На следующий день в двух газетах появилось письмо Бауэра: <Я не
нуждаюсь в поддержке кремлевских марионеток, я выполняю свой долг перед
германским законом и служу интересам моей родины>.
Однако если в первой газете письмо было опубликовано без каких-либо
комментариев, то во второй под письмом Бауэра была помещена маленькая
заметка: <Бауэр, защищая коммунистов, делает хорошую мину при плохой игре.
Бой надо вести в открытую, а не маскироваться под поборника конституции,
защищая интересы тех, кто своей главной задачей ставит лишение нас этой
конституции>.
Бауэр растерялся. Он позвонил президенту гильдии и попросил совета:
как поступить дальше?
- Я не могу давать вам советы такого рода, - ответил президент, - мы
живем в демократическом государстве, и я не собираюсь навязывать вам свою
волю.
В тот же вечер к Бауэру зашел некий господин и, не называя себя,
предложил встретиться с Дорнброком.
Назавтра Бауэр приехал в тюрьму. Дорнброк сидел за длинным столом,
отделенный от своих сотрудников и Бауэра тонкой частой решеткой. Лицо
Дорнброка из-за этого показалось Бауэру пепельным, очень нездоровым.
- Здравствуйте, Бауэр, - сказал Дорнброк, весело помахав рукой, - мне
понравилась ваша речь. У вас хорошие челюсти. Я понимал, что суд первой
инстанции не преминет лягнуть меня - всегда приятно бить тех, кто не может
ответить. Поэтому наши материалы мы приберегли для следующего процесса.
Вот познакомьтесь с этими господами и попросите их расписаться. Сравните
их факсимиле с подписями на бланках увольнения... Они идентичны, но оба
эти господина не имеют ко мне никакого отношения: они директора
самостоятельных фирм.
Бауэр посмотрел на двух директоров и засмеялся.
- Предвидите хорошую драку? - спросил Дорнброк.
- Предвижу избиение. Но у меня есть деньги, чтобы купить пару коров и
вернуться в деревню...
- Я попрошу вас задержаться на пару минут, - сказал Дорнброк, - у
меня предложение.
Когда они остались одни, Дорнброк подошел к решетке. Он долго смотрел
на Бауэра - в стареньком костюме, худого, с тенями под глазами; ноги
поджимает под стул - ботинки дырявые; а руки сильные, хорошие руки,
крестьянские, такие руки не боятся работы и не делят ее на белую и черную;
и глаза хорошие - без одержимости и без смеха, и страх в них есть, и
неловкость, продиктованная почтением, почтением к нему, старцу Дорнброку,
узнику, лишенному чести и прав, хозяину концерна, обладателю трех
миллиардов марок в банках Европы и Германии...
- Сейчас вы получаете тысячу марок. Я предлагаю вам тридцать тысяч
марок для начала, и вы переходите работать ко мне.
- Сколько?!
- Я не собираюсь вас подкупать, ибо я уважаю вас, но вы мне не нужны
как юрист. Вы мне нужны в качестве несколько неожиданном - консультанта по
кадрам.
- То есть?
- Подберите десять - пятнадцать парней вашего возраста, тоже
желательно из крестьян, - вы люди надежные и друг друга умеете тянуть за
уши, особенно если можно опереться на старика Дорнброка. Вы и ваши люди
будете помогать мне бороться с разрухой. Мы должны дать немцам работу,
хлеб и масло вместо пушек.
- Сколько вы будете платить людям, которых я найду?
- Им будете платить вы. От пяти до двадцати тысяч.
- Что они должны будут делать?
- Дайте мне выйти отсюда, - ответил Дорнброк, - работы будет
невпроворот. У меня тут есть планы, связанные с автомобилями для народа. А
пока будете выполнять задания моих юридических консультантов.
- Я согласен, господин Дорнброк...
- Я пока еще не <господин Дорнброк>, я, милый, пока еще <номер 862>.
