помочь выйти стране из трагического кризиса, вызванного версальскими
требованиями союзников, оккупировавших в то время и русский Архангельск,
Одессу, Владивосток; следом за Бауэром узника Моабита навестил один из
представителей германской индустрии Вальтер Ратенау, которого прочили на
пост министра иностранных дел.
- Посол Иоффе, которого вы выслали, - отвечал "Карел" как правому
Бауэру, так и центристу Ратенау, - уже внес предложение Москвы: заключение
немедленного договора между Россией и Германией. Не наша вина, что лидер
социал-демократов Эберт отверг этот план. А он - по моему глубокому
убеждению - единственный способен вывести вашу страну из хаоса.
Бауэр на предложение заключенного русского комиссара ничего не
ответил; Ратенау задумчиво прокомментировал:
- Но ведь вы понимаете, что договор с большевистской Россией может
спровоцировать гражданскую войну в нашей стране: ни армия, ни юнкера не
согласятся на альянс с революционерами...
Товарищ "Карел" пожал плечами:
- Если можете ждать - ждите, но иного выхода у вас нет...
- У нас есть иной выход, - сказал генерал Людендорф своим ближайшим
помощникам. - Берлин полон русских эмигрантов, их здесь десятки тысяч, в
основном офицеры. Они группируются вокруг Федора Винберга, его газеты
"Призыв". Пусть их соберут на конференцию, пусть к ним присмотрятся, мы
должны им помочь стать силой: если они вернутся в Москву, союз с белой
Россией спасет Германию от хаоса.
Штабс-капитан Винберг был, как и Альфред Розенберг, выходцем из
Прибалтики, хотя называл себя столбовым русским дворянином; одержимо,
денно и нощно проповедовал необходимость "окончательного решения
еврейского вопроса"; до тех пор, говорил он, пока все евреи в Европе не
будут уничтожены, зараза большевизма будет захватывать все новые и новые
регионы континента.
Именно он перевел на немецкий язык "Протоколы мудрецов Сиона"; эта
фальшивка, сработанная в особом отделе охранки в конце прошлого века, была
компиляцией новеллы Германа Гудше "Биариц", опубликованной еще в 1845 году
в Штутгарте, и книги Мариса Жоли "Диалоги между Макиавелли и Монтескье", а
также нескольких брошюр анонимных авторов, которые писали политические
доносы - по заданию германского банкира Криппеля в его борьбе против
финансовой империи евреев Мендельсона и Ротшильда.
Смысл "Протоколов" заключался в том, чтобы показать человечеству
"истинные планы" евреев, записанные в двадцати четырех секретных
стенограммах, когда собирались "мудрецы Сиона", чтобы выработать стратегию
распространения в мире социализма и демократии, которые неминуемо свергнут
законные монархии в ведущих странах Европы.
Русская либеральная (не говоря уже о социал-демократической)
журналистика доказала, что "Протоколы" есть вымысел охранки, которая
пыталась п е р е в е с т и гнев измученного народа на рельсы спасительного
погромного антисемитизма.
Однако, когда штабс-капитан Федор Винберг опубликовал "Протоколы" в
своем "Призыве", а Розенберг перевел их на немецкий язык, брошюра
разошлась стотысячным тиражом за два месяца: немецкие обыватели получили
вполне удовлетворявший их ответ на вопрос, кто виноват в разыгравшейся
трагедии.
Адольф Гитлер именно тогда прочитал "Протоколы"; до этого он был
вполне н о р м а л ь н ы м антисемитом, без зоологических отклонений; в то
время он фанатично ненавидел французов - особенно после того, как получил
газовые ожоги на фронте под Седаном; именно Гитлер поддержал предложение
своего политического советника, балтийского немца Макса фон
Шейбнер-Рихтера собрать русских эмигрантов типа Винберга на
антибольшевистскую конференцию.
