яростного предчувствия скорой расправы; во втором раунде Синатра
п о д ы г р а л, упав в нокдаун; поднялся, начал п л а в а т ь,
наваливаясь на здоровенного Наглеца так, что тот был лишен маневра,
особенно удара правой; Наглец любил дистанцию, вкладывал в в ы б р о с
всего себя, становясь жгутом мышц; в близком бою был бессилен, плевался,
мычал ругательства, как-то раз даже выплюнул к а п у и укусил противника
за ухо; тот в растерянности отскочил, Наглец мгновенно вытянулся, достал
его, удар пришелся точно в печень, выиграл бой нокаутом.
Только в пятом раунде, почувствовав, что Наглец окончательно
сбесился, Синатра и вовсе повис на нем, ожидая, когда тот выплюнет капу;
так и случилось, вцепился зубами в ухо; Синатра чуть отклонился и вложил
всю свою ненависть в короткий удар по зубам Наглеца, не защищенным капой;
кровь брызнула изо рта; Синатра ударил еще раз, - такого удара у него
больше никогда не получалось; Наглец обрушился на настил; с ринга его
унесли.
Фрэнк во всем подражал отцу: в сдержанности, мягкости, смелости,
умении выслушивать обидные слова; такой силы, правда, у него не было,
пошел в мать - худенький, стройный, он прекрасно двигался и пел; это
нравилось тем, кто был постарше и пробавлялся мелким воровством. Поначалу
лбы держали Фрэнка за паяца, - после д е л а, щипнув пару десятков
долларов, они просили парня спеть, Фрэнк никогда не отказывался,
присматриваясь к старшим ребятам; однажды заметил: "Вы неверно работаете,
вас скоро заметут легавые, нельзя щ и п а т ь в своем районе, я предлагаю
переместиться в Бруклин, там нас никто не знает, клиентов я соберу своими
песнями, вы щипайте, моя доля - пятая часть с выручки".
Однажды на них напала банда таких же, как и они, подростков; Синатра
схватил с земли кусок металлического бруса и перетянул того, кто достал
нож, по спине, парень упал без сознания; когда Синатра повернулся ко
второму - на голову выше его, - тот бросился бежать. Именно тогда он
сделал вывод - на всю жизнь: считаются с силой и бесстрашием.
Как-то в Бруклине, когда он пел свои песенки, а его приятели
присматривались к собравшимся, кого бы обобрать, пожилой мужчина в
скромном костюме, но с бриллиантовым перстнем на мизинце сказал:
- Завтра в восемь часов приезжай в мой ресторан "Венеция", это по
дороге на Кони-Айленд, я дам тебе возможность выступить.
Синатра приехал в отцовском пиджаке, который был ему велик, и в
целлулоидном воротничке, резавшем шею.
- Ты что, - усмехнулся хозяин, - намерен исполнить арию сутенера?
Сними свое барахло, мы тут тебе что-нибудь подыщем... Ты ж поешь песни
нью-йоркских улиц, ну и будь веселым парнишкой, который помогает своим
друзьям таскать из карманов зевак зелененькие...
- На мне не барахло, - ответил Фрэнк Синатра, - а костюм отца.
Извольте принести извинение за ваши слова...
- Ну, если это пиджак отца, то, конечно, я виноват... Мне нравится,
что ты так чтишь его, молодчага... Играть-то умеешь?
- Подбираю, - ответил Фрэнк.
- А сможешь петь с оркестром?
- Чего ж не смочь? Конечно, смогу!
- А пробовал хоть раз?
- Сейчас и попробуем.
- Ну и наглец, - рассмеялся хозяин, - но это хорошо, только наглецы
побеждают. Пошли на сцену, порепетируем...
В тот день Синатра не выступал, петь с оркестром, конечно же, не
смог; выступил лишь через две недели; через год Фрэнк приехал в Голливуд -
там началась его карьера. После того как он сыграл роль карточного игрока,
погибающего от кокаина, ему дали "Оскара". Получив деньги, он вернулся в
Нью-Йорк и отправился к дону Витторио, усатому старику, владельцу
атлетического клуба. Тот свел его с доном Бенито. А тот назвал имя друга
Лаки Луччиано - Бена Зигеля: "Иди к нему, сынок. Он будет знать о тебе. Он
поможет, и, хотя он не нашей веры, сердцем он наш. Лаки без него не
предпринимает ни одного шага, голова".
