- Почему немецкого?
- Потому что в поселках Монте-Карло и Эльдорадо живут одни немцы, они
там спрятались от нас, победителей... Хорошо живут, черти, умеют
работать...
- Год назад этого самого Монте-Карло не было?
- Нет, почему же... Была маленькая деревушка, правда с прекрасным
летным полем, немцы здесь всегда имели самолеты; шпионы - чего ж тут не
понять... Очень состоятельные люди; если говорят "да", то это "да", вполне
надежны... Как десять немцев поселились здесь - до войны еще, в тридцатых,
так сразу же поставили радиоклуб, передатчик, ох-хо-хо, Луну можно
слышать, не то что Берлин, ну и, конечно, аэродром с самолетами, хайль
Гитлер, и все тут!
- Я не очень-то ориентируюсь на местности... Покажите по карте
маршрут, который вы наметили, во-первых, и как нам придется его
скорректировать, если пойдем к курандейро, во-вторых.
- Значит, привал?
- Мы же еще только три часа в пути, а вы сулили шесть...
- Да? - рыжеволосый, кряжистый Шиббл почесал переносье расплющенным в
ногте указательным пальцем. - Странно. Впрочем, у меня дырявая память.
Если не хотите со мной ссориться, не уличайте меня во лжи, - это
получается чисто случайно, в принципе я не лжец. Как все люди с плохой
памятью, я несколько неуемно фантазирую.
Он остановил коня, бросив поводья, достал из подсумка карту и начал
выкладывать ее по квадратам. "Сразу видно военного человека, - подумал
Штирлиц. - Но почему меня потянуло к курандейро? Прихоть? Вспомнил книги,
которые читал в юности? Или ту папку, что удалось посмотреть краешком
глаза, когда заинтересовался высшей тайной рейха - "оккультной тематикой
рейхсфюрера СС Гиммлера"? Нет, - понял он, - я не поэтому спросил Шиббла о
курандейро; видимо, в самолете, когда Ригельт забрал паспорт, документ
свободы, последнюю мою надежду, и я мечтал только о том, чтобы воткнуть
ему вилку в шею, именно вилку, ненависть - слепое чувство, что ни говори,
я понял, что он легко выбьет вилку из моей руки, здоровый бугай, а я еле
стою на ногах из-за постоянных приступов боли в пояснице; вот я и решил,
что сначала надо по-настоящему встать на ноги, а потом сводить счеты со
всеми этими ригельтами. Пока я не готов к тому, чтобы ударить так, как я
ударил у себя в Бабельсберге Холтоффа, когда он начал меня
провоцировать... Всего полтора года назад это было, а кажется, прошла
вечность... Да, именно желание по-настоящему встать на ноги тянет меня к
курандейро; в Асунсьоне, а особенно в Буэнос-Айресе мне надо прочно стоять
на ногах и ощущать силу рук... Неужели ты по-настоящему веришь в этих
курандейро? - спросил он себя. - Это же побасенки. Но ведь человек жив
надеждой, - возразил он себе, - когда кончается надежда, - а это качество
сохраняется в нас с детства, чем больше в нас надежды, тем мы моложе, -
становится меньше шансов на успех. Если больной надеется - доктору легче
его врачевать. Если больной пребывает в апатии - все усилия лекаря
обречены на неудачу: во всем и везде сокрыты две стороны одной и той же
медали, никуда от этого не денешься..."
- Вот, смотрите, - Шиббл, наконец, управился с картой. - Так бы мы с
вами завтра днем были на месте охоты, в районе Сан Педро. Около городишка
Пуэнто Альто мы ушли бы в дельту реки Алегриа, там великолепная охота на
ягуаров, встречаются и муравьеды, очень славные мишки с целебным мясом, да
и проводники надежны... Оттуда, отохотившись, мы бы через Гамадо и
районный центр Сан Педро - чертовски интересен, живут украинские
эмигранты, собирают лекарственный чай матэ - двинулись бы на Монте-Карло,
семьдесят миль, два дня хода... А там - на ваше усмотрение: или обратно,
или вдоль по Паране к Асунсьону...
- Сколько туда миль?
- Около двухсот, я думаю... Но там охота - так себе... Рыбалка,
правда, хорошая, какие-то особые рыбины, их тут называют "дора"... А еще
есть "субуби", тоже, скажу я вам, объедение...
