этим разговором к фюреру! Почему Гитлер не задал ему вопрос: "Тебе
известно, что Грегор Штрассер не отвечает на выпады некоторых малодушных
из числа тех, кто рискует себя называть ветераном д в и ж е н и я? Тебе
известно, что эти "ветераны" смеют открыто говорить о том, что в наших
рядах созрела "измена", что мы отступили от принципов национал-социализма
и превратились в партию, защищающую тех же Круппов и Тиссенов, как и
прежние правители?!" Пусть бы Рэм ответил! Но ведь ни разу за весь
полуторачасовой разговор фюрер не задал "брату" ни одного прямого вопроса,
не назвал источников информации, не помог ему о т в е т и т ь так, чтобы
сохранить б р а т с т в о. Почему? Не верил никому, кроме себя? Или
действительно боялся Рэма, который создал СА и пользовался авторитетом
среди ветеранов, знавших, что не Гитлер, а именно Рэм оплодотворил саму
идею национал-социализма д е й с т в и е м? Значит, все годы, начиная с
девятнадцатого, Гитлер боялся его и не любил? Значит, он собирал вокруг
себя р а з д а в л е н н ы х, типа Геббельса и Розенберга, а
л и ч н о с т и, вроде Рэма и Грегора Штрассера, были опасны ему?! Но что
тогда означает "ночь длинных ножей"?! И фарс с "изменой Рэма и
Штрассера"?! А вот что, - ответил себе Мюллер: - Гитлеру необходимо было
убить п а м я т ь. Расстреляв "изменников", то есть истинных создателей
НСДАП, он расстрелял память о прошлом, приписав себе все их лавры.
Расстреляв вместе с ними генерала Шлейхера, он расстрелял и дух немецкой
армии, пригрозив тем военным, которые с м е л и думать. Он получил еще
один политический н а в а р, убив "братьев": он показал генералам, что во
имя достоинства и мощи вермахта он, фюрер, готов на личные жертвы: "Вы
убедились воочию, что я отдам на заклание даже брата, если он покусится на
к а с т у германской армии, которая отныне, присягая на верность рейху,
должна будет присягать и мне, лично мне, великому фюреру германской нации
Адольфу Гитлеру"".
...Встреча с Альфредо Стресснером была подготовлена весьма тщательно,
сугубо конспиративно, лично Шольцем и Пабло Суаресом (Паулем Сиерсом),
связным ветерана СС Зандштедте, который уже с середины тридцатых годов
представлял интересы РСХА в Аргентине. Пабло, ясное дело, не догадывался,
кто такой "сеньор Висенте" (на этот раз Мюллер выступал под таким именем;
паспорт на имя "Рикардо Блюма" хранил в тайнике: бесценный документ,
абсолютно надежный. О б р о с двумя визами; в Панаму и Венесуэлу летал
слегка загримированный Эухенио Роблес, старый друг Людвига Фрейде;
использовали его втемную, надо было легализовать документ; Роблес это
сделал без труда, а ведь в Венесуэле и - особенно - в Панаме американская
секретная служба работала, как у себя дома).
На самолете, присланном из Кордовы профессором Танком (у него на
заводе было девять авиеток, распоряжался ими лично он, бесконтрольно.
Пилоты подчинялись полковнику Руделю, возглавлявшему эскадрилью
испытателей, - двенадцать аргентинцев, получивших образование в рейхе и
Италии, и семнадцать офицеров "люфтваффе" - испытанные борцы, подвижники
идеи, умеющие не знать того, что им было рекомендовано не знать), Мюллер
прилетел в Корриентес; там его ждала другая авиетка, которая доставила его
в аэропорт Посадас; оттуда, уже на самолете авиаклуба немецкой колонии
Монте-Карло, Мюллера доставили в Эльдорадо - второе по величине немецкое
поселение на границе с Парагваем; здесь он отправился в рыбацкий клуб на
Паране - маленький ресторан и пять комнат на втором этаже, нечто вроде
пансионата. Оттуда на моторной лодке его переправили в Парагвай; на берегу
ждал Стресснер и его проводник - оба в хаки, с ружьями. По легенде,
Стресснер отправился на пятидневный отдых в сельву; его охотничью страсть
знали в Асунсьоне, никакого подозрения это вызвать не могло; проводником
был Рикардо Ибанейра (Рихард Ибнер), такой же, как и он, потомок немецких
эмигрантов; в НСДАП вступил еще в тридцать седьмом году.
