нет, тогда надо выдумать. Вольтер ведь советовал выдумать бога>.
- <Так, может быть, мне попробовать заново придумать себе Нору?> - подумал
я, но говорить этого Паоло не стал, потому что я знал, как он мне ответит.
Он бы знаешь как мне ответил? Он бы ответил мне примерно так: <Вы прожили