- А вдоль по Паране нет курандейро?
- Есть, но не те... Настоящие, которые говорят на своем языке или
лопочут по-португальски, живут только на границе с Бразилией. Наши,
здешние индейцы здорово окатоличились... Кроме, понятно, диких аче... Не
до колдунов им, я же говорю, их отстреливают на кожаные сумочки, очень
элегантно: "У меня сумочка из молодой индианочки".
- Бросьте вы к черту, Шиббл, не надо так шутить...
- Да я не шучу... Увижу в чащобе сельвы аче - грохну, освежую, продам
вам свежую индейскую кожу, возьму недорого, полета всего лишь...
- Шиббл, зачем вы хотите казаться хуже, чем есть?
- Откуда вы знаете, какой я есть? - тот пожал плечами и полез в
подсумок за бутылкой; пил он из горлышка, помногу, отвратительно рыгал,
каждый раз произнося при этом невнятное "пардон". - Если б вы знали, каков
я на самом деле, вы бы вряд ли пошли со мной в сельву, мистер.
Штирлиц улыбнулся:
- Ну, в таком случае, если бы вы все знали про меня, тоже бы не
порадовались.
- А может, я знаю?
- Хм, такого ответа я, честно говоря, не ждал.
- Так что, действительно хотите к курандейро?
- Да.
- Погадать?
- Нет, я в это не очень-то верю.
- Зря. Но про двадцать баков я вполне серьезно.
- А что вы так торгуетесь? Вы же знаете, что деньги у меня есть,
здесь сельва, никто следов не найдет, шлепнете - и дело с концом.
- Вы мне сразу показались симпатичным, - заметил Шиббл. - Хорошо
думаете, с перспективой.
"Сейчас самое время с п р а ш и в а т ь, - подумал Штирлиц. - Его
можно оттолкнуть вопросами к той стене, опершись о которую придется
отвечать правду. Меру приближения к ней я почувствую, при известных
коррективах даже версия правды оказывается настоящей правдой; во всяком
случае, мне надо понять, как себя вести, парень далеко не простой; когда
идешь по нехоженой тропе в сельве, необходимо знать о проводнике чуть
больше того, что знаю я, а я знаю лишь то, что его зовут Шибблом".
- Откуда вы родом? - спросил Штирлиц атакующе, таким тоном, который
предполагал однозначный ответ.
- А какое ваше дело? - Шиббл снова достал бутылку из подсумка. -
Ваше-то дело какое?
"Он англичанин, - подумал Штирлиц. - Слава богу, хоть в этом я
убедился. Немец поддался бы моему тону, назвал свой родной город или
деревню; хотя - зависит от интеллекта. Бедный шофер Ганс, которого так
любил Мюллер и так щедро отдал мне, чтобы парень следил за мной, и так
спокойно приказал выпустить в него обойму из "парабеллума", на вопрос о
том, где живет, начал описывать мельницу своего отца на развилке дорог
возле Бранденбурга. Очень, кстати, поэтично описывал: и белые балки
каркаса, на которых держался дом, и герань на подоконниках, помнил даже,
на каком окне какого цвета, - ни в ком нет такой доверчивой поэтики, как в
крестьянах, оторванных от земли. Парадоксально, но именно они хранят
исступленную верность человеку, который оторвал их от деревенского дома и
привел в каменный п о р я д о к города; действительно, этот Ганс был
предан Мюллеру всецело, без какого-то внутреннего резерва, присущего
осторожному - в привязанностях - горожанину".
- Вы женаты?
- Опять-таки не ваше дело.
"Вот что значит островное воспитание, - подумал Штирлиц. - Он
отвечает только на такие вопросы, которые ему интересны или в чем-то
выгодны; все остальное - его собственность, табу для посторонних".
- Разговорчивый вы парень, - заметил Штирлиц.
- А чего болтать-то? Каждый ответ - оружие, которое можно обратить
против ответившего. Вы-то сами женаты?
- Гражданским браком.
- А где родились?
- В Берне.
- В Германии, значит?
- Да разве Берн в Германии? Всегда был в Бельгии, - усмехнулся
Штирлиц.