Беседа проходила во время похода вдоль по Паране. От посещения
охотничьего домика Мюллер отказался наотрез, хотя знал, что там нет
электричества, так что записать беседу не было возможности, допусти он
хоть на миг двойную игру Стресснера; тем не менее береженого бог бережет,
а дьявол тогда шустрит, когда господь изволит почивать, отдыхая от трудов
праведных.
Поначалу Мюллер расспрашивал Стресснера о ситуации в Асунсьоне,
интересовался, в какой мере президент Мориниго владеет ситуацией:
- Как я слышал, левые группировки в армии открыто выражают свою
ненависть по отношению к тем генералам и офицерам, которые пришли вместе с
ним к власти "по подсказке фашистов". В какой мере это соответствует
действительности?
- Это соответствует действительности, - ответил Стресснер, исподволь
поглядывая на сильное лицо собеседника, скрытое седоватой бородой и усами,
так что разглядывать (да и то украдкой) удавалось только глаза "сеньора
Висенте" и высокий лоб, чем-то напоминавший лоб Эрнста Рэма, старшего
брата и учителя. - Если бы я получил поддержку из Берлина в сорок первом
году, когда Мориниго пришел во дворец, мне было бы легче занять в армии
соответствующие позиции; правили бы мы, люди рейха, а не профессионалы
генерального штаба...
"Ах, птичка, - подумал Мюллер, - вот почему тебя не пускал наверх
рейхсляйтер Боле, вот почему тебя затирали в нашей партийной канцелярии!
Ты же открыто повторяешь крамольные слова твоего дорогого учителя Рэма о
противоборстве касты генерального штаба и п о д в и ж н и к о в идеи
национал-социализма!"
- Скажите, - поинтересовался Мюллер, - в чем вы видите причину краха
Эрнста Рэма?
Вопрос был столь открытым, дружеским и доверительным - сугубо
отличным от тех о б т е к а е м о с т е й, к которым привык Стресснер,
контактируя со службой, представлявшей РСХА в имперском посольстве в
Асунсьоне, - что он не сразу нашелся, как ответить.
Это его мгновенное замешательство Мюллер отметил сразу же, понял, что
Стресснер являет собой тип военного, принадлежного нацистской доктрине,
уровнем еще не поднялся до самостоятельности мышления, хочет
о т г а д а т ь, чего ждет собеседник. С одной стороны, это хорошо -
податливый материал, глина, которую можно мять, придавая нужную форму, с
другой - явный недостаток, ибо перспективный политик должен сразу же
заявлять себя, бесстрашно навязывая собственную точку зрения; тогда ему,
Мюллеру, оставалось бы лишь корректировать его, чуть подстраховывая и
направляя в нужное русло.
- Рэм посмел отойти от идеи фюрера, - ответил, наконец, Стресснер.
"Формулирует ловко, - подумал Мюллер, - нет "предателя", "изменника"
и "наймита", и то слава богу".
- В чем же конкретно он отошел от его идеи? - мягко поинтересовался
Мюллер.
- Отвечая, я оперирую той информацией, которая поступала из Берлина,
сеньор Висенте, - по-прежнему осторожничая, ответил Стресснер. Ему
сказали, что он встретится с человеком, представляющим тайное могущество
рейха; обладает исключительными возможностями незримого влияния на события
не только в Европе, но и в Латинской Америке: с таким надо быть настороже.
- Информация была фальсифицированная, - отрезал Мюллер. - Она была
бесчестна по отношению к Эрнсту Рэму.
- То есть вас надо понять так, что фюрер ошибся?
- Его неверно информировали... Его попросту обманули, сеньор
Стресснер... Кстати, не возражаете, если мы придумаем вам имя, которым
будем оперировать в переписке?
- Пожалуйста...
- Называйте, - улыбнулся Мюллер; агент может взбрыкнуть, когда речь
заходит о кличке; этот принял спокойно, слава богу.
