для тысячелетнего рейха. Люс задумал эту съемку довольно рисково: он
рассчитывал, что старики проведут свою <пропагандистскую работу>, не
встречая сопротивления со стороны актеров, которые в силу своей профессии
<подыгрывают> на площадке партнеру, а не спорят с ним. Потом, думал Люс,
когда старики кончат свои монологи, он подмонтирует хронику: он даст
кадры, где были сняты эти старички в пору их молодости, когда они ратовали
за чистую любовь арийцев, которым мешают претворять в жизнь их великие
идеалы большевики, славяне, евреи и цыгане.
- Так, - сказал Люс, - хорошо. Начнем сначала? Простите, как вас
зовут?
- Ингрид.
- Очень красивое имя, - улыбнулся Люс. - Итак, мой вопрос: <А разве
вы...>
- Да-да, помню, - быстро ответила актриса.
<Готовилась, дуреха, - понял Люс, - все то время, пока меняли пленку
в диктофоне, она мучительно готовилась к ответу>.
- Я любила два раза, - сказала Ингрид.
- Вы убеждены в этом? Именно два раза? А не три?
- Именно два раза. Мой жених разбился на скачках, он был наездником.
Я очень любила его. И сейчас я люблю человека, который похож на моего
первого возлюбленного. Он так же благороден, чист, нежен...
- Может быть, все-таки, - настаивал Люс, - вы любили всего один раз -
того, первого, который погиб? Может быть, вы и сейчас продолжаете любить
его - в облике другого человека?
Актриса вздохнула и согласилась:
- Может быть, вы правы.
<Идиотка, - подумал Люс. - Ее нельзя оставлять в фильме. Я пущу ее на
затравку, старики начнут торжествовать победу, и тогда уже мне придется
взять у них пару интервью. Надо будет предупредить Георга, чтобы он снимал
меня со спины, когда я отойду от камеры>.
- Благодарю вас, Ингрид, - сказал Люс. - Все очень хорошо. Теперь
попрошу вас, фройляйн...
- Кристина Ульман.
- Пожалуйста, Кристи, - попросил Люс.
Худенькая, в длинном черном свитере и потрепанных джинсах, Кристина
села напротив Люса, и глаза ее - длинные, черные - сощурились зло и
выжидающе.
- Вы лжете, - сказала она, помедлив, - когда говорите нам о
возвышенной, святой и чистой любви. Сейчас такой любви не может быть.
- Отчего? - спросил Люс и напрягся. Он почувствовал, что эта девочка
может предложить схватку.
- Оттого, что ваше поколение убило любовь!
- Стоп! - сказал Люс. - Спасибо, Кристи! Дальше не надо. Сейчас мы
стреляем вхолостую. Итак, коллеги, полная раскованность, вы - хозяева
площадки, смело принимайте дискуссию, но не перебивайте собеседников,
дайте им сказать то, что они хотят сказать, расположите их к себе.
Мужчинам придется беседовать со старухами. Бабушки любят сентиментальность
- помните об этом...
- Добрый вечер, дамы и господа, - первым начал высокий актер, - мое
имя Клаус фон Хаффен. Мне хотелось бы задать несколько вопросов нашим
дамам. Позвольте? - он чуть поклонился той старухе, которая была к нему
ближе других.
- Пожалуйста, господин фон Хаффен.
- Ваше имя?
- Ильзе Легермайстер.
- Фрау Легермайстер, меня интересует только один вопрос, - говорил
актер хорошо поставленным голосом, на настоящем <хохдойч>.
Люс похолодел от счастья, прилипнув к камере: бабушка смотрела на
двухметроворостого красавца с нескрываемым вожделением. Люс плечом оттер
Георга от камеры и наехал трансфакатором на лицо старухи.
Актер продолжал:
- Мой вопрос прост, и вы, вероятно, догадываетесь, каким он будет.
Сколько раз в жизни вы любили?
- Один раз.
- Вы любили вашего мужа?
Старик, сидевший рядом с фрау Легермайстер, заулыбался, а старуха, не
поворачиваясь к нему, словно бы прилипла взглядом к актеру.
- Да, - ответила она и чуть кивнула направо, - моего мужа.
- Вы никогда не были увлечены другим мужчиной?