- Нет, и не в Бельгии, я знаю французский, у вас нет акцента,
французы поют, когда говорят по-английски. Кто вы по профессии?
- Филолог.
- Значит, преподаватель?
- Филолог может быть и писателем, и журналистом, и переводчиком...
- Ну, а вы кто?
- Я же сказал - филолог. Вас интересует не образование, а профессия?
Извольте - занимаюсь бизнесом, телефон, телеграф, средства связи.
- ИТТ? - неожиданно для Штирлица спросил Шиббл.
Подумав мгновение, Штирлиц, тем не менее, ответил:
- Именно.
- Ваши ребята здесь лихо работают. Их должны вот-вот
национализировать. Перон - крутой парень, а все равно роют землю
копытами... Даже Игуасу связали с Европой, я раз в два месяца звоню домой,
в Лондон... Я родился в Лондоне, там у меня мама...
- Я ценю ваше доверие, - сказал Штирлиц. - И обещаю никогда не
оборачивать этот ответ против вас, как вы того боялись.
- Я боялся? - Шиббл обернулся, и по его скуластому, небритому лицу
пробежала какая-то странная улыбка. - Я боялся только одного человека в
жизни - отца. С тех пор, как он умер, я никого не боюсь. К сожалению.
- Почему "к сожалению"?
- Потому что человек не вправе жить без страха, мистер. Страх - это
путь к дисциплине, а она, в свою очередь, гарантирует людей от всемирного
хаоса. Я поддерживал сэра Освальда Мосли, к вашему сведению. Надеялся, что
он наведет порядок на острове. Очень надеялся. Но или англичане его не
приняли, или, может, он не смог донести до них свою идею вразумительно.
Вот я и уехал сюда из нашего бардака и рад этому безмерно. Людьми я
брезгую, а сельвы побаиваюсь, поэтому, наверное, и не спился: пьяные здесь
погибают, тут можно жить только трезвому; смерть в сельве - очень страшная
штука, мистер, воочию понимаешь, что такое безысходность... Знаете, что
это такое?
- Догадываюсь, - ответил Штирлиц; тропа шла сквозь бескрайнюю,
влажно-знойную, затаенную сельву; тишина подчеркивалась истошными криками
попугаев в чащобе и смешливым пением кенарей.
- Нет, догадываться об этом нельзя. Вы же не Мэй, который
фантазировал про индейцев, вы нормальный... Я чуть было не погиб здесь,
заблудился, семь дней шел по реке, а уперся в пересохший ключ... Вот тогда
я понял, что это такое - безнадежность. Я кричал все время, плакал и
кричал... Унизительно это, да еще с моей-то мордой...
- А как выбрались?
- Индейца встретил... Он вывел меня... Вы думаете, я сейчас пью
виски? Это чай, мистер, можете попробовать, если не верите...
- Я верю.
- Мы сегодня заночуем у этого индейца, его зовут Джонни... Это я дал
ему такое имя, оно ему нравится, вообще-то он... Квыбырахи. Это значит
"человек, в котором есть нечто от птицы". Красивое имя, да?
- Очень.
- Его жену зовут Канксерихи... Красивая... Вообще-то она своих хорошо
врачует и предсказывает хорошо, про дождь или там грозу за два дня
предупреждает... Это уникальные индейцы... Они помесь гуарани с
аче-гуаяки, которых отстреливают... Они перебрались сюда из Парагвая, там
их отлавливают сетями и продают в дома белых, здесь этого нет,
поспокойнее... Может, ее попросить заняться вами? Тридцать баков на стол -
уговорю...
- Ей-то хоть десять дадите?
- С ума сошли. Они не знают, что делать с этими бумажками... Подарю
пару пуговиц, очень ценят пуговицы с униформы, гильзу дам. С каждым
человеком надо жить по его закону, а не по твоему.
- За что вас судили, Шиббл?
Тот резко обернулся:
- А вам какое дело?
"Оп, птичка, - подумал Штирлиц, - вот я тебя и прихлопнул; когда
слышишь, что "с человеком надо жить по его закону", считай, что тебе
открылась правда; воистину, не поступок нас выдает и не взгляд, а
с л о в о..."
- Ровным счетом никакого, - усмехнулся Штирлиц. - Просто интересуюсь.
