пройдет.
- Неважно, - ответил Штирлиц. - Все в порядке профессор, все идет
лучше, чем я мог представить... Вы поняли, что я вам сказал?
- Да.
- Жена заметила, что вы уезжаете из дома?
- Нет.
- Ну и веселитесь с ее гостями. Жахнете как следует, а то вы все
"мендосу" да "мендосу" посасываете. Пора переходить на "агуа ардьенте". И
еще: если вы захотите меня найти, - в том случае, конечно, если это можно
будет сделать физически, - Штирлиц усмехнулся, - позвоните тому, кто
прислал вам со мною письмецо, и скажите, что нужна квалифицированная
консультация, назначьте встречу в ресторане, там все и решите. Поняли - о
ком я?
- Да, - буркнул профессор и повесил трубку, не попрощавшись.
Плохо, конечно, если он сейчас позвонит домой Оссорио, подумал
Штирлиц; трудно жить, допуская такие вероятия, которые никому другому не
приходят в голову, кроме людей моей профессии, каждый по-своему Жюль Верн,
столько переберешь возможностей, столько отринешь предложений, так много
остается шлака ради одной унции, вмещающей в себя оптимальность решения,
его единственность.
Ну и что? Его люди ринутся к профессору Пла; там пусто; но они
поговорят с портье, эти люди умеют говорить с представителями
инфраструктуры, СД в их лице имело самую надежную агентуру; все хозяева
баров, ресторанов, кафе, отелей и пансионатов были добровольными
осведомителями гестапо; отберут патент - куда денешься?! К сладкой жизни
пробиться трудно; отвыкнуть от нее невозможно, да и сделка с совестью
вполне пристойная: всякий, кто так или иначе не вписывается в систему
представлений о настоящем немце или испанце, должен быть известен полиции,
может, какой бандит, нечего с ним миндальничать, его место за решеткой...
Штирлиц вернулся в холл; шофер оклемался - лежал на животе, задрав
голову; Росарио был по-прежнему неподвижен; налив в стакан воды из
высокого кувшина - хрусталь, прекрасная ручная работа, сине-белые
высверки, которые, соединяясь, дают эффект багрового,
р а с т е к а ю щ е г о с я светового удара, - плеснул в лицо Росарио.
Тот вздрогнул и сразу же открыл глаз, в котором не было ничего
человеческого - животный, истерический страх.
- Времени у нас мало, - сказал Штирлиц, - так что исход событий
зависит от вас... Дома оставили адрес профессора Пла?
- Да, - ответил Росарио. - Через час сюда приедут.
- Мы закончим раньше. Вы меня узнали?
- Нет.
- Я Брунн. А вы убили Клаудиу...
- Вы меня путаете с кем-то, сеньор Брунн... Я никого не убивал, я
коммерсант и финансист, строю дома...
Штирлиц достал из правого кармана заключение экспертизы из Барилоче,
из левого - заключение его, Росарио, врачей и дал ему посмотреть:
- Хватит? Или показать кое-что еще?
Росарио облизнул свои истрескавшиеся серо-голубоватые губы и -
неожиданно для Штирлица - усмехнулся жестко и ненавидяще:
- Вы, видимо, знаете, как погиб сын командира крепости Алькасар?
- Что вы хотите этим сказать?
- Этим я хочу сказать то, что если отец смог произнести сыну,
пятнадцатилетнему мальчику, единственному наследнику: "Я не сдамся даже
ценою твоей жизни, прими смерть, как подобает испанцу" - и парнишку
расстреляли, то уж я, поживший на этом свете, не скажу вам ни слова, так
что можете кончать всю эту историю...
- Что ж, ответ, - Штирлиц кивнул, отошел к шоферу, опустился перед
ним на колени, спросил: - Ты тоже будешь молчать?
Тот кивнул, говорить не мог, во рту кляп, промычал что-то
невразумительное.
Штирлиц вынул кляп, поднял его лицо за нос:
- Ну, отвечай, так легче.
- Если б я мог перекусить тебе горло, - прохрипел шофер, - я бы
перегрыз его.
- Это ты увез женщину?
- Грязную потаскуху, подстилку для вонючих красных, а не женщину!