Деньги на съезд генерал Людендорф достал у Круппа; после долгих
проволочек гости съехались в Баварию, в тихое местечко Бад-Рейхенхаль;
бригаду агентов секретной полиции, которая должна была работать с русскими
офицерами, возглавлял капитан Райнерт; его помощником был активист
Немецкой народной партии Генрих Мюллер, двадцати одного года, из крестьян,
посещает курс на факультете права, холост, активный противник как
коммунистов, так и национал-социалистов, вполне лоялен и верен немецким
традициям.
"Среди ста тридцати русских эмигрантов, собравшихся на первое
заседание в ресторане "Пост" в Бад-Рейхенхале, - доносил Мюллер, -
наиболее видную роль играют генерал Василий Бискупский, киевский
митрополит Антоний и сенатор Римский-Корсаков. Каждый день начиная с
десяти часов утра русские обсуждают вопрос об экономическом возрождении
страны после того, как будет реставрирована монархия. Во время перерывов в
вестибюле и коридорах они более всего интересуются, кто из собравшихся
является германским агентом, а кто французским осведомителем. В конце
четвертого дня противоречия между делегатами сделались неуправляемыми,
случился скандал, поскольку бывший парламентарий Николай Марков-второй
обвинил всех присутствующих в том, что они служат масонам и евреям вместо
того, чтобы заняться военными формированиями и инфильтрацией в Россию. Не
придя к соглашению, съезд русских изгнанников закончил работу. Полагаю,
что впредь такого рода собрания психически неуравновешенных людей
разрешать нецелесообразно. Если уж и начинать диалог с русскими, то с
теми, которые обладают реальной властью. Такими, увы, являются
большевики".
Штирлиц достал из кармана листок бумаги, протянул его Мюллеру:
- Ваша подпись? Не фальшивка?
Тот снял свои декоративные очки (действительно, оправа была
черепаховая, большая, очень дорогая, надел свои маленькие, в тоненьком
золоте), внимательно прочитал документ, покачал головой, усмехнулся
чему-то, удивленно посмотрел на Штирлица:
- Ну и что?
- Это начало, группенфюрер... Поскольку вы преемник идей Гитлера - во
всяком случае на этом континенте, - призыв к переговорам с красными не
очень-то украшает вашу биографию.
- Наоборот. Очень украшает. Это свидетельствует о реализме и
мобильности мышления молодого полицейского агента. Уже в двадцать первом
году он, Мюллер, обладал умом политика, то есть человека, исповедующего
прагматизм как альфу и омегу п о с т у п к а.
Штирлиц кивнул:
- Я продолжу?
- Перекусить не хотите?
- Чем будете угощать?
- Черт его знает... Есть вареное мясо, пара зажаренных куропаток,
вымочены в красном вине, пальчики оближете... Ну, сыр, понятно...
- Текут слюнки, - Штирлиц вздохнул. - Может быть, следующий документ
мы обсудим за столом?
- О чем? В этом же роде? Тогда вы меня не завербуете, - Мюллер мягко
улыбнулся. - Вы же профессионал, в вашем материале нет удручающей грязи,
которая рождает чувство стыда за поступок. Стыда и страха...
- Так я все же продолжу, - сказал Штирлиц. - Речь пойдет о деле
Ратенау.
Лицо Мюллера на мгновение собралось морщинами, резко изменившись;
так, впрочем, было одно лишь мгновение; он откинулся на спинку удобного,
т о п к о г о кресла и кивнул:
- Любопытно, валяйте, слушаю...
Члены могущественного "Стального шлема" - одного из предтеч
гитлеровского национал-социализма, борцы за чистоту "германской истории и
немецкого духа" - маршировали по улицам Германии, распевая свой гимн:
"Кнальт аб ден Вальтер Ратенау, ди готтферфлюхте юденшау!"'
_______________
' "Разобьем лоб Вальтеру Ратенау, богом проклятому жиду!"