Старуха обернулась к мужу. Она смотрела на него какое-то мгновение, и
глаза ее были выразительны, и вдруг она улыбнулась длинными фарфоровыми
зубами с четко просматривающимися золотыми прослойками.
- Нет, - ответила она, - я любила только моего милого Паульхена.
- Ваш муж казался вам образцом во всех смыслах?
- Да. Он был образцовым лютеранином, отцом и гражданином.
- Простите, фрау Легермайстер, мой следующий вопрос, во он необходим:
был ли ваш муж образцовым мужем? Мужчиной, говоря точнее?
- Господин фон Хаффен, это меня никогда не волновало. Для меня всегда
было главным духовное в любви, а не грязное, плотское...
Люс почувствовал, как затрясся от сдерживаемого смеха ассистент, -
они сидели у камеры, тесно прижавшись Друг к другу, и Люс толкнул его
локтем.
<Великолепно, - радовался Люс, - было очень ясно видно, как она
врала. Это удача>.
Следующей на маленькую сцену, где обычно выступал джаз-банд, вышла
Ингрид.
- Какой должна быть чистая, высокая любовь? - спросила она старика,
сидевшего за столиком в одиночестве.
- Настоящая любовь, - ответил старик, пожевав синими губами, - должна
быть доверчивой, нежной и трепетной.
- Простите, ваше имя? Телезрителям интересно узнать ваше имя...
- Освальд Рогге.
- Господин Рогге, что такое доверчивая любовь?
- Как бы вам объяснить получше, - вздохнул старик. - Это когда с
первого взгляда... Даже не знаю, как объяснить...
- Ваша жена отсутствует на нашей встрече?
- Да. Она отдыхает с внуками на побережье.
Ингрид нахмурилась, обязательная улыбка сошла с ее лица, и она вдруг
спросила:
- Как вы думаете, господин Рогге, возможно ли сохранить любовь после
измены? Случайной, глупой... Ненужной...
- Нет, - отрезал Рогге. - Это исключено.
- А что же тогда делать человеку, который любит, но который в силу
обстоятельств оказался... падшим...
- Об этом надо было думать раньше.
- Любовь исключает милосердие? - спросила Ингрид.
<Я подонок, - подумал Люс. - Что за манера - сразу составлять
впечатление о человеке по первым двум фразам? Это преступление - позволять
себе плохо думать о человеке, не узнав его толком. Фашизм какой-то. Разве
я допускал, что она задаст такой изумительный вопрос? Впрочем, Нора решит,
что я сочинил ей этот вопрос после совместно проведенной ночи>.
- Любовь - это само милосердие, - ответил Рогге, - но для того, чтобы
сохранить любовь, милосердие и чистоту отношений, следует быть беспощадным
по отношению к падшим.
- Я не хочу вам верить, - сказала Ингрид, и в глазах у нее появились
слезы, - нет мужчин, которые не изменяют женам! Нет! Я таких не встречала!
Все мужчины изменяют, только одни это делают как скоты, а другие ведут
себя как честные люди - не сулят рая и не клянутся в вечной любви!
- Я протестую! - сказал высокий, сильный еще, хотя седой как лунь,
мужчина и поднялся со своего места. - Мы думали, что киноискусство хочет
помочь нам в воспитании молодых германцев, а здесь мы видим попытку
опорочить идеалы!
Люс начал грызть ногти: он грыз ногти в горе и в радости. Он знал,
что это ужасно. Нора пилила его, утверждая, что ногти грызут только те
мужчины, которым суждено быть вдовцами; он знал, как это омерзительно со
стороны, но он ничего не мог с собой поделать. Сейчас была радость -
нежданная, он даже не мог мечтать о такой удаче: говорил Иоахим Гофмайер,
бывший советник Геббельса по работе с молодежью. У Люса были архивные
кинокадры, в которых Гофмайер выступал перед активом гитлерюгенда и давал
указания, как и от чего следует уберегать германскую молодежь, что надо
противопоставлять растленной большевистской и англо-американской
пропаганде.
Люс не ждал, что к Гофмайеру подойдет Кристина. А она шла к нему,
подтягивал за собой, как шлейф, провод микрофона.
