людей: "Не будьте к нему строги, Фрэнк..."
- Не буду, - пообещал Визнер, - как скажете, большой босс с трубкой
мира! Кстати, он предложил Марку Липшицу отправиться на Ямайку, пришло
сообщение, что дедушка и бабушка Липшица дома говорят по-русски, только в
синагоге говорят на исковерканном идиш...
Липшиц был посажен Даллесом на планирование долгосрочных комбинаций,
узловой пост; тем не менее Аллен снова усмехнулся:
- Это уж по вашей линии, Фрэнк, боритесь за единокровца, сам бог
велел!
- А вы-то к нему как относитесь?
Даллес задумчиво переспросил:
- Как я отношусь к нему? Черт его знает... Особой симпатии я к нему
не испытываю, но вам без него будет трудно, ума палата, поразительная
информированность, терять таких людей неразумно.
После разговора с Визнером, походив по квартире, Даллес надел
скромный пиджак - на плечиках штопка, - вышел на улицу, купил билет на
сабвэй и долго катался под огромным городом, угадывая, какой район
проезжает вагон, по тому, кто стоял на перроне; легко определил Гарлем;
еще проще дело с улицами, где жили китайцы; наслаждаясь, слушал их быстрый
говор; пуэрториканцы отчего-то были всюду: откуда такая страсть кататься в
метро?! Видимо, не могут найти работу, бедненькие... Все же это глупо - не
брать человека на завод или в мастерскую только потому, что он похож на
Монтигомо Ястребиный Коготь; расизм - государственный предрассудок
отсталых наций... Страшно: после того, как Гитлер уничтожил шизофреников,
нация - как утверждает профессор Климс - поглупела... Видимо, психически
больные люди угодны цивилизации; вполне допустимо, что мы кажемся им
больными, они ведь живут в своем мире, возможно, он прекрасен и красочен,
интереснее нашего. Пусть шизофрениками будут художники и музыканты; другое
дело, когда больные люди становятся организаторами науки, политики и
производства, особенно если у них сдвиг на национальной почве, фатальная
ненависть к какому-то народу, - сколько Карданов, Кювье и Ньютонов может
быть среди этих несчастных пуэрториканцев?!
Он понял, что, думая об этом, исследовал поведение Макайра; как он
посмел расправиться с моими людьми? Ты сам толкал его к независимости,
ответил он себе. Ты сам звал его к спору. Все верно, так было, но он знает
мое отношение к Рэйнолдсу и Полычко с Липшицем. Он осведомлен, что я верил
им и поручал самые сложные узлы операций... Почему он так повел себя?
...Даллес вышел в китайском квартале, вкусно поужинал в маленьком
ресторанчике, засиделся там допоздна, наслаждаясь прекрасной музыкой; в
метро ехать не решился, опасное время; вызвал такси.
Уснул со снотворным; наутро связался с Визнером, договорился о
встрече и ознакомил его с досье на Макайра, - тот притащил с собой в Штаты
нацистского шпиона "Раньше об этом знали он и я, а теперь узнали и вы,
Фрэнк".
РОУМЭН, МАФИЯ (Нью-Йорк, сорок седьмой)
__________________________________________________________________________
В Нью-Йорке Роумэн поселился в Гринвидж-Виллэдж; снял мансарду,
хозяин не спрашивал ни водительской лицензии, ни документов на ношение
оружия, только попросил уплатить деньги за месяц вперед: "Если вам
понравится в этой глухомани, если не сожжете дом, договоримся на будущее;
да, и еще: внесите часть страховки, верх деревянный, бросите спичку -
станете Джордано Бруно".
Первый день Роумэн о т л е ж и в а л с я; ночью вышел из убежища и
тщательно проверился: хвоста не было; сбежать из госпиталя - прекрасная
идея; Рабинович объяснил, что такие бзики бывают у тяжелых сердечников -
форма нервного шока, желание уйти от самого себя, начать жизнь с чистой
страницы, предсмертная ремиссия.