В кабинете канцлера Вирта не было человека более ненавистного
националистам, чем министр иностранных дел, возвратившийся из Рапалло с
договором между разрушенной Германией и большевистской Россией, договором,
который сразу же изменил баланс сил на европейском континенте, заставивший
Париж и Лондон перейти от презрительного третирования поверженного Берлина
к сдержанным переговорам с немцами; те ныне опирались на мощь русских; с
такого рода фактором нельзя не считаться.
Однако этот процесс, заметный политикам, прошел мимо обывателя; и
члены "Стального шлема", и "национал-социалисты" Гитлера, Штрассера и Рэма
собирали митинги, на которых неистовствовали истеричные ораторы:
"Еврейский министр Ратенау предал немецкий народ русским большевикам!
Смерть Ратенау!"
Они словно бы не хотели знать (хотя их вожди знали), что именно
Ратенау, силясь доказать свою н е м е ц к о с т ь, был одним из финансовых
покровителей "Стального шлема", внес пять миллионов марок на создание
"союза германских патриотов, хранителей святых традиций имперского духа";
они не хотели помнить, что он, Ратенау, промышленник и финансист, во время
войны разработал вместе с Людендорфом план принудительной депортации
семисот тысяч бельгийцев на германские военные заводы - "ковать оружие для
победы великой армии кайзера"; они не желали оценить и тот факт, что
социал-демократы находились к нему в оппозиции, как к "денежному тузу и
эксплуататору"; они постоянно помнили, знали и слепо ненавидели в нем
только то, что он был евреем, подписавшим договор с большевиками.
Единственный человек, с которым Ратенау был по-настоящему откровенен,
писатель Стефан Цвейг заметил как-то: "Ни в ком я не видел более трагичной
судьбы еврея в стране, где антисемитизм стал болезнью общества, как в нем
- великогерманском патриоте, преданном идее тех, кто травил его и
преследовал до последней секунды жизни".
...Веймарская республика, пришедшая на смену тысячелетнему периоду
княжеской и императорской власти, гарантировав равные права всем
религиозным группам и национальностям, но не проведя экономической
реформы, породила страшного зверя: одержимый шовинизм неграмотного
люмпен-пролетариата, с одной стороны, и, с другой - тотальное, внешне,
правда, достаточно корректное, неприятие этого "неразумного и
преждевременного" шага со стороны аристократии, юнкерства, промышленников,
финансистов и ряда историков, незыблемо стоявших на великогерманской
доктрине расового превосходства немцев не только над евреями, но и вообще
над всеми европейскими народами - славянами, понятно, в первую очередь.
(Промышленники типа Ратенау, писатели вроде Фейхтвангера, Цвейга,
Брехта, Зегерс, режиссеры Рейнгард и Пискатор, мыслитель Эйнштейн,
композитор Эйслер - истинные патриоты н е м е ц к о й философии и культуры
были слепо и бездумно отринуты только потому, что средневековое темное
зверство проникло в поры людских душ; главное - обозначить чужого; прежде
всего оттолкнуть, запретить д е л а т ь что-либо каждому, кто несет на
себе тавро иноплеменного проклятия. С евреем бороться легко; с властью -
опасно; антисемитизм - религия стадной трусости.)
...Семнадцатилетний школьник Ганс Штубенраух был первым, кто решил
убить "паршивого еврея Ратенау, предавшего Германию русским большевикам";
сын генерала, вынужденного - после краха империи - выйти в отставку, он
записал в своем дневнике: "Из-за мерзавцев типа Ратенау наш великий кайзер
никогда больше не сможет провести колонны победоносных солдат через
Бранденбургские ворота. Имеет ли смысл жить, если немецкая история
лишилась своего главного символа - великого вождя, воплощавшего в себе
германскую идею? Что может нация без того, кто единолично, твердой рукой
правит ею? Коварный замысел "мудрецов Сиона", поставивших себе цель лишить
мой народ монарха и ввергнуть его в пучину безнравственной, чуждой нам
демократии, когда каждый мерзавец может открыто говорить все, что ему
вздумается, когда чернь вправе возражать хозяину, одержал верх. Но мы еще
