девушкой, пьет виски из горлышка - бутылка идет по кругу, ай да веселая
компания, ай да идиот Исаев, старый, доверчивый, отживший свое идиот, ай
да Паша Кочев, аспирант профессора Исаева, ай да времечко пришло, когда
Исаева обвел вокруг пальца мальчишка! При чем здесь мальчишка? Просто сам
Исаев годен на свалку, как старая, отжившая рухлядь, как матрац с
металлическими проржавелыми пружинами, ай да...
- Ну-ка давай прокрутим еще раз...
- Хватит, сколько можно? Теперь с этим все в порядке, Штирлиц. Зачем
зря тратить время?
- Давай все сначала, говорю я тебе!
Он сидел теперь возле самого проекционного аппарата, пристроившись
так, чтобы видеть на экране все детали.
<А зачем, собственно? Здесь все точно. Непонятно лишь одно: зачем
надо было писать мне записку? Зачем? <Задержусь на пару дней...> Если он
дал себя снять, то почему не сказал при этом ни слова? Хочет быть
чистеньким? Просто ушел, и все? Но он же не дурак, он умный парень, он
понимает, что предательство остается предательством, независимо от того,
кого предал - друга или незнакомого. На чем они могли его взять? Споили?
Ерунда, на этом ловят только трусливых болванов. Женщина? Времена теперь
другие, теперь, слава богу, перестали бояться шантажа... Почти перестали,
- машинально поправил себя Исаев. - Идиот, конечно, испугается, а
мало-мальски думающий человек... Нет, на этом они его не могли
подловить... Или - или... И случилось это на следующий день после его
встречи с Дорнброком...>
- Стоп! - вдруг крикнул Исаев. - Останови аппарат!
<Какое было число на афише, мимо которой они ехали? Там было не то
число, которое мне нужно! Вернее, там было то число, которое не нужно им,
а очень нужно мне, - быстро думал Исаев. - Это точно. Если только я не
ошибся; господи, только бы мне не ошибиться! Они проезжали на машине тумбу
для расклейки объявлений. И там была афиша о каком-то концерте: <Сегодня,
19-го, в <Конгрессхалле...> А он попросил убежища двадцать первого!>
- Останови аппарат! Мотай назад, Холтофф. Там, где я скажу, останови!
Дальше... Внимание... Стоп! Стоп!
<Сегодня... в <Конгрессхалле> концерт Жака Делюка: Бах в новом
изложении!> <Тебе всунули липу, Холтофф! - подумал Исаев. - Кочева никто
не видел из газеты Ленца. Они врут тебе, Холтофф. Они подставляют тебя под
удар, потому что это доказательство будет уже не их, а твоим
доказательством. Не принимай эту ленту как доказательство, Холтофф. Сделай
с нее пару копий, это обеспечит тебе безбедную старость, когда тебя
выбросят в отставку. И ничего не говори Айсману и Ленцу. Попроси их
сначала прокрутить это по телевидению. И все. А потом, скажешь ты, это
будет приобщено к делу вместе с откликами печати. Ты понял, что они тебе
подсовывали, Холтофф?> - думал Исаев, сидя в кресле.
- Ну что же, - сказал он наконец. - О'кей. Теперь мне все ясно.
Попроси Ленца устроить завтра показ этой пленки по телевидению. Мальчик
выбрал свободу, мальчик у нас весело живет и ездит купаться... В конце
концов парень не обязан встречаться с теми, с кем он не хочет встречаться.
Исаев поднялся и сразу же опустился в кресло - снова свело ногу.
- Хотя, знаешь, Холтофф, все-таки сними копию с этой ленты, и пусть
она будет у меня.
Когда Холтофф уехал, Исаев взял такси и попросил шофера отвезти его к
<Зоо> - оттуда два шага до <Европейского центра>, а там на восьмом этаже
редакция <Телеграфа>. К этому изданию Исаев относился серьезно, а к
ведущему обозревателю Гейнцу Кроне - особенно.
6
- Телевидение? Я прошу соединить меня с редакцией <Новостей>...
Говорит Гейнц Кроне из <Телеграфа>, добрый вечер. Только что вы передавали
материал о сбежавшем красном. Я уже обратился в прокуратуру, ибо редактор
Ленц комментировал заведомую фальшивку. Наши люди сейчас выедут к вам.
