- Вы почитаете сейчас или оставить вам на день? - спросил Джон Лорд.
- Как угодно, - сказал Дорнброк. - У меня к вам просьба: во время
свидания со мной сын признался мне, что его зверски избивают в гимназии за
то, что я нацист. Во-первых, я никогда не был членом партии, а во-вторых,
как это согласуется с нормами вашей демократии?
- Теперь в Германии все ненавидят нацизм, - ответил Джон Лорд. -
Охрану вашему сыну мы выделить не сможем. Пусть занимается спортом...
- Значит, мальчика будут продолжать избивать?
- До тех пор, пока вы не начнете давать правдивые показания. Тогда мы
сможем попробовать выпустить вас до суда под залог.
- Мои показания относятся к моему делу, а какое отношение к этому
имеет Ганс?
- Он ваш наследник.
- У вас тут нет звукозаписывающей аппаратуры?
- Я не из ФБР. За них ручаться не могу, возможно, они проверяют меня.
Нашей, во всяком случае, нет.
- Может быть, я могу попросить вас в частном порядке принять участие
в судьбе мальчика?
- Вы плохо знаете американцев, Дорнброк. Мы не так сентиментальны,
как вы, и не любим вытирать слезы платочком. Я помогу парню и без ваших
денег. В этом мире продается все, кроме достоинства Джона Лорда... И
почитайте Черчилля, - добавил он, поднимаясь с койки, - это серьезнее, чем
вы думаете.
- Спасибо. Можете ли вы позвонить моим юрисконсультам? Эта просьба не
носит противозаконного порядка: я хочу просить их срочно выписать из
Америки и перевести на немецкий язык все книги Винера. Меня интересуют
электронновычислительные машины и атомная техника.
- Но вы специализировались по стали, танкам и автомашинам...
- Я и впредь буду по ним специализироваться, господин Лорд, тем более
если вы говорите, что речь господина Черчилля разумна и серьезна. Чтобы
вкладывать деньги в нерентабельные, но перспективные отрасли науки, надо
продавать людям отменные чулки. На этом можно построить базу для науки
следующего века. И последняя просьба: мог бы я просить вас выписать в
Штатах все справочники, относящиеся к банковской группе Дигонов?
Лорд ответил:
- Что ж... Эта просьба не имеет противозаконного характера... Я
выпишу вам все, что у нас издано о Дигонах... Со старшим-то вы были
неплохо знакомы, а?
...Барри К. Дигон стоял на пристани и старался не думать о том
моменте, когда он увидит брата. Они расстались восемь лет назад: Самуэль
К. Дигон, тогда еще подданный Германии, уехал в Берлин - ликвидировать
филиал их дела, но был арестован вместе с пятьюстами финансистами после
убийства немецкого дипломата в Париже еврейским экстремистом. Геринг
потребовал тогда, чтобы немецкие евреи внесли миллиард марок контрибуции
за <неслыханное злодеяние, когда международное еврейство направило руку
палача и от этой злодейской руки погиб германец, виновный лишь в том, что
он германец>.
Во время ареста Самуэль К. Дигон выразил удивление и постарался
объяснить допрашивавшему его офицеру гестапо, что он лишь формально
считается немецким гражданином, что вся его семья живет в Штатах, а
младший брат, Барри К. Дигон, - председатель правления крупнейшего <Нэшнл
бэнка>. Офицер гестапо, выслушав Самуэля, ударил его сапогом в живот, а
потом, когда Самуэль упал, начал избивать его свинцовым проводом,
обтянутым изоляционной лентой. Дигон потерял сознание, был отправлен в
госпиталь, там у него вытащили четырнадцать корешков - именно столько
зубов было сломано или выбито; хирург с большим трудом сшил рваную рану на
лбу, и поэтому, когда американский посол Додд по поручению
государственного департамента (помощник государственного секретаря по
европейским вопросам ранее работал юристом у Дигона) посетил Риббентропа и
запросил о судьбе Самуэля, Гиммлер ответил, что гестапо пока ничего не
известно о судьбе брата американского банкира. Однако Риббентроп после
беседы с Гиммлером заверил посла Додда, что германские власти предпримут
все меры для розыска Дигона-старшего и не преминут сообщить о результатах
расследования.