Теперь вот что... Если вы встретите кого-то из <бывших>, и эти <бывшие> не
разыскиваются полицией, и им очень плохо, подкормите их и попросите
подробно рассказать о себе. Чтобы строить новое, Бауэр, надо очень хорошо
знать старое, пусть даже безвозвратно погибшее. Римляне остались римлянами
лишь потому, что они великолепно изучили Элладу, Иудею и Египет. Приходить
ко мне больше не надо, от процесса во второй инстанции как-нибудь
отвертитесь, со мной связывайтесь через юристов и завтра же купите себе
пристойный костюм - вы выглядите как оборванец...
...Через полгода Бауэр вылетел в Париж со своими людьми и там
организовал блистательную операцию на бирже; юрист - он знал границы и
рамки закона; техник - он понимал тенденцию развития послевоенного
промышленного производства; крестьянин - он был смел и точен, зная, что
его поддерживает молчаливое могущество монархии Дорнброка, несмотря на то,
что сам монарх все еще сидел в тюрьме...
<Группа Бауэра> разрослась до тридцати трех человек. Это он приблизил
к себе бывшего оберштурмбанфюрера СС Айсмана; это он завязал контакты с
людьми Лера из министерства внутренних дел; это он возбудил процесс против
профсоюза сталелитейщиков, обвинив их в <нелегальной деятельности,
руководимой из-за рубежа>, и выиграл процесс. Дорнброк, наблюдая за ним,
думал: <На этого парня можно сделать ставку. Этот всегда будет верным
вторым в любом заезде. Пусть он станет ледоколом; следом за ним пойдет
Ганс>.
Дорнброк никогда не договаривал до конца. Он говорил лишь то, что
считал нужным сказать. Но он не считал возможным сказать даже Гансу то
главное, к чему пришел в тюрьме. Он повторял это лишь одному себе по многу
раз: <С тридцать третьего по сорок пятый Гитлер выбил интеллектуальный
цвет нации, предложив взамен себя, организатора и фанатика. В сорок пятом
были выбиты пророки <гения>. Нация перенесла двойную трагедию: сначала
разум был заменен силой, а потом уничтожили ту силу, которая смогла
подавить разум. Нация организаторов, философов и музыкантов оказалась
волею слепого случая толпой изверившихся, забитых полурабов. У этой нации
один выход: используя идеи Винера и Оппенгеймера, претворить их в жизнь,
сделать моделью будущего промышленного общества. Этого не в состоянии
сделать политик. Это могу сделать я, Фридрих Фердинанд Клаус Дорнброк.
Это, и только это может вывести мой несчастный народ из того тупика, в
котором он оказался. Лишь это будет гарантировать в будущем наше
лидерство. А для того чтобы люди работали так же, как при Гитлере, их надо
пугать. Концлагерей нам строить не разрешат, а если б и разрешили, то
теперь, после случившегося, прямой жестокостью людей не запугаешь. Пугать
надо возможностью повторения жестокости. Для этого мне нужен Вернер Науман
с его имперской социалистической партией - это будет тень Гитлера; мне
нужно подобраться к левым, чтобы помочь созданию такого движения, которое
бы страшило оккупационные власти. Абсолютизм - это балансирование между
левыми и правыми>.
(...Впоследствии именно люди Бауэра подобрали ключи к окружению
ультралевого Тойфеля. Мальчик и не догадывался, каким образом его плакаты
печатались в типографии, кто финансировал создание его коммуны. Он был
убежден, что это могучая помощь Пекина; порой, впрочем, он думал, что это
исходит от последователей Троцкого; никогда ему не приходило в голову, что
в основном его финансирует Дорнброк - тот самый Дорнброк, против которого
он страстно выступал...)
<Лишь тупость и покорность нации, - продолжал рассуждать Дорнброк, -
может в конечном счете привести ее ко всемирному лидерству, лишь страх
перед нищетой может сделать нацию исповедующей культ работы, которая дает
благополучие: дом, кухню и автомобиль с прицепным вагончиком. А пугать
следует именно, двумя крайностями: тоталитаризмом и анархией. Лишь в этом
случае лозунг Гитлера: <Работа делает свободным> - станет бытом каждой
немецкой семьи. А после того как лозунг станет сутью нации, придет время
выдвижения авторитета. От того, кого я выпущу на авансцену, будет зависеть
будущее мира. Если я не доживу до этого дня, мое дело закончит Ганс...>
<КАЖДОМУ - СВОЕ>
_____________________________________________________________________
- Поскольку я уже закончил давать показания инспектору Гельтоффу и
после этого освобожден из-под ареста, я хочу рассказать на этой
пресс-конференции всю правду, - негромко говорил Ленц. - Только я попрошу
фоторепортеров поменьше щелкать вспышками - за то время, что я провел в
камере, мои глаза несколько отвыкли от света... Господа, дамы... видите, я
даже стал путать очередность в обращении - что значит посидеть в тюрьме...