Примите их, пожалуйста, и во избежание недоразумений дайте им возможность
сделать заявление.
- Каких недоразумений?
- Мы обвиним вас в преступном сговоре с Ленцем, который предлагает
нашим властям сфабрикованную с помощью телевидения фальшивку.
- Я приму ваших людей, господин Кроне.
Гейнц Кроне подмигнул Исаеву и спросил:
- Сколько я вам должен за сенсацию?
- Это мой подарок за вашу драку против Франца Йозефа Штрауса.
Они сидели на восьмом этаже громадной махины <Европейского центра> и
напряженно смотрели на экран телевизора. Если все пойдет так, как задумал
Исаев, то через несколько минут должно состояться повторное прокручивание
материала, представленного Ленцем.
...Диктор, мотнув головой, поправил галстук и сказал:
- Дамы и господа, в программу наших вечерних передач вносится
корректива. Газета <Телеграф> потребовала повторного показа кинокадров,
посвященных пребыванию у нас красного интеллектуала Кочева, сбежавшего
из-за <железного занавеса>. Я хочу представить вам репортеров <Телеграфа>
Франца Проста и Пауля Ритенберга. Пожалуйста.
- Мне нужен телефон, - сказал Ритенберг.
- И мне хотелось бы видеть рядом с нами редактора Ленца, - добавил
Прост.
- Первая просьба выполнима, а вторая, увы, нет: редактор Ленц уехал
из телецентра.
- Ну что ж... давайте еще раз просмотрим его материал, - сказал
Ритенберг, - а мы прокомментируем его по-своему.
Замелькали кадры: Кочев смеется, Кочев пьет, Кочев плавает, Кочев
едет в открытой гоночной машине к городу. Вот большой столб, на котором
наклеено объявление <Сегодня... в <Конгрессхалле> концерт Жака Делюка...>.
- Стоп-кадр! - воскликнул Прост. - Дамы и господа, мы просим вас
прослушать и просмотреть выступление редактора Ленца. Пожалуйта, включите
запись на видео... - попросил Прост диктора.
Возникло лицо Ленца. Чуть усмехаясь, жестко и снисходительно, он
говорил:
- Давайте позволим человеку быть свободным в своих поступках. Право
каждого человека вести себя так, как ему представляется целесообразным и
возможным. Вероятно, на наши учреждения оказывают давление из-за стены,
выдвигая очередную версию о <похищении>. А Кочев просто не хочет
встречаться ни с кем, кроме тех, кто ему приятен. И это его право!
- Стоп-кадр! - воскликнул Ритенберг, и лицо Ленца замерло на экране.
- В этом месте, - продолжал Прост, - мы хотели бы задать редактору
Ленцу лишь один вопрос: когда был снят этот материал о Кочеве?
- Он же сказал, - ответил Ритенберг, - что эти кадры сняты после
того, как Кочев принял решение не возвращаться в Болгарию. То есть после
двадцать первого...
- Я прошу операторов еще раз показать кадр проезда Кочева - тот
самый, где мы прервали показ... Благодарю... Дамы и господа, я прошу вас
самым внимательным образом посмотреть на эту тумбу для объявлений:
<Сегодня, 19-го, в <Конгрессхалле>... Кочев запросил право убежища и исчез
двадцать первого, ибо и двадцатого, и двадцать первого он переходил
зональную границу. Это установлено. Эксперты прокуратуры и наши репортеры
сейчас находятся возле этой тумбы. Редактор Ленц может ведь сказать, что
это объявление было на тумбе и двадцать третьего, и двадцать пятого, не
так ли? - заметил Прост. - Пауль, соединись с нашими коллегами. Я хочу,
чтобы эксперт дал телезрителям ответ: наклеивались ли новые объявления на
эту тумбу, когда и сколько? И если эксперт прокуратуры подтвердит, что на
объявления от девятнадцатого наклеивались каждый, день новые объявления в
течение всей этой недели, мы потребуем привлечения Ленца к суду за
диффамацию, ибо он утверждает, что показанные им кинокадры были сняты
вчера по его просьбе.