Бен Зигель тогда только начинал разворачивать работу в Голливуде; в
свете появлялся с маленькой, юркой женщиной - раньше ее звали Дороти,
хорошенькая м о д е л ь, всему училась сама, папы и мамы с деньгами не
было, по ночам читала, научилась ловко говорить, вышла замуж за графа ди
Фрассо, довольно быстро от него отделалась, Бен Зигель стал ее кумиром, -
все знали, что он вытворял во время сухого закона: с автоматическим ружьем
в одной руке и с гранатой в другой проводил транспорты с виски там, где,
казалось, пройти невозможно; десятки полицейских поплатились жизнью,
пытаясь преградить ему путь; тщетно.
- В нашем бизнесе самое главное - связи, - наставлял Бена его старый
друг Лаки Луччиано, выходец из того же квартала итальянской и еврейской
бедноты. - Но связи можно удержать только в том случае, если ты ведешь
себя как джентльмен. А что такое джентльмен? Это человек, который
выполняет то, что пообещал. Это человек, который одевается не как попугай,
вроде тебя, а следит за модой и чтит скромность. Это человек, который не
лапает при всех графиню, но беседует с ней о Ренессансе - было такое
училище в Италии, куда принимали только талантливых... У тебя есть семья,
а ты всем показываешь, что графиня готова тебе пальцы целовать! Не
солидно. Не по-мужски, Бен. Джентльмен не должен носить оружия, не должен
вступать в пререкания, не должен повышать голос, не должен капать густым
жиром на брюки, - жадно едят бедняки... Научись пить соки и жевать
зелень... Это ценят в тех клубах, где ты начал вращаться... Только в этом
случае ты будешь иметь верных друзей среди политиков, судей, актеров,
газетчиков. Понял? Связи важнее денег. После пятидесяти важнее всего
деньги, осталось д о ж и в а т ь... А нам пока только-только тридцать -
можно п о ж и т ь.
- Ты думаешь, я обиделся на тебя за эту выволочку? - усмехнулся Бен.
- На правду обижаются придурки. Ты говорил правду. Но ты от рождения
хитрый, а я нет. Ты умеешь скрывать свое естество, а я привык
в ы с т у п а т ь, живем-то один раз, Лаки!
- Пришла пора кончать, Бен. Хватит в ы с т у п а т ь. Я никогда не
забуду, что ты два раза спас мне жизнь. Я никогда не забуду, что мы
утвердили свой бизнес благодаря твоей сумасшедшей храбрости. Ты брат мне.
Такой брат, который роднее родного. Но если ты хочешь быть в нашем деле -
запомни, что я тебе сказал. Мне это было непросто сделать, я слишком люблю
тебя, Бен. Даешь слово?
- Ну и сволочь, - вздохнул тот. - Надо бы тебе стать государственным
секретарем - так ты умеешь ломать людям кости!
...Вот к нему-то, к Бену Зигелю, и пришел Фрэнк Синатра со своим
"Оскаром", не бог весть какие деньги, зато престиж, связи, и м я.
- Фрэнки, я скажу тебе правду, - вздохнул Зигель, бросив банкноты
Синатры, тщательно перетянутые белыми резинками, в свой портфель, - а она,
правда, всегда чуточку обидна. То, что ты внес, - не деньги. Это кучка
монет. Но я возьму тебя в долю, потому что ты Синатра...
- Если это кучка монет - верни их мне, - сказал Синатра, - я никогда
ни у кого не одалживался.
- Ну вот видишь, ты и обиделся... Знаешь, какие взбучки дает мне Лаки
Луччиано? А я терплю. Да, да, терплю! Потому что он желает мне добра и
поэтому говорит обидную правду. Я вложу твои деньги - не сердись, это не
кучка монет - в игорный бизнес. Каждый человек мечтает раз в жизни
поставить сто баков на цифру "семнадцать" и получить взамен триста
шестьдесят. Я намерен построить в пустыне, где-нибудь в Неваде, город
мечты, город-миф - игорные дома, автоматы, карты, пари и ничего другого.
Это даст мне миллионы, тебе - сотни тысяч.