Штирлиц закрыл глаза; он должен был закрыть глаза на мгновение, чтобы
не ударить дулом пистолета в глаз этому фашисту; сначала в один, а потом
во второй; хотя, что ему слепота? Он и так слепец, он видит лишь то, что
ему разрешают видеть, от и до, ему не страшно ходить с тростью по улицам,
- сколько таких слепцов ходит по Мадриду, продавая лотерейные билеты?! И
как еще хохочут по вечерам, после розыгрыша, собираясь в барах за
бутылками тинто?! Жизнь как жизнь... Есть, конечно, некоторое неудобство,
можно упасть, приходится ощупывать тростью мостовую, чтобы не угодить в
сточную яму, их порою забывают закрыть люком, а так - все нормально, ложку
мимо рта не пронесешь, стакан - тем более, а уж на бабу взгромоздиться и
вовсе труда не составляет, иная и сама на себя затащит, они обездоленные,
скольких мужчин унесла война!
Вздохнув, Штирлиц открыл глаза, снова воткнул кляп в рот шофера,
вернулся к Росарио, достал его портмоне, записную книжку, восемь дорожных
чеков на тысячу каждый, целое состояние, вытащил из-за обложки паспорта
дипломатическую карточку с синей полосой посредине - удостоверение офицера
службы франкистской безопасности, показал все это Росарио:
- Разве можно так пренебрегать законами конспирации, которые
обязательны для каждого, работающего за кордоном, Росарио? А телефоны
агентуры, которые ты таскаешь с собой? Резидент! - Штирлиц усмехнулся. -
Что ты умеешь делать, кроме того, как убивать беззащитных женщин? Все эти
материалы будут опубликованы в прессе - если не здесь, то в Европе... Там
этого очень ждут... Тебя выгонят с работы, что ты станешь делать?
- Поэтому я и предлагаю поскорее кончать все это дело. Если я выйду
отсюда, тебя разрежут на мелкие куски... Пилой... Тебя будут мучить так,
что даже нельзя себе представить... Я не скажу ни слова, Брунн.
- Скажешь, - вздохнул Штирлиц. - "Если враг не сдается, его
уничтожают", есть такие слова, слыхал? Мне с ними легче... Сначала я убью
твоего мерзавца, - он кивнул на шофера, - а потом предложу тебе
альтернативу: либо я выбью твой единственный глаз, либо ты ответишь на все
вопросы, которые меня интересуют.
- Нет, - ответил Росарио. - Делай, что угодно, все равно я буду
молчать.
Штирлиц почувствовал слепую, животную, трясущуюся ярость, схватил
Росарио за уши и начал выворачивать их с чудовищной силой.
- Бо-о-ольно! - захрипел Росарио.
Штирлиц плюнул себе под ноги и шепнул:
- Вот видишь, Росарио... Ты и заговорил... А ведь я мог бы воткнуть
тебе иголку, ты знаешь, куда, - ведь вы так работаете в подвалах Пуэрто
дель Соль, - и ты бы заговорил... Я бы мог зажать тебе пальцы в двери -
это у вас норма допроса, - и ты бы заговорил... Но я взываю к твоему
разуму... Пока еще у меня есть время взывать к разуму, осталось сорок
минут, потом будет поздно... Вообще-то ты ведь для меня не человек,
Росарио... Ты фашист, то есть заразный гной, от таких, как ты,
человечество должно освобождаться... Поэтому мне только поначалу трудно
п е р е с т у п и т ь... Но если я пойму, что иного выхода не осталось, -
я преступлю... Всегда и всему есть предел, Росарио... Вы научили мир
зверству... Чтобы оно не повторялось, я готов пожертвовать собой...
Наверное, после того, как я заставлю тебя говорить, я не смогу жить... Ты
ведь знаешь, кто я? Ты все про меня знаешь, нет?
- Я знаю все, Штирлиц. Я знаю про тебя все, русская свинья, и моя
смерть только приблизит твою... Но ты меня застрелишь, а тебе придется
ждать смерти многие годы, вдали от людских глаз, в таких муках, которые
еще не известны человечеству.
И в это время резко зазвонил телефон; Росарио тихо засмеялся; Штирлиц
напрягся, по-кошачьи бросился в спальню, снял трубку:
- Слушаю...