- Это больше, чем диффамация, - возразил Ритенберг, набирая номер
телефона, - это преступление, которое попадает под статьи уголовного
кодекса.
В трубке, которую держал Ритенберг, захрипело, и донесся голос:
- Говорит эксперт Лоренц. Вернер Лоренц. На объявлении от
девятнадцатого мы обнаружили еще семь наклеенных объявлений. Официальную
справку я представлю в прокуратуру сегодня же. Каждый день наклеивалось
новое объявление. Следовательно, съемки Кочева проводились девятнадцатого,
то есть когда он еще не собирался просить убежища.
- У нас все, - изменившись в лице, сказал Прост, - мы благодарим
руководство телевидения за ту помощь, которую оно оказало в разоблачении
политической фальшивки.
Той же ночью редактор Ленц был арестован. На первом допросе, который
проводил Гельтофф, он отказался давать какие-либо ответы в отсутствие
адвоката и был препровожден в камеру предварительного заключения...
7
- Только что звонил Айсман. Он обеспокоен всем этим делом с Ленцем,
Штирлиц. Он назначил мне встречу на завтра, с утра, - сказал Холтофф,
приехав в маленькое кафе, где его ждал Максим Максимович.
- Он понимает, что ты был обязан арестовать Ленца?
- Я его должен выпустить под залог.
- Объясни, что тебе это делать невыгодно. Если ты его отпустишь,
<Телеграф> заставит прокуратуру снова вернуть его в тюрьму. Объясни, что
тебе выгодней держать Ленца в тюрьме, пока они выстроят для него надежную
линию защиты.
- Штирлиц, мне трудно играть роль болвана. Понимаешь? Может быть, в
сравнении с тобой я полный болван, но я должен понимать, хотя бы самую
малость, в том, чего ты хочешь добиться всем этим делом.
- Я надеялся, что, быть может, ты хоть сейчас научишься думать, когда
на карту поставлена твоя жизнь.
- При чем тут я? Семья, внук...
- Изживай сентиментальность, Холтофф, это всегда губило разведчиков.
Если захочешь войти в блок с Айсманом, он меня постарается убрать, но если
я буду убран, то - это уже по условиям моей игры - материалы Рунге против
тебя будут немедленно опубликованы. И мое заявление о тебе - тоже... Так
что ты должен не просто помогать мне в те дни, которые нам предстоит
вместе прожить. Тебе еще придется оберегать меня от Айсмана.
8
Айсман встретился с Холтоффом рано утром.
Концерн выделил Айсману средства для найма конспиративных квартир -
не только в Западном Берлине, но повсюду в Европе: там люди из <бюро
Айсмана>, ведавшего контрразведкой и <экономическим зондажем конкурентов>,
встречались с многочисленной агентурой. Холтофф, изменивший фамилию в
конце войны, передал Айсману, который нашел его в сорок девятом году в
полиции Эссена, всю свою агентуру, привлеченную им в свое время работать в
гестапо. С тех пор они регулярно встречались на конспиративных квартирах
Айсмана. Холтофф не был посвящен в святая святых концерна, но задания
своего товарища по гестапо выполнял охотно, зная, что взамен той помощи,
которую он оказывал, он получал незримую поддержку семьи Дорнброка.
- Милый Холтофф, - сказал Айсман, - кто-то играет против нас, и очень
сильно играет.
- Ты преувеличиваешь. Просто вы плохо сделали материал для Ленца.
Торопись придумать что-нибудь, потому что он уже начал плакать в камере, а
это, как ты помнишь, плохой симптом.
- Скажи ему, чтобы он дал тебе вот какие показания... Этот
киноматериал ему вручил Люс через своего помощника. Режиссер Люс... Тот
самый Люс, который идет по делу Дорнброка... И снят он в его манере, этот
материал, не правда ли? Резкий монтаж, свободный поиск вокруг главного
героя; Кочев нигде не доминирует в кадре, он всюду проходит вторым планом.
Ты поясни это Ленцу. Скажи ему, что этой версии он должен держаться до
конца. Естественно, ты объяснишь ему, что после дачи этих показаний его
немедленно освободят под залог, и он будет по-прежнему выпускать газету, и