Никому не советую попадать в тюрьму, даже если в подоплеке твоего
поведения лежит глупый дух интеллигентской корпоративности. Дамы и
господа, я должен заявить, что никто из сотрудников моей газеты не вел
съемок господина Кочева. Вы газетчики, и вы должны понять меня: сенсация -
наша профессия. Я хотел бы задать вопрос, как бы вы поступили на моем
мести, если бы к вам пришел человек и предложил вам пленку, на которой
снят господин Кочев? Тот самый, который выбрал свободу! Как бы вы
поступили на моем месте, хотел бы я знать?! Я приобрел эту пленку и поехал
на ТВ, потому что я очень не люблю, когда нашу с вами нацию обвиняют в
похищениях, принуждениях и прочей чепухе. Но в каждой нации, увы, есть
разные люди. За действия этого человека, недостойные действия, - пока что
я могу их квалифицировать лишь таким образом, - меня арестовали как
фальсификатора.
- Вы можете назвать человека, который передал вам пленку? - перебил
Ленца американский журналист из ЮПИ. - Его имя?
- Это помощник режиссера Люса.
- Какого Люса? Это автор картины <Наци в белых рубашках>? .
- Да.
- Где находится в настоящее время Люс?
- Не знаю. Я надеялся... Я долго ждал, что он придет сам, узнав о
моем аресте... Он не пришел... За показ этого материала по телевидению
ответственность несу я. Никто из моей газеты не имел отношения к съемкам.
- Кто записал беседу с Кочевым? Ту, которую вы опубликовали?
- Я получил ее от помощника Люса. Я по профессии газетчик, а не
инспектор уголовной полиции, я не заметил фальшивки...
- Вы хотите сказать, - заметил Кроне из <Телеграфа>, - что мы
работаем в полиции?
В зале засмеялись. Улыбнулся и Ленц.
- Нет, - ответил он, - я не хочу сказать, что вы работаете на
полицию, просто, видимо, вы журналисты более высокого класса, чем я.
- Как вы думаете, где сейчас Кочев? - спросил Гейнц Кроне.
- Об этом надо спрашивать не меня.
- Вы ощутили ужас, когда оказались за решеткой? - спросила старуха из
<Пари-жур>.
- Я ощутил ужас, когда прошло двадцать четыре часа, а Люс, который
через своего помощника передал мне этот материал, не сделал никакого
заявления, подставив меня таким образом, под удар.
- У вас есть доказательства связи Люса с левыми?
- Этим предстоит заняться вам, если вы этого пожелаете. Не так уж
трудно, я думаю, докопаться до его связей с Тойфелем, Дучке и прочей
швалью.
- Вы оскорбляете людей, которые не могут ответить вам ибо их пет в
зале, - сказал Кроне. - Допустимо ли это господин Ленц?
- А допустимо ли меня, газетчика, подставлять под удар только потому,
что я не разделяю социал-демократических взглядов Люса? Кто кого унизил,
господин Кроне? Я, назвавший их швалью, или они, посадив меня в тюрьму? От
этих людей - я убедился теперь - можно ожидать всего.
- Допускаете ли вы, - спросил Ленца журналист из гамбургской газеты,
- что Люс действовал против вас для того чтобы нанести удар по престижу
концерна Акселя Шпрингера?
- Кто вам сказал, что моя газета входит в концерн Шпрингера?
- Вы отрицаете это?
- Я выпускаю газету, а не держу пакет акций. Спросите об этом
Шпрингера. Его финансовые дела меня не касаются.