Поразмыслив самую малость, Стресснер ответил:
- Эрнесто... Как вам?
- Очень достойно, - сказал Мюллер. - Видимо, вы взяли такое имя в
память о вашем учителе - Эрнсте Рэме?
- Мне приятно, что вы так сказали о Рэме, - не ответив на прямой
вопрос, отыграл Стресснер. - Как жаль, что правда восторжествовала так
поздно. В чем же ошибся фюрер, сеньор Висенте?
- В том, что отверг предложение Рэма... А оно было такое же или почти
такое же, как и ваше: армией должна править г в а р д и я, узкий круг
и д е й н ы х военных, а не профессионалы генерального штаба...
- Жаль, что об этом заговорили после краха рейха...
- Военного поражения рейха, - поправил его Мюллер, ликуя от того, как
точно он вел беседу с тем, кого вознамерился сделать диктатором Парагвая,
превратив страну в ту базу, где старые борцы национал-социализма смогут
собраться перед новой фазой борьбы. - Между "крахом" и "поражением"
существует огромная разница, не так ли?
- Да, вы правы.
- Не сердитесь, дон Эрнесто, но я бы на вашем месте так легко не
соглашался с собеседником, кто бы он ни был. Я знаю вас по тем документам,
которые проходили через мои руки. Наиболее дальновидные стратеги
политической борьбы говорили о вас как о возможном лидере Парагвая...
Нарабатывайте в себе качества лидера - даже со мной, я это буду только
приветствовать, право.
- Слишком поздно, - ответил Стресснер, ощутив в груди сладкую,
замирающую пустоту, ожидая при этом, что Мюллер возразит ему, докажет его
неправоту, и не ошибся.
- Отнюдь, - сказал Мюллер. - Поражения у ч а т, сеньор Эрнесто. - В
какой мере вы знакомы с историей Германии?
- В достаточной. Как-никак, но там моя настоящая родина, сеньор
Висенте.
- Вы прекрасно ответили. Спасибо. Я спокоен за вас и за будущее вашей
страны... Что вы знаете о судьбе тех семей, которые олицетворяли собой
промышленную и финансовую мощь Германии?
- Я знаю, что Круппа с трудом удалось спасти от позорного приговора в
Нюрнберге.
- Но ведь с м о г л и! А Сименс? Его называли "нацистским
преступником", но он уже начал деловые контакты со своими зарубежными
коллегами. Сименсы, - усмехнулся Мюллер, - не просто немцы, они баварцы, а
это самые умные немцы... Погодите пару лет, они еще скажут свое слово в
мире... А возьмите дело Георга Гише... Слыхали?
- Нет.
- Рассказать?
- Это будет очень любезно с вашей стороны, сеньор Висенте...
- Так вот, еще в семьсот пятом году Иосиф Первый, коронованный
императором Священной Римской империи германской нации, продал
странствующему торговцу Георгу Гише право разрабатывать месторождения
цинкового шпата в Верхней Силезии... Разработал... Стал дворянином,
передал наследство своим дочерям, а их потомки - семьи Тейхман, Вильдштейн
и Погрелль - еще круче повели дело предка; раскрутили так, что в начале
века владели капиталом в триста миллионов золотых марок... Неплохо, а?
Одним из потомков Гише стал известный вам барон Ульрих фон Рихтгофен, цвет
империи, отец военной авиации. После первой мировой войны их рудники
отошли к Польше. Крах? Отнюдь! Поражение, временный отход на запасные
рубежи. Отто Фицнер, фюрер военной промышленности, вернул семье все
утраченное, приумножив капитал в три раза. Миллиард рейхсмарок. И случился
май сорок пятого. Что. кончилось дело Гише? Разгром? - Мюллер покачал
головой. - Нет, дорогой Эрнесто, - он легко пропустил "сеньор", поставив
этим себя н а д Стресснером; ждал, удивится ли тот, поправит; нет, не
удивился и не поправил, - краха не последовало. Д е л о уже восстановлено,
не в Бреслау, но в Гамбурге. Какая разница? Д е л о поддерживает нашу
идею. Семья Гише - Рихтгофенов - Фицнера переживает военное поражение
рейха не меньше, чем мы, а возможно, и больше. Думаете, они смирятся со