Он передвинул скрипучую кушетку к окну, чтобы видеть улицу. Криста
наверняка бы устроилась в углу, села б по-китайски, кофе на полу, вокруг
книжки; господи, вот счастье - иметь такую любимую, которая умеет вмиг
обживаться в любом месте... Люди, влюбленные в цифру семь, вспомнил он ее
слова, талантливы, склонны к авантюрам и несут на себе незримую печать
удачи. Хорошо, что я дернул от Рабиновича седьмого, подумал он,
действительно, счастливая цифра, макайры не просчитали возможность такого
исхода, иначе бы поставили в клинике пост, у меня есть дня три форы,
конечно, они меня найдут, в этом нет сомнений, но пара свободных дней -
это очень много, это сорок восемь часов, вечность...
Нет, не вечность, возразил он себе, еще не известно, как пойдет
разговор с Джоном Кэйри; это четыре года назад он требовал покарать убийц
сестры; сколько воды утекло; возможно, его перекупили, а может, напугали,
а может, споили, всяко может быть... Да и потом, наконец, отчего он должен
мне поверить? Должен, сказал себе Роумэн, люди верят, если говоришь им
правду про себя, всю правду, без остатка. Он воевал, он знает, что такое
нацизм, он был ранен. Мне нечего скрывать, все надо называть своими
именами, только тогда может получиться разговор. А если он позвонит в ФБР?
Ну и пусть. Я не под судом. Против меня пока не возбуждено дело. Я
свободный гражданин свободной страны... Как кинодраматург Лоусон... Или
режиссер Чаплин... Или Брехт с Эйслером... Ох, не надо об этом, взмолился
он, нельзя начинать, не веря в успех! Как бы ни было трудно, всегда
следует верить в успех, ты должен сообщить всю свою энергию этому желанию,
чем большим количеством энергии оно заряжено, тем вероятнее победа.
О деле Кэйри он узнал еще в самом конце сорок второго, за неделю
перед вылетом в рейх; он тогда принимал участие в разработке
разведывательных операций перед высадкой американских войск в Сицилии,
запланированной на весну; Донован, отбирая кандидатуры военных, которые
должны были контактировать с ОСС, довольно долго изучал формуляр генерала
О'Дуайера: достаточно молодой политик, иммигрировал из Ирландии в
семнадцатом; ну их всех к черту, этих католиков с протестантами, сказал
он, приехав в Штаты, они готовят почву для большевиков, все междоусобицы
приводят к революциям, а я их ненавижу, у нас нет разницы между католиками
и протестантами, каждый молится, где хочет.
О'Дуайер поступил в полицию Нью-Йорка и вскоре провел десять
блистательных операций, схватив убийцу Макдональда, за которым охотились
сотни агентов в течение четырех лет, арестовал банду Эндрюса Валси - их
было трое, а он один, - получил пулю в руку, пристрелил одного из
мерзавцев, а других изуродовал так, что пришлось отправить в госпиталь;
потом вышел на Банелли, тот был наемным убийцей, служил "Коза ностре";
старый полицейский Макрайен покачал тогда головой: "Не советую тебе
связываться с мафией, сынок. Все, что угодно, только не они. Снесут
голову, поверь". Тем не менее О'Дуайер скрутил мафиозо, хотя тот был на
голову выше его и весил фунтов на двадцать больше.
Ночью к нему приехал Альберто Анастазиа, руководитель одной из семей
мафии, которая контролировала порт Нью-Йорка и направляла деятельность
"корпорации наемных убийц". Он приехал не один, а в сопровождении своего
заместителя Энтони Ромеро и трех телохранителей; О'Дуайер не успел
вытащить пистолет из-под подушки, вошли к нему, пользуясь набором отмычек,
ступали по-кошачьи, пойди услышь шаги профессионалов...
- Послушай, парень, - сказал Анастазиа, сев рядом с кроватью
О'Дуайера, - ты мне и впрямь нравишься, я люблю тех, кто лишен страха... Я
сам такой же дурень... Но ты пошел не туда, поверь... Моего Банелли завтра
отпустят под залог, ведь на меня работают лучшие адвокаты города... Я не
хочу размазывать сопли об стену, вдруг кто заметит, что у тебя были гости,
не надо этого. Тебе не надо, мне-то плевать, сам понимаешь, я, к
сожалению, не смогу стать президентом этой страны, итальянец, а вот твое
будущее зависит только от тебя.