Самуэля К. Дигона перевели из госпиталя на маленькую дачку - в горы,
в Тюрингию. Там к нему были приставлены врач и охранник. Обращение было
изысканное, пищу давали диетическую; ни о чем с ним не разговаривали; все
просьбы выполняли незамедлительно, кроме одной: когда он заказал в пятницу
особую, <кошерную> пищу, охранник ответил:
- Еще раз запросишь свою еду - заставлю жрать свинину с утра до
вечера, понял?! У нас люди получают еду по карточкам из-за ваших гешефтов,
а тут еще особую пищу подавай!
Вероятно, он все же сообщил об этой просьбе Дигона, потому что был
назавтра же заменен другим - более пожилым, молчаливым человеком. Когда
Дигон оправился, к нему приехал офицер из VI управления СД.
- Господин Дигон, - сказал он, - меня уполномочили спросить, нет ли у
вас жалоб. Как обращение персонала? Как с едой? Как самочувствие?
Самуэль лишь пожевал губами: из-за того, что четырнадцать зубов были
выбиты, его рот стал стариковским. <Я похож на Вольтера, - однажды заметил
Самуэль, разглядывая свое изуродованное лицо, - есть такой скульптурный
портрет, где у него втянуты щеки, а рот, хотя и закрыт, кажется совершенно
беззубым>.
- Не слышу, - сказал офицер. - Что вы сказали?
- Я ничего не сказал, - прошамкал Дигон.
- Разве вам еще не сделали мост? Ведь было приказание из Берлина
сделать вам вставную челюсть. Безобразие какое!
- Мне ее сделали, но к ней надо привыкнуть...
- Расскажите, пожалуйста, как все это с вами случилось? Вы упали с
лестницы в полицейском участке или над вами в камере издевались
уголовники?
- А как вы думаете?
- Видите ли, - ответил офицер, - меня в данном случае больше
интересует, что по этому поводу думаете вы...
- Почему это вас так интересует? После того, что случилось...
- Именно после того, что случилось, меня это особенно интересует.
- Вы хотите сказать, что, если я расскажу, как уголовники в камере
изуродовали меня, а ваши тюремные врачи спасли мне жизнь, я смогу получить
встречу с представителями американского посольства?
- А при чем здесь американское посольство? - удивился офицер. - Вы
гражданин Германии...
- Гражданин? Я никогда не думал, что с гражданами можно обращаться
таким образом, как обошлись со мной...
- Кто? Кто с вами обошелся таким образом?
- Бандиты, - ответил Дигон. - В тюремной камере... Следует ли мне
понимать вас таким образом, что именно эта сусальная история - гарантия
моего освобождения?
- А вы уже освобождены. Произошла ошибка, господин Дигон, вы не имели
никакого отношения к делу этого мерзавца в Париже... Ну а бандитов,
которые вас избили в камере, мы привлечем к суду по двум статьям: грабежи,
с одной стороны, и нарушение тюремного режима - с другой.
- Если я освобожден, тогда позвольте мне незамедлительно уехать в
Нью-Йорк.
- Сначала давайте доведем до конца курс лечения, а потом вы поедете
туда, куда вам заблагорассудится.
- Я могу долечиться там, где мое питание не будет регламентировано
охранником.
- Господин Дигон, народ возмущен злодейством еврейской
террористической организации, и мы обязаны отвечать за вашу безопасность -
простите, но, если кто-нибудь из граждан рейха убьет вас выстрелом в
висок, оживить вас мы уже не сможем. Нам бы хотелось, чтобы вы рассказали
в печати о том, что бредни, распространяемые врагами о нашей мнимой
жестокости в тюрьмах, не имеют ничего общего с действительностью. Да, вы
были арестованы, причем случайно, да, вы сидели одну ночь в камере, и
бандиты, арестованные за грабежи и насилия, учинили над вами зверскую
расправу, но если бы не помощь наших тюремных врачей, то вы бы сейчас
покоились в земле, господин Дигон. Вам бы следовало рассказать о том, что
наша юриспруденция не карает невинных, хотя от случая в нашей жизни никто
не гарантирован - по-моему, об этом есть даже в талмуде...