Синатра покачал головой:
- Бен, сотни тысяч мне будут давать концертные турне, которые
организуют твои люди. Я хочу получать с твоего города-мифа миллионы,
потому что ты станешь получать десятки миллионов. Не пытайся обдурить
меня, не выйдет. Я ведь тоже сделал себя так же, как и ты, - сам, без
чьей-либо помощи.
...Роумэн поднялся на четвертый этаж отеля "Плаза"; девять номеров
занимали Фрэнк Синатра, его телохранители, оркестранты, гример, костюмер,
массажист и врач-отоляринголог.
Телохранитель, сидевший на стуле при выходе из лифта, выставил ногу,
преградив путь Роумэну, и поманил его к себе пальцем.
- Со мной так не говорят, парень, - сказал Роумэн. - Если ты хочешь
меня обыскать - обыщи, - он поднял руки, - но не смей манить меня
пальчиком, я не голубой, понял?
Телохранитель поднялся, ощупал карманы Роумэна, провел руками под
мышками, в промежности, похлопал по щиколоткам и только после этого
спросил:
- Что тебе нужно?
- Мне нужно, чтобы ты сказал боссу, что пришел Пол Роумэн, которого
он знает по Голливуду, друг режиссера Гриссара, работник ОСС и
государственного департамента.
- Ишь, - телохранитель вздохнул, - ну и титулов у тебя! Руки не
опускай, пошли в четыреста седьмой номер, там все объяснишь.
Начальник охраны Синатры был его старым другом, вместе росли в
Бронксе; выслушав Роумэна, поинтересовался:
- А почему, собственно, я должен тебе верить? Может, ты пришел к нам
со злом?
- Слушай, ты получаешь деньги за то, что охраняешь дона Фрэнка,
правда? Вот этим и занимайся. У тебя тупая голова, чтобы обсуждать со мною
то, в чем ты отроду ничего не смыслил. Пойди и доложи, что пришел Пол
Роумэн, мы знакомы по Голливуду, у меня предложение, которое может стоить
триста миллионов долларов. Скажи, что я ни к кому с этим не обращался.
- Сядь на стул, - сказал начальник охраны. - И не двигайся, пока я не
вернусь. А ты, - он посмотрел на телохранителя, - посиди с ним. Проверил
его?
- Чистый, - ответил телохранитель.
- А на бритву глядел?
- Нет.
Начальник охраны попросил Роумэна снять пиджак, вывернул карманы -
нет ли бритвы, посмотрел карманы брюк, подошвы туфель, воротник рубашки,
только после этого вышел из комнаты, подтянув галстук, - Синатра требует
постоянной опрятности: "Учитесь быть европейцами, терпеть не могу
свинопасов из ковбойских фильмов"...
- Пол, как я рад видеть вас! - Синатра пошел навстречу Роумэну,
протягивая ему крепкую руку. - Какими судьбами?! Надолго?
- Зависит от вас.
- В таком случае вы пробудете здесь три года, семь месяцев и девять
дней, сорок пять минут и две секунды. Садитесь, что будете пить?
- Виски. Много виски.
- В таком настроении, как у вас, пьют безо льда, не так ли?
- Что значит великий артист! Все понимает по интонации. К черту
слова, да здравствуют интонации!
- Интонация вне слова невозможна, - заметил Синатра с неожиданной
жесткостью, наливая Роумэну виски. - Фисташки? Миндаль?
- Ничего не надо.
- Значит, соленый миндаль. Меня с души воротит, когда я вижу, как
пьют, не закусывая. Вино - куда еще ни шло, но виски?! Гадость, вонючая
гадость! Ну, рассказывайте, что произошло, где лежат триста миллионов и
как мы их с вами получим...
- Вам известна структура гитлеровского рейха, Фрэнк?
- Совершенно неизвестна.
- Хорошо, а что такое гестапо? Про это слыхали?
- Не издевайтесь над бедным артистом, Пол, бог вас за это покарает.
Гестапо - это их тайная полиция, они ходили в черном, про это знает любой
мальчишка.
- Далеко не любой. А скоро вообще все забудут.
- Это вы по поводу процесса в Голливуде? Да, конечно, слишком круто,
мне не нравится, когда так давят художников, но все же красные
распоясались, не будете же вы это отрицать. Пол?
- В чем?
- Да во всем! Они лезут всюду, куда только можно!