- Если ты, паршивый бандит, пришел, чтобы убить меня, - сказал
О'Дуайер, ощерившись, - убивай! Посмотришь, как умирают ирландцы...
- Если бы я хотел тебя убить, это бы уже сделали. Нет, я пришел к
тебе с дружбой... Вот моя рука, пожми ее, и тогда я тебе расскажу, что я
намерен тебе предложить...
О'Дуайер взял руку Анастазиа и начал медленно сжимать его пальцы; тот
- тоже; в комнате было тихо, так тихо, что было слышно, как хрустят
суставы; лицо Анастазиа стало красным от напряжения; О'Дуайер был
по-прежнему бледен, никакого напряжения, только щерился, как волк.
- Ты победил, - сказал Анастазиа. - Не вздумай понудить меня встать
на колени перед тобою, этого тебе не простят мои люди, я-то могу
опуститься перед тем, кто сильней...
О'Дуайер отпустил его руку и сказал:
- Лучше пойдем в полицию. Пойдем, Анастазиа... Тебе многое простится,
если ты сам придешь с повинной.
Тот кивнул:
- Верно. Скинут лет сорок... Получу всего двадцать, больше не
натянут... И ты станешь лейтенантом, это уж точно... Но у меня есть иное
предложение: мы купим тебе адвокатскую контору в городе... Нет, нет, нас
защищать не надо! Нас защищает Таманни-холл, как-никак штаб-квартира
демократической партии Нью-Йорка. А проработав тройку лет в адвокатской
конторе, - ты ирландцев защищай, бедняков, набирай очки, - мы сделаем тебя
судьей... А дальше - посмотрим... У тебя уже есть имя, ты сделал его без
чьей-либо помощи, но теперь тебе нужна помощь, ирландец... Если ты не
дурак, а человек, который хочет выбиться в первые... словом, в этой стране
без помощи сильных невозможно подняться.
...Через семь лет О'Дуайер стал окружным судьей; когда в профсоюзах
США произошел раскол и из Американской федерации трудящихся выделился
мощный конгресс производственных профсоюзов, Анастазиа понял, что настал
его час: кто держит профсоюзы, тот владеет страной. Руководители
нью-йоркских демократов выдвинули О'Дуайера на пост окружного прокурора
Бруклина: там катилась волна политических убийств, мафия нуждалась в
человеке, который защитит ее деятельность, дела будут положены под сукно,
а п р я т а т ь было что: убили Сирника, члена профсоюза моряков, исчез
профсоюзный лидер, борец против мафии Питер Панто, застрелили активистов
профсоюза Бергстрома, Роберста, Симпсона, Ноя, Брайна...
- Я выведу мафию на чистую воду, - заявил журналистам Нью-Йорка
О'Дуайер. - С "корпорацией убийц" будет покончено! Они знают, что со мной
шутки плохи!
Через два дня О'Дуайер встретился - с соблюдением всех норм
конспирации - с Анастазиа в маленьком домике на берегу Кони-Айленда.
- Слушай, брат, - сказал он главе семьи, державшей весь бизнес в
портах побережья, сотни миллионов долларов ежегодной прибыли, - услуга за
услугу. Либо ты о т д а ш ь мне десяток твоих подонков и я посажу их, -
после погони, перестрелки, ну и всего прочего, спектакль должен быть
поставлен как в Карнеги-холл, - либо я ничего не смогу сделать для тебя в
главном...
- Как странно, - мягко улыбнулся Анастазиа, - вы, северяне, начинаете
разговор с ультиматума, вместо того, чтобы спросить о здоровье, передать
привет родственникам, посетовать, что мы так редко видимся...
- Между прочим, ты выглядишь достаточно плохо.
Анастазиа покачал головой:
- Ты не прав. Просто я сегодня мало спал. У меня было плохое
настроение из-за того, что проиграла моя команда. И я много пил. А потом
взял девку. Но она оказалась тигрицей. А я, глупый сицилиец, вместо того
чтобы послать ее куда подальше, изображал из себя Голиафа... Мы же южане!
Не можем показать слабину, пускаем пар ноздрями. Ничего не попишешь,
национальный характер. Такая уж у нас участь...