- Неправда! - воскликнула она. - Никто не намерен выступать против
идеалов чистой любви! Впрочем, я не понимаю, как можно делить любовь на
<чистую> и <нечистую>?!
В зале поднялся шум. Благообразные старушки начали молотить по
столикам тяжелыми пивными кружками.
- Самое чистое можно опорочить! - перекрывая шум, продолжала
Кристина. - Можно! Напрасно вы так кричите! Значит, вы боитесь меня, если
не даете мне говорить!
- Тихо, друзья! - Гофмайер поднял руки, обращаясь к членам своей
<ассоциации>. - Дадим юной даме возможность высказаться и докажем ей, что
нам нечего бояться. Прошу вас, юная дама.
- В ком больше чистоты и нравственности, - спросила Кристина, - в
том, кто делает то, что ему хочется, открыто, не скрываясь, или в том, кто
делает то же самое - вы знаете, про что я говорю, вы все знаете, и дамы и
господа, - таясь, опасаясь, оглядываясь на прописную мораль буржуа?!
- В том чистота, юная дама, кто не оглядывается на прописную мораль,
но согласовывает свои поступки с моралью истинной.
- В чем отличие прописной морали от морали истинной?
- Мораль - это, если хотите, соблюдение норм поведения.
- Значит, любовь - это норма поведения? - наступала Кристина.
- Поначалу любовь - это влечение сердец, а потом, когда влечение
освящено церковью, - это, я не боюсь показаться старомодным, соблюдение
норм морали и правил поведения.
- Влечение сердец? - переспросила Кристи, - А как быть с телом?
- Разве сердце бестелесно? - спросил Гофмайер и победно засмеялся
своему вопросу.
- Ну, так вот о теле и сердце, - став бледной, заговорила Кристина,
дождавшись, пока в зале стихнет смех. - Я вам хочу кое-что рассказать о
сердце, чистой любви и теле. Я забеременела от господина вашего
возраста...
Гофмайер, побагровев, спросил:
- Надеюсь, это был не я? Или вы забыли лицо вашего соблазнителя?
- Он был профессором римского права в нашем университете, -
продолжала Кристина. - Он так читал о величии нравов Рима, что казался мне
выше всех людей па земле, не говоря уже о тех первокурсниках, которые
норовили прижаться ко мне коленкой на лекции. Я поссорилась с моим юношей,
глупо поссорилась, а наш профессор ехал со мной в одном вагоне метро, и я,
даже не знаю почему, рассказала ему об этом. Ах как красиво он говорил о
любви и о подлости молодого поколения! Как он мне рассказывал о своей
жене, которая изменила ему, и как она потом стояла перед ним на коленях, а
он не простил ей, потому что <нельзя прощать подлость>! Как он говорил о
чистоте, сделав меня женщиной! Как он говорил об идеалах, вынуждая меня
лгать дома про то, где я провожу ночи! Как он анализировал литературу и
театр! Как он был воспитан и добр, как он был нежен, зная, что никогда не
женится на мне! А когда я забеременела, он стал просить меня отдаться тому
бедному мальчику, чтобы было на кого свалить ребенка! Вы все предатели! Вы
изменяли своим женам, а ваши жены изменяли вам, пока вы были молоды, а
теперь вам хочется замолить грехи, и вы начинаете учить нас чистоте!
В зале началось что-то невообразимое - крики, шум, свист...
Люс схватил второй микрофон и вышел на середину зала - Кристи убежала
куда-то.
- Дамы и господа! - закричал он, чувствуя отчаянную, холодную
радость. - Господин Гофмайер! Дамы и господа, я прошу вас успокоиться.
Может создаться впечатление, что вы противники демократии, ибо нельзя же,
право, лишать человека его точки зрения, даже если вы не согласны с этой
точкой зрения! Господин Гофмайер, у меня к вам вопросы. Надеюсь, ваши
ответы все поставят на свои места.
- Хорошо, - ответил Гофмайер, - я готов ответить на ваши вопросы.
- Благодарю вас. Скажите, вы недавно пришли к этой великолепной и
поистине добродетельной идее борьбы за чистую любовь или же всегда
исповедовали те принципы, которым сейчас так самоотверженно служите?
- Я всегда исповедовал эти принципы...