- Так это я, сеньор, - голос портье был сейчас другим, благостным;
видимо, успел приложиться, дай ему бог, есть люди, которые пьют без страха
за завтрашний день, трутни; с т р а д а е т тот, кто понимает ужас
потерянного времени, ощущая, что все восполнимо в жизни, кроме
неосуществленных дел.
- Все в порядке? - спросил Штирлиц.
- Да, сеньор. Я подниму пакеты?
- Не надо, - ответил Штирлиц, - я попозже сам...
Дав отбой, он продолжал говорить в трубку:
- Нет, нет, это мое дело, пусть ребята ждут, да, да... А сундуки
поднимите чуть позже, мы загрузим их на пароход в сундуках... Да нет же, у
меня есть шприц, проснутся уже на борту, там пусть вопят... Хорошо,
сейчас...
Они слушают каждое мое слово, подумал он, пусть думают; но я не мог
себе представить такой реакции, значит, я не нащупал болевой точки, плохо.
Он прошел мимо Росарио и шофера, которые смотрели на него глазами,
показавшимися Штирлицу белыми, так они были яростны, но и - впервые за все
время - испуганными, вернулся, воткнул кляп в рот Росарио, спустился вниз,
сказал портье, что отгонит машину приятельницы, сел за руль "плимута",
отогнал его за угол, въехал в темный двор, открыл капот, порвал все
провода, бегом вернулся в дом, забрал пакеты и поднялся в квартиру.
Росарио уже лежал на полу; видимо, сполз и, извиваясь, хотел
подкатиться, чтобы развязать шоферу руки зубами, кляп был ж и д к и й,
если постараться, можно выплюнуть.
Штирлиц молча поднял Росарио, снова бросил в кресло, вынул из
саквояжа шприц и две ампулы, достал из кармана рекламный проспект
компании, где он сидел "под крышей", и, развернув, показал одноглазому:
- Твоя подпись?
Тот стремительно глянул, отвернулся, ничего не ответил.
- Твоя, - словно бы за ним повторил Штирлиц. - А теперь представь,
что она стоит под таким обращением: "Я, известный в Буэнос-Айресе как Хосе
Росарио, офицер контрразведки генералиссимуса Франко, в течение многих лет
выполнял все поручения руководства. Я служил генералиссимусу без страха и
упрека. Я представитель нации, которая исповедует силу, но в первую
очередь - благородство. Когда мне поручили подвергнуть пыткам женщину,
испанку, Клаудиу Вилья Бьянку, только во имя того, чтобы заполучить
антинацистские материалы сенатора Оссорио, я был потрясен силой ее духа.
Она предпочла изуродовать себя, только б не опозорить высокое звание
испанки. Да, косвенно я виноват в ее гибели, да, я никогда не прощу себе
случившегося, но для того, чтобы мир узнал правду о том, что наша служба
пытает женщин, я решил уйти в свободный мир и открыть человечеству всю
правду"... Как? Ничего? Сколько твоих родственников, Росарио, ответят за
это письмо? Я увезу ведь тебя отсюда в ящике и погружу на пароход, где
капитаном служит мой друг...
- Не делай этого, - сказал Росарио, и Штирлиц заметил, как рванулся
шофер, уставившись на своего шефа ненавидящими глазами...
- Хорошо. Я могу этого не делать. Но тогда ты пойдешь со мной в
соседнюю комнату и ответишь на вопросы, которые меня интересуют.
- Развяжи руки.
- Рано. Я развяжу твои руки, когда мы кончим собеседование.
- Не будет никакого собеседования!.. Красная сволочь! Иха де пута,
кохонудо' долбанный! - Росарио сорвался на тонкий крик.
_______________
' Исп. ругательстиа.
- Тебя не услышат, - заметил Штирлиц. - Подъезд еще не заселен. А
когда в одной фразе слишком много мата, это не действует, Росарио... Но я
хочу продолжить мысль, чтобы тебе стала понятна неизбежность нашей
беседы... Смотри, что получается: я только что отправил в верное место
твое удостоверение, паспорт и телефонную книжку, - кстати, ты наивно
конспирировал агентуру, это просчитывается в два счета: красный, синий,
черный цвета - так работали районные уполномоченные гестапо, занося в
книжечку телефоны наиболее мобильных осведомителей. Их, между прочим, за