- В таком случае я повторяю мой вопрос, господин офицер... Не имею
чести знать вашего имени...
- Эйхман... Моя фамилия Эйхман.
- Следовательно, господин Эйхман, после такого рода заявления я смогу
покинуть рейх?
- Бесспорно. Вы покинете рейх, если желаете этого, но не сразу после
такого заявления... Вам еще предстоит решить ваши финансовые дела, да и не
следует вам сразу же уезжать - могут пойти кривотолки: мол, Дигона
попросту заставили выступить с этим заявлением.
- А возможен ли такой вариант: я выступаю с заявлением, в котором
благодарю немецкую юриспруденцию и медицину, а после этого вы отказываете
мне в выезде на родину?
- Неужели вы думаете...
- Да, господин Эйхман, я думаю именно так. И мне нужны гарантии.
- Я могу понять вас, - после некоторой паузы ответил Эйхман. -
Хорошо. Кого бы вы хотели иметь гарантом?
- Кого-либо из представителей наших фирм.
- Это будут американцы? Нет, такой вариант нас не устроит. Может
быть, мы остановимся на ком-то из ваших немецких контрагентов?
- Пожалуйста.
- Кого бы вы хотели предложить?
- Доктор Шахт.
- Это невозможно. Доктор Ялмар Шахт - член имперского кабинета
министров.
- Доктор Абс? А может быть, Дорнброк?
- Позвольте мне посоветоваться с руководством. Могу вам сказать, что
оба эти человека, хотя и являются финансистами - а вы знаете, что наша
партия выступает против финансового капитала и крупной буржуазии, - ничем
себя не скомпрометировали и занимают нейтральную позицию. Естественно, мне
придется переговорить с ними - согласятся ли оси выступить вашими
гарантами. Впрочем, нам нужен один гарант. Так кто же из них? Абс? Или
Дорнброк?
- Хорошо, - пожевав беззубым ртом, ответил Дигон. - Давайте
остановимся на Дорнброке.
...Дорнброк пожал худую руку Дигона и прошептал:
- Боже мой, что с вами, Самуэль? Какой ужас, бедный вы мой... Эйхман
рассказал мне, что вас изуродовали бандиты в камере во время случайного
ареста... Есть еще какой-то Дигон, которого искали, а взяли по ошибке
вас...
- И вы поверили этому, Фриц? - горько усмехнулся Самуэль. - Фриц, это
все ложь! Меня избил их следователь в гестапо! А теперь они хотят, чтобы я
обелил их. Наверное, Барри нажал на них через государственный департамент.
И они хотят, чтобы я сказал, будто все это, - он показал иссохшими руками
на свое изуродованное лицо, - дело рук бандитов... Не тех бандитов,
которые допрашивают, а маленьких, несчастных, темных жуликов. Я сделаю
такое заявление, чтобы вырваться из этого ада...
- А дома вы скажете всю правду про этих изуверов, я понимаю вас...
- Конечно! Об этом нельзя молчать. Мир содрогнется, если рассказать
об этих зверствах. Достаточно посмотреть на мое лицо... Это страшнее
слов...
Дорнброк сказал Эйхману, заехав к нему в имперское управление
безопасности:
- Его нельзя выпускать. Отправьте его в лагерь... В такой, словом,
откуда не очень скоро выходят. Но пусть он будет жив... Им можно
торговать. Естественно, вся собственность Дигона переходит в распоряжение
моей компании, но это должно быть сделано секретно. Ариизация предприятий
Дигонов, и все. А куда пошли их капиталы - это наше дело.
- Это наше дело, - согласился с Эйхманом Гейдрих, - именно поэтому мы
скажем, что все еврейские капиталы переданы народным правительством в
народные предприятия оборонных заводов Дорнброка. Я не люблю лис и уважаю
позицию. Или - или. В данном случае это будет полезно не только для
Дорнброка, но и для всех остальных наших магнатов... Уж если с нами - то
